Тайна трех

– Костя! Почему ты здесь?! Алла поехала за тобой на какую-то квартиру.

– Проектную?

– Наверное. А у тебя их две?

– Я читал. На крыше. Там нет камер.

– Опять про камеры… Здесь их тоже нет. Только для безопасности.

– Знаю, Кира. Я сам установил все программное обеспечение в поместье и оранжерее. Что там внизу? Что за шум?

– Максиму стало плохо. «Скорую» вызвали. Часто с ним такое?

– Пару раз видел… – перегнулся через перила Костя. – Но он не признается, что за недуг. После приступа…

– Что?

– Ему сносит голову. У Макса нет тормозов, не может остановиться. Ни со скоростью за рулем, ни с девушками, ни с безумными идеями. Держись от него подальше, Кира. А лучше…

– Уезжай? Это ты собирался сказать?

– Да, лучше уезжай.

– Ни за что. То, что я здесь, – не твоя проблема!

Его тонкий рот дернулся то ли в улыбке, то ли в спазме. Все в этом доме улыбались через силу или через боль. Костя приближался ко мне, продолжая говорить, пока я отступала назад.

Его голос звучал приглушенно.

– Вот это, – кивнул он на дверь с уравнением, – твоя проблема.

– Плевать мне на эти закарючки. Я тут при чем?

– В этом доме, в этой семье все при чем-то.

По лестнице кто-то поднимался, и Костя быстро прижал руку к панели, датчики замигали зеленым, раздался короткий перезвон, он схватил меня за локоть, и мы ввалились в комнату Аллы. Переглянувшись, синхронно ринулись под огромную кровать, когда сигналы открытия двери проиграли еще раз.

Я даже не успела нормально все вокруг разглядеть. Увидела только сотни стеллажей и полочек, поделенных на тысячи квадратов, внутри которых хранились пузырьки, коробочки, колбы и мензурки.

Рядом с моим ухом дышал Костя, прижимая палец к губам, пока тонкие шпильки каблуков прошли мимо нас, огороженных тяжелым свисающим покрывалом. Потом стук на мгновение притих и снова повторился тем же путем в обратную сторону.

Дверь захлопнулась.

– Это Яна, – зашептала я, толкнув его в плечо, – они были здесь с Аллой, когда у Максима случился приступ.

Зажегся фонарик мобильника. Костя лежал на спине и хмурился.

– Нужно выбираться, – зашевелилась я. – Будет странно, если мы вдвоем вылезем из-под кровати твоей невесты.

– Подожди, – остановил он меня, но я аккуратно выкрутила руку.

– Слушай, я не могу уехать, пойми, Костя. В школе – ад, дома не лучше, – понесло меня на исповедь, наверное, в храме ладаном надышалась. – Мама болеет. Она жарит аквариумных рыбок, болтает с енотами, носится по городу с тяпкой и кустом герани, режет мои фотки зигзагом, а у меня на ноге шесть пальцев.

– Что?..

– Твое «что» сейчас про что? Про маму, палец или рыбок?

– Про все. И про палец. У тебя шесть? На ноге?

– Ага… Это после ужина радиоактивными кроликами.

– Хорошо, что не рыбками.

– Их только мама ела. Ее потом пронесло шестьдесят раз. Но обошлось. С кустом герани она ловко прыгала спустя пару дней, и отец меня отправил сюда. Закончить выпускной класс, определиться с универом. А еще конкурс «Сверх». Я могу с номером на коньках выступить. Я хоккеем занималась и гимнастикой. Десять миллионов и вуз… настоящая мечта. Поэтому я не уеду. Здесь ответы, Костя. К прошлому. И шанс на будущее. Дверь на свободу!

– Ты не в клетке, Кира. Дверь все еще открыта.

– Никто не запрет моего журавля, Костя, не переживай. Не зря же я Журавлева.

Костя чуть не шарахнулся головой об остов кровати, слишком быстро пытаясь повернуться ко мне.

– Ты Журавлева и у тебя шесть пальцев на ноге?

– А ты фетишист? По журавлям или пальцам?

– На Куршской косе я работал орнитологом. На птичьей станции Фрингилла. Там живут два журавля. Самец с голубыми глазами и самка с шестью пальцами на лапке.

Я посмотрела в его глаза цвета неба и на золотое кольцо на мизинце.

– А потом тебя окольцевали, – кивнула я на его руку, – и кто из нас в клетке, Костя?

Он мял руками и свои пальцы, и кольцо, и, чтобы он не выжал сок из костей и сухожилий, я остановила его, накрыв его руку ладонью. Из-под согнувшейся манжеты его рубашки показался кусок татуировки, похожей на перо или крыло.

Костя быстрее вернул манжету на место, и мы наконец-то поменяли горизонтальное положение тел на вертикальное. Ничего не сказав, разошлись по своим комнатам.

Оказавшись наконец-то у себя, я аккуратно огляделась. Комната была такой же огромной, как остальные. Раз в десять больше нужного для одного человека. Или я слишком долго протусила в спальне не больше десяти квадратных метров?

В отличие от комнаты Аллы с задернутыми портьерами, черными стенами и тяжелым покрывалом, в моей все оказалось бежево-белым. Только люстра выдавала причастность дома к любителям флоры. С потолка свисала сложная конструкция со стеклянными соцветиями, листьями, стеблями, заполняя собой половину потолочного прямоугольника.

Возле огромного окна со стеклами до пола стоял рабочий стол с современным ноутбуком, который я даже не знала, как включить. Рядом лежали планшетка, аккуратный канцелярский набор, пробковая доска с приколотыми открытками «добро пожаловать», а рядом фонтанчики надувных гелевых шаров с такими же приветственными надписями.

Я достала из рюкзака фотографию с детской площадки и приколола ее кнопками возле рабочего стола, взлохматила волосы, разлеглась на локтях по столешнице, поглядывая на уголок снимка, трепыхавшегося в сквозняке приоткрытого окна.

На поверхности зеркала прямо передо мной высветилась цифровая надпись, и раздался легкий сигнал, похожий на будильник: «Выездной ужин состоится в ресторане «Акация» в 19:00. Машина будет ждать в 18:40 на подъездной дорожке. Дресс-код – смарт кэжуал. Можно надеть короткое коктейльное платье с блейзером (это такой женский пиджак). Яна family assistant».

– Спасибо за расшифровку слова «блейзер», Янка. А слабо тебе расшифровать писанину Аллы на двери?

Решив разобрать чемодан, я распахнула створки шкафа.

– Я что… снова ошиблась комнатой?

Полки и вешалки ломились от одежды. Вся она была в прозрачных чехлах и с бирками – совершенно новая. Тут были платья, юбки, пиджаки, брюки, блузки. Упаковки нижнего белья, колготок, ремни, ночные спальные комплекты, спортивные брюки, шорты и носки с гольфами всех цветов. Что-то в стразах, что-то яркое, что-то черное, белое и серое.

Выдвинув пару ящиков, я наткнулась на боди, чулки и пояса, к которым даже в магазине стеснялась прикоснуться.

Для гимнастки я была недостаточно женственной, в хоккее – чересчур. С тех пор я балансировала где-то между – в драных джинсах, но с распущенными волосами. В стоптанных кедах, но в коротком топике без рубашки.

Внимание парней перестало меня бесить, но найти до восемнадцати хоть кого-то, с кем бы не противно было целоваться (уже молчу про большее), до сих пор не получилось. Может, нужно пореже включать передачу «отвали» и катить какое-то время на нейтралке, чтобы парни успевали прокатиться рядом со мной.

Понимая, что из-за приступа Максима ни на какой ужин мы не поедем, я выудила темно-синее платье.

Оно было размера оверсайз. Сшито из фатина с яркой вышивкой алых маков на юбке. В письменном столе я нашла ножницы и в лучших традициях своей матери искромсала подол, полностью его уничтожив. Оставшуюся широкую сетку надела поверх своего топа и укороченных обтягивающих джинсов с рваными коленками. На ногах стоптанные кеды, и, так уж и быть, не стану завершать образ кепкой козырьком назад. Оставлю волосы распущенными, когда меня снова позовут на ужин.

Белые паруса штор врывались в окно, наполняя комнату кислородом. Пахло лесом. Желтые пылинки хвойной пыльцы кружились в солнечных лучах – я видела лишь угодившие в солнечный поток, но сколько тысяч остальных осталось рядом неподсвеченными – я не замечала. Они просто были. Рядом. Вокруг. На мне и внутри меня.

Что, если Костя видит Аллу так же – подсвеченной солнцем, лишь небольшую ее часть, которую он любит? Но сколько всего остается рядом во мраке и тени. Нужно ли пробовать рассмотреть оборотную сторону? Или в любви неважно, что ты видишь, главное то, что чувствуешь?