Страница 65 из 76
Употребление спиртного перед стартом означало не просто поставить под сомнение полёт. Оно исключало его по техническим соображениям. Неизвестно ведь к чему мог привести контакт индивидуального Поля Времени бихронавта с соответствующей ему нитью в Спирали Пространства-Времени. Во избежание вполне возможных искажений, Поле Времени бихронавта должно было находиться в нормальном, а не в возбуждённом состоянии.
Артамонцев, собственно, никогда не увлекался спиртным. Хотя мне не раз приходилось слышать, что русские пьют — будь здоров. Мефодий не курил и не пил. Отказываясь от хмельного, он обычно говорил: „Мне хорошо и на своём лужочке“. Мало кто понимал эту его фразу. Под „лужочком“ Мефодий Георгиевич подразумевал своё личное Поле Времени. Вот что, кстати, он писал по этому поводу.
Есть одно средство в руках людей, которым они без всяких усилий могут воздействовать на своё бихроново поле. Ими давно оыло замечено, что для того, чтобы снять напряжение, так называемый стрессовый пресс, достаточно прибегнуть к алкоголю. Механизм действия его прост. Нейтрализуя подавленность от внешних воздействий определённой части структуры своего бихронова поля, обеспечивающей активную жизнедеятельность, он (человек) вместе с тем, на какой-то период возбуждает другую её часть, нацеленную на контакт со средой Спирали Времени-Пространства. Это позволяет человеку как бы „переместиться“ от угнетающей его реальности в обстановку прострации, так сказать, в состояние подвешенности — между небом и землёй…
Возросшая насьиценность весьма непростых людских взаимоотношений, утяжелив пресс психического гнёта и увеличив продолжительность его, вызвала в людях потребность искать более сильные воздействующее средства, на ощущаемый ими стрессовый дискомфорт. Они стали прибегать к наркотикам…
От возлияний, укалываний и прочих вмешательств структура бихронова поля, рассчитанная на активную жизнедеятельность, привыкшая к постоянной дезориентировке в реальности существования, атрофируется. Оно замыкается на себя. Живёт бредовостью…»
— Хорошо. Будет сделано, — проворчал Леший и почти тотчас же, подкатив к журнальному столику, поставил на него бутылку.
— Откуда она у вас? — всплеснула руками Мари.
— Мы с Лёшкой дня три как спрятали её. Специально для сегодняшнего вечера. Я думал придёт отец и вы с ним выпьете за меня… на посошок.
Пока Мефодий ходил за фужером, Леший успел откупорить бутылку. Над горлышком поднялось и застыло восточным тюрбан-чиком пенное облачко. Мефодий плеснул из неё в фужер, а потом, встав боком к Мари, к неописуемому удивлению Боба, бросил а него пару каких-то пилюль. «Торопишься, Меф», — сказал он про себя, метнувшись к тому концу бунгало, откуда было ближе к фасаду.
— Дети! — крикнул он. — Как пройти к вам?
Отпирая дверь, Мефодий радостным голосом что-то выговаривал ему по поводу возмутительного его поведения, никак не вяжущегося с отцовством.
— Он садист, — поддакивала в тон ему Мари.
Она тёрлась об его плечо и, смеясь и плача, повторяла одну и ту же фразу: «Ты садист, Бобби». Так они и вошли в гостиную. В ту самую, где он только что их видел из палисадника. Мари усадила его в кресло, в котором недавно сидела, а сама, крепко обняв его за шею, устроилась на подлокотнике.
— О! Да вы собирались пить, — глядя на пузырящийся янтарной жидкостью фужер, сказал Боб.
Мари всплеснула руками.
— Па! Ты представляешь, Мефодий к твоему приезду припрятал бутылку шампанского. Удивительно, как её не обнаружили его опекуны. Они же с него глаз не спускают. И то ему нельзя, и это…
— Будь справедлива, Мари. — Табу на любовь не распространялось…
— Ну естественно, Меф, им нужно твоё психическое равновесие, — сказала Мари и побежала, на кухню. — Я сейчас что-нибудь приготовлю… Ты, наверное, голоден, па? — остановившись в дверях, спросила она.
— Немного есть…
На кухне Мари что-то уронила, загремела посудой, засмеялась. Боб покачал головой и потянулся к фужеру.
— Не этот, Боб, — остановил его зять. — В нём снотворное. Мерфи вопросительно вскинул брови.
— Видишь ли, я не хочу, чтобы она присутствовала на старте. Ей не следует этого вадеть.
— Почему, Меф?
— Даже тебе, человеку с крепкими нервами, будет не по себе…
Опустившись на тот подлокотник, на котором недавно сидела жена, и положив руку на плечо Боба, Артамонцев продолжил:
— Ты, очевидно, плохо представляешь, как выглядит процедура старта… Меня скрутит судорога, затрясёт в конвульсиях. От нехватки дыхания захриплю, стану выворачиваться, возможно, кричать… Одним словом, я буду умирать… Понимаешь?.. А может, — задумчиво протянул он, — может, всё произойдёт и без мук. Мы такие случаи наблюдали… У обезьян, — уточнил Мефодий и, усмехнувшись, доверительно прошептал:
— Как бы там ни было, Боб, вид смерти, согласись, штука пренеприятнейшая.
Ошарашенный нарисованной зятем картиной, Боб с минуту молчал.
— Полёт через смерть?.. Так я понял? — переспросил он.
Артамонцев досадливо поморщился.
— Не смерть… Во всяком случае не такая, к какой привыкли люди. Это — полёт. Сам увидишь. Он продлится всего сорок минут. И через сорок минут я, как говорится, воскресну…
— Ты с ума сошёл, Меф… Ты подумал о Мари?
— Боб, я должен был отказаться? — заглядывая в лицо тестю, спросил Меф. — Отказаться от своей идеи? От всего созданного мной? От возможности проникнуть Туда?! От возможности узнать то, о чём люди только догадываются?!. От возможности вернуться и рассказать им, что такое они, почему они, откуда они?!
— Да, должен был! Идеи-идеями, а жизнь — жизнью. Только для идиота, мой мальчик, потусторонний мир дороже этого.
— Что ты знаешь о том мире, Боб? Да и кто знает?..
— И незачем знать! Если уж на то пошло, каждый в своё время уйдёт Туда. И Там, если уж так хотелось, всё и узнает.
— Ну что ты выходишь из себя?.. Всего сорок минут. И я снова буду с вами.
— Ты ей заговаривай зубы, — Боб подбородком показал на кухню. — Тут, на мой невежественный взгляд, вы с Сато можете рассчитывать на три варианта. Либо за эти сорок минут ты, родившись там, снова отдашь концы. То есть, вернёшься, ничего не поняв. Либо за эти минуты ты проживёшь там сто лет и вернёшься сюда без нас. Либо, о чём страшно подумать, вовсе не вернёшься.
Мефодий молчал. Крыть было нечем. Ни он сам, ни Кавада, ки Готье — никто-никто не сказал бы с уверенностью ничего конкретного по этому поводу. О вариантах того, куда тебя выбросит и как всё будет происходить, можно только строить догадки. А к какому из них себя готовить, какой просчитывать — поди знай… Спросить у макак, побывавших Там? Много от них узнаешь! Они, дуры, бессмысленно таращатся да скалятся. Судя по всему, им было хорошо.
— Я вернусь, Бобби, — проговорил Артамонцев. — Я это чувствую. Всеми своими потрохами чувствую.
— Да что ты мелешь?! Ты… Ты… — Мерфи задохнулся от ярости. — Ты, как все русские, самоуверенный фанатик…
— Папа, оставь его. Не надо. После моего нытья, твое—перебор, — остановила распалившегося отца Мари.
Меф поймал жену за руку.
— Я виноват, конечно, перед вами, — сказал он, глядя перед собой. — Перед ней особенно… Простите. Если можете…
— Аминь! — прорычал Мерфи. — Настала пора и выпить.
Потом Боб сидел с ними так, как ему всегда хотелось — на диване, в обнимку. Увлёкшись очередной байкой из своей жизни сыщика, которые Мари любила слушать, он вдруг заметил, что дочь совсем его не слушает. Опустившись на ковёр она положила голову на колени Мефодию и, не спуская с него замутившихся дрёмой глаз, чему-то тихо улыбалась. Так она и уснула. Мефодий унёс её в спальню.
Мари спала, а мужчины ещё долго сидели, перебрасываясь редкими, ничего не значащими фразами. Им не спалось. И говорить тоже не хотелось. После одной из долгих пауз, Артамонцев спросил: