Истории любви

Мама с тетушкой Аграфеной взяли меня с собой на крышу, чтобы лучше рассмотреть затмение. С нами на крыше были также сестры Коробейниковы, Мария Леонидовна и Мария Евгеньевна, доктор Федор (немного влюбленный в свою пациентку), Дарья, самая страшненькая из всех, со своим женихом мещанином (давним сослуживцем деда Николая), явился даже призрачный Пикассо, с внешностью продавца зонтиков, вооруженный мольбертом и крайне сосредоточенный в своем стремлении запечатлеть прохождение кометы Галлея.

- Это затмение и эта комета есть проявление кубизма на небесах – говорил он. Вселенная возвращается к кубизму, или, возможно, она всегда в нем и находилась.

Сашенька Коробейникова расхаживая взад-вперед у мольберта художника, судя по всему ревновала его к комете, которая теперь целиком захватила внимание художника, не так давно сфокусированное на ее заднице. Ваня, Ульяна и Галя, отлично справляясь со своими обязанностями, подносили всем прохладительные напитки и ароматные наливки, в то время как приближалось затмение с кометой, либо не приближалось. Внезапно Пикассо посетила гениальная идея, пикассианская:

- Пойдемте смотреть на затмение через стекла в витраже - сказал он тете Аграфене, которую, если не считать кубизма, он любил больше всех на свете.

Тетушка взяла меня за руку, и мы втроем спустились по широкой парадной лестнице к большому оконному витражу у входа в дом, всему усеянному кристаллами: зелеными, красными, синими, желтыми, фиолетовыми, черными. Молодой Пикассо, цыган Пикассо, взял нас, меня и тетю, за руки, и мы ходили группой от одного кристалла к другому, от одного цвета к другому, в этом праздничном калейдоскопе свечений, солнц и небес необычайных. Где-то неподалеку слышалось кудахтанье куриц, усаживающихся удобнее на насесте готовясь ко сну, обыденное поведение для бестолковых животных тварей, столь безразличных к событиям Вселенского масштаба, так редко происходящих в нашей бренной жизни.

- Нарисую ее потом по памяти – сказал Пикассо.

- Это было восхитительно – сказала тетушка Аграфена.

В один момент художник и девушка стояли передо мной взявшись за руки и смотря в глаза друг другу, и мне они казались синими, желтыми, дьявольскими, зелеными, похотливыми, красными, чувственными, загадочными, фиолетовыми, были каким-то сгустком ревности и таинственности.

Такие ли сложные и цветастые взрослые изнутри? Меняют ли они свой цвет поддаваясь мимолетным чувствам или страстям, постоянно беспокоящим их? Очень может быть, ведь у тети Аграфены бывали светлые периоды и периоды темные, и это происходило абсолютно без воздействия красителей.

После этого мы вернулись ко всем на крышу. Пикассо спросил меня на ухо:

- Разве это не было чудесно?

- Восхитительно.

- В духе кубизма.

- Я бы сказал модернизма.

- Это надо было наблюдать сквозь цветные стекла, как мы.

Прислуга была очень довольна этим спектаклем. Павел, садовник объяснял служанкам, что хорошо для яблонь, а что им приносит вред, смотря как.

- Это расстройство, понимаешь, может быть вредно, а может быть полезно для яблонь, смотря как.

Наши домашние животные, большие и маленькие, разумно предпочли попрятаться в этот вечер, с осторожностью присущей животным тварям, к которой всем нам следует относиться с уважением и пониманием. Только наша коза Ариадна, воспользовалась подвернувшейся возможностью чтобы полакомиться роскошными чайными розами в саду, к большому расстройству для Павла.

Тетушка Аграфена, утомленная таким великолепием и хождением вверх-вниз по парадной лестнице, лежала в гамаке во внутреннем дворике, а цыган Пикассо опустившись на землю подле нее, по-азиатски скрестив ноги, развлекал ее своей болтовней. Саша бродила покинутая, со своей кубисткой задницей, потерявшей привлекательность из-за затмения, безумно ревнуя к тете Аграфене, для меня то это не осталось незамеченным, той глухой, переполняющей, злокачественной ревностью, характерной только толстым женщинам, из-за которой им никогда в жизни не избавиться от своего жира.

Я уселся под гамаком с другой стороны, в той же позе, что и художник, чтобы послушать, о чем они разговаривают:

- Как-нибудь в воскресенье, когда вы ходите в баню, в обычное воскресенье без затмения или чего-то еще, я изображу вас на большой картине, это будет шедевр кубизма, но на ней придется изобразить всех девушек, поскольку в каждый есть своя особенная грация.

Сдается мне тетю Аграфену не слишком прельщала перспектива быть одной из граций на очередном большом шедевре, но чахоточные девушки умеют отлично справляться в подобных ситуациях.

- И как вы ее назовете? – спросила она отвлеченно, держа в руках книжку в желтом переплете на французском.

- Сеньориты из Авиньон.

- Почему?

- Не знаю.

- Но мы с вами не в Авиньоне.

- Оно и к лучшему, чего еще. Давайте поиграем, давайте похулиганим, давайте с головой погрязнем в разврате.

Признаюсь вам, это тройственное кредо цыгана Пикассо крепко засело у меня в голове:

Нужно играть.

Нужно хулиганить.

Нужно развратничать.

Впоследствии в жизни, наблюдая какую карьеру сделал этот цыган торговец зонтиками, я еще прочнее укрепился в этих трех принципах, как писатель и как мужчина.

Наступила ночь, богатая кометами, другими неизвестными кометами которых мы и не ожидали увидеть на звездном небе. Публика кричала в восхищении. Пикассо прощался с тетушкой долго целовал ей руку. После, для нее и для меня подали по вареному яйцу, на ужин, и я скушал мое серебряной ложкой, потому что с был ребенком, родившимся в рубашке и с серебряной ложкой, как я понял это для себя впоследствии в жизни.

- Сережа, я буду читать в постели.

Она выглядела усталой.

Все же я подошел к ее кровати, чтобы она поцеловала меня в лоб на прощание. Но она уже спала, и тогда я взял у нее желтую книгу на французском. Озарения Артура Рэмбо. Недоступная в квадрате для моего разума, эта книжка лежала со мной в постели, все еще храня тепло тела тетушки Аграфены. Пока я засыпал, комета Галлея – зеленая, желтая, синяя, многоликая, фиолетовая, черная, путешествующая в космосе – продолжала волновать мое воображение.

Она была подобна цыганской и дьявольской душе Пабло Пикассо.

Глава 8. Мировая Война

Когда началась Первая Мировая война, повсюду была большая забастовка или стачка, не знаю точно по какому поводу. Над городом висели огромные дирижабли, подобные подводным лодкам в облаках, а рабочие толпились на площадях и в кабаках, против чего-то протестуя. Я плохо понимаю против чего можно протестовать сидя в кабаке и забивая в домино или в секу. Понятно, что повсюду в городе также проходили митинги, с флагами и с красочными транспарантами, где требовали хлеба, землю, работу, справедливость, равенство и все такое. Заводы и фабрики стояли, и мама стала объяснять мне, что тем хуже для фабрикантов и капиталистов нежели чем для пролетариата, то есть рабочих. Больше всех страдали от этого владельцы, тогда как в обычное время они-то как раз и наживались больше всех. Но понятнее всех этот бедлам разъяснил нам молодой Пикассо: