Страница 2 из 10
– Да, я и не замерзла вовсе, Олюшка. Вот, к тебе пришла. А, директор ваш сказал, что тебя еще нету. Вот я сижу и жду. – Как-то жалко проговорила она.
– Так, отчего ж не внутри конторы то?! Пойдемте, пойдемте скорее внутрь! Я сейчас чайник на печку поставлю. Горяченьким вас напою, не то, заболеете.
Она ласково посмотрела на меня. Но, в глубине ее голубых, по-девичьи, молодых глаз, затаился испуг. Она, держа меня за руку, зашептала горячо:
– Нет, нет!! Мне с тобой поговорить надо! Наедине … – загадочно закончила она.
Я решила проявить твердость.
– Я не буду говорить с вами, пока вы не зайдете внутрь и не согреетесь!
Афанасьевна как-то сразу поникла, и послушно побрела за мной в контору. Тут, дверь распахнулась, и на пороге появился наш директор охотхозяйства Леонид Егорович, с загадочной фамилией Петров. Увидев меня, он радостно пропел:
– А-а-а … Ольга Викторовна, голубушка, как вовремя вы пришли.
Я хмыкнула про себя. Не так давно, кроме как «взбалмошной девицей» он меня не называл. А, теперь, гляди-ка, «голубушкой» стала. А директор, недоуменно подняв бровь, глянул на старушку. Под его взглядом она как-то сморщилась и собралась рвануть обратно с крыльца. Страх перед «начальством» был крепок еще в нашем народе. Я пресекла возникший вопрос директора и побег бабульки на корню. Крепко взяв ее за сухонькую ручку, сдвинув брови, сказала.
– А, Мария Афанасьевна ко мне пришла, по делу. Так, Леонид Егорович, я вас внимательно слушаю.
Директор как-то хмыкнул неопределенно, и косясь на старушку, все еще старающуюся стать незаметной под его взглядом, проговорил строгим голосом:
– Тут у нас сегодня новый зоотехник приедет. Так, Ольга Викторовна, голубушка, уж вы встретьте его и введите в курс дела. Насчет общежития я распорядился. А меня опять срочно в область вызывают. Думаю, дня через четыре буду.
Все еще держа ладошку Марии Афанасьевны в своей руке, я заверила директора, что все будет исполнено в лучшем виде. Он закивал в ответ на мои заверения головой и скатился колобком с крыльца к ожидавшему его УАЗику.
Проводив начальство взглядами, мы зашли внутрь конторы, где нас окутало тепло топившейся печи. Усадив Марию Афанасьевну на стул, я бухнула чайник с водой на горячую плиту. Помогла раздеться старушке. Достала из шкафчика сахар и сушки в старой консервной банке из-под томатного соуса, приспособленной мною под вазочку. И, только тогда, усевшись напротив бабульки, произнесла:
– Что у вас случилось, Мария Афанасьевна?
Она, как-то сморщила личико, как будто, собралась заплакать. И, дрожащим от отчаяния голосом, проговорила:
– Олюшка, «Слезы Ангела» пропали!
Глава 2
Сначала, я даже не поняла, о чем она говорит. «Слезы Ангела» – это бриллиантовые серьги ее тетки Аграфены, которые я обнаружила в подземелье рядом со скелетами Аграфены и ее возлюбленного Ивана. Бриллианты чистой воды около полутора карат каждый в виде капель, были подарены Аграфене ее несостоявшимся мужем, купцом Игнатовым, который заправлял всем в здешних краях еще при царе-батюшке, добывая между делом золото из рудника. Я нашла их в прошлое свое приключенье и отдала Марии Афанасьевне вместе со строгим наказом, никому их не показывать. Ни к чему было искушать людей. И, вот сейчас, старушка говорила, что эти самые серьги пропали.
Я похлопала на бабульку глазами, потрясла головой. Может у меня со слухом проблемы наметились?
– Мария Афанасьевна, повторите пожалуйста, что вы сейчас сказали?
Старушка закачала головой, и вдруг разрыдалась. Сквозь всхлипы, произнося по одному слову:
– Слезы … Ангела … пропалииии ….
Я кинулась ее утешать.
– Да, вы так не расстраивайтесь. Может, закатились куда, а вы и не заметили. Давайте, я пойду с вами, и мы вместе их поищем.
Афанасьевна довольно быстро справилась со своими рыданиями. Утерла нос краешком платочка, и быстро заговорила.
– Олюшка, дитятко, да бес бы с ними, с серьгами этими проклятыми! Я ведь чего боюсь. Кабы, из-за этих висюлек смертоубийства какого не произошло. Сама ведь знаешь, искушение то великое. А, виноватой то я будууууу….. – Опять горестно взвыла она. – Ведь как я их брать то не хотела!!! Словно, сердце чуяло, не будет от них добра!!
Тяжело вздохнув, я подошла к печке, сняла закипевший чайник с плиты и заварила чай. А сама думала. Про серьги я никому не рассказывала. Ни милиции, ни Михалычу, ни, даже, Павлу. Надо бы расспросить старушку, может случайно, кому проговорилась.
Налила в кружку крепкой заварки, добавила кипятка, и поставила перед Марией Афанасьевной. Пододвинула «вазочку» с сушками и сахаром.
– Вы пейте, пока горячий. А то, сколько просидели на морозе. Не дай Бог, простудитесь.
Старушка с благодарностью посмотрела на меня.
– Спасибо, дочка.
Я отмахнулась.
– Да, не за что! Дома бы я вас угостила, как полагается. А здесь, что? Сушки, да кипяток с сахаром.
Старая женщина неспеша размешивала сахар в кружке. Ложка позвякивала о края.
– Да, я ж не о чае … Хотя, и за него, спасибо. За отзывчивость твою. Что, не отмахнулась от старого человека. – Она, как-то грустно посмотрела на меня.
У меня от жалости, аж слезы на глаза навернулись. Я на мгновение отвернулась от нее, чтобы взять себя в руки. Потом подошла и крепко ее обняла за плечи.
– Мария Афанасьевна, я обещаю вам, что приложу все силы, чтобы найти эти серьги. Вы только не волнуйтесь. Все будет хорошо.
Обычные формальные фразы не могли передать всех моих чувств. Но, я просто не знала, как еще могу утешить старую женщину.
Подождав, пока она допьет чай, я предложила пойти к ней домой и еще раз поискать как следует.
Вскоре, мы сидели в теплой уютной комнате, где тикали старые ходики и потрескивали поленья, подброшенные в печь на рдеющие угли. Мария Афанасьевна юркнула в спальню и вышла оттуда, неся в руках резной деревянный ларчик.
– Ты ж помнишь, я при тебе их сюда прошлый раз положила. А теперь, глянь, нету их здесь.
И бабулька вытряхнула содержание шкатулки на стол. Серебряное обручальное колечко выкатилось оттуда и звеня упало на пол. Я наклонилась, подняла его и положила на стол. Мария Афанасьевна, приложив ладошку ко рту, извечном жесте всех русских женщин.
– Это мое обручальное. Как мужа схоронила, так и сняла. Почто оно мне сейчас. Да и пальцы уже распухли, не налезает. – Стала она мне показывать свои сухонькие ручки с артритными косточками на пальцах. – А это от Алешеньки, сыночка, с армии письмо. – Она бережно взяла в руки затертый от частых соприкосновений с руками, конверт. – Последнее … – Почти шепотом произнесла она.
Там лежало еще пара крестильных оловянных крестиков на простых шнурках, прядка светлых детских волос, перемотанных шелковой красной ниточкой. Она брала каждую вещь, смотрела на нее, а потом, осторожно клала обратно. В каждом жесте – часть прожитой жизни. Потом она как-то встрепенулась и заговорила обычным голосом.
– Сама видишь, где тут затеряться то серьгам. Более и нету ничего. – Вздохнула тяжело она. Села на лавку, и начала складывать свои драгоценности обратно в шкатулку.
Я задумчиво смотрела на нее, потом решилась задать вопрос.
– Мария Афанасьевна, а вы никому про серьги не рассказывали случайно?
Она вскинула удивленно бровь.
– Что ж ты, думаешь я уж из последнего ума выжила? Ты же мне наказывала, да я и сама понятие имею. Народ то он … слаб на всякие цацки. Вон, из-за Игнатовского золота сколько народу то пострадало.
Она закончила складывать все в шкатулку, сложила руки на коленях и задумалась. Потом подняла на меня глаза.
– А знаешь, я когда Алешино то письмо сидела читала, ко мне Степанида заходила. Ей маслобойку надо было. Так я когда маслобойку то ей эту принесла она около шкатулки сидела лиса лисой. А, потом эдак, невзначай вроде и спрашивает. Все, мол, богатства свои пересматриваешь. Я помню тогда даже осерчала на нее. Какие такие богатства, спрашиваю. А она, маслобойку-то ту хвать, и в двери. Но я тогда в шкатулку-то письмо обратно положила. А серьги на месте были. Не брала она их. Может, конечно, нос то свой любопытный запихала, пока я в сени за маслобойкой ходила. Но, чтобы чужое взять … За ней сроду такого не водилось.