Спасти «Скифа»

– Так точно! – подтвердил конопатый Цыбенко, не думая опускать автомат.

– Убрать! – гаркнул майор, и когда часовой повесил автомат на плечо, повернулся всем корпусом к Сотнику, проговорил, не глядя на особиста: – Товарищ старший лейтенант, через полчаса ваша докладная – в штабе комполка.

– Есть! – Алферов, как мог, щелкнул каблуками начищенных сапог.

– Капитан Сотник…, – майор смерил Михаила пронзительным взглядом. – Капитан Сотник, сдайте оружие. Вы арестованы.

3

Завидев приближающуюся телегу, унтер-офицер Баум оживился.

До мобилизации в фельджандармерию Дитер Баум десять лет служил в гражданской полиции. Их городок в Средней Франконии был очень маленький, все знали всех, и поначалу Дитеру пришлось несладко: отчим, школьный учитель, не желал терпеть в своем доме жандарма. Но парень понимал, что мать – на его стороне: отец Дитера, ее первый муж, вернулся с войны постаревший, усталый, злой, какой-то серый, все время кашлял, потом начал харкать кровью, наконец, однажды выплюнул вместе с мокротами кусок собственного легкого. В том, что с ним это происходит, отец обвинял тех, кто предал Германию, подписав позорную капитуляцию. И повторял, как заклинание: немцам нужен мир и порядок, но если порядок и мир невозможны, миром стоит пожертвовать.

Отец даже не умер – сгорел от рака легких через год после своего возвращения. Потом Дитер услышал, как мать перешептывалась с соседкой: хорошо, дескать, что успел умереть сам, ведь когда совсем туго стало – с револьвером не расставался, привезенным с фронта, в глазах его, мол, женщина прочитывала желание взять да и покончить со всем одним махом, а каково бы ей было после, вдове самоубийцы…

Судя по тому, как быстро появился в их доме учитель, мать приняла скорую смерть мужа, как избавление, посланное свыше. Фронтовик много пил с такими же, как сам, потерявшими себя в окопах, а значит, постоянного заработка у него не было. К тому же, решил после раздумий Дитер, мать вообще вряд ли так уж сильно любила отца – девичье увлечение, проводы на войну, статус солдатской жены, имеющий по тем временам определенный вес: супруга патриота, воюющего с варварами.

Порядок, о котором покойный отец так истово твердил даже на смертном одре, у Дитера Баума ассоциировался преимущественно с полицейскими. Как же: они ведь следят за порядком! Потому, когда разговоры отчима на непонятную ему тему либеральных свобод надоели совсем, юноша отправился в полицейский участок, и уже через неделю щеголял по улицам в новенькой жандармской форме. Позже за отличную службу ретивого жандарма перевели с повышением в Кобург, там он скоро женился на пухлой и не слишком разговорчивой дочери колбасника, которого вполне устраивал зять в полицейской форме. Баум даже подумывал аттестоваться на офицерский чин, чтобы продвигаться по служебной лестнице выше, и, чем черт не шутит – может, когда-то занять пост начальника жандармского управления. Но как только Германия вступила в войну, он был мобилизован, чему на первых порах несказанно обрадовался: ведь когда воевал его отец, немцы позволили себя разбить.

Сейчас благодаря фюреру нация сильна. И у него, Дитера Баума, есть возможность сквитаться.

За все ж время, пока война шла, унтеру Бауму так и не пришлось побывать на передовой. Сначала, когда армии вермахта покорялись европейские столицы, он отчаянно переживал, даже считая себя в глубине души неполноценным: он, сын ветерана Первой мировой, должен идти в первых рядах победителей во Второй мировой войне. Однако со временем, особенно когда немецкая армия перешла советскую границу (солдаты, нижние чины и младшие офицеры чаще говорили «русскую», а всю занятую территорию называли «Россия», так понятнее и проще), он значительно поубавил пыл. Фронт здесь, казалось, был везде.

Огромный опыт, имеющийся у большинства фельджандармов благодаря тому, что в мирное время они занимались охраной порядка, успешно использовался в тылу. Один офицер как-то высказался об их задаче коротко и предельно ясно: «О нас говорят, что воюем с мирным населением. Но те, кто так говорит, не знает: здесь, в России, мирного населения нет». Правота его слов подтвердилась через десять дней: офицера убили из засады, когда моторизованный взвод ехал через лес.

Да и о чем вообще можно говорить и спорить, если в городах, селах, на проселочных дорогах здесь опасаться надо не только взрослых, стариков и женщин, но также подростков и даже детей. Известны случаи, когда одиннадцати-двенадцатилетние мальчишки и девчонки стреляли в немецких солдат и офицеров, когда по заданию партизан, когда – просто так, чуть научившись обращаться с оружием, а военное время учит такому очень быстро. Не говоря уже о тех, которым четырнадцать и пятнадцать – вот кто изо всей дури рвется в бой, такие вполне могут выстрелить – и даже стреляют! – из-за угла любого дома.

Именно потому, что фельджандармерия во многом обеспечивала порядок и безопасность в тылу, унтер-офицер Баум старательно, основательно, как на службе в гражданской полиции, изучал нравы той местности, куда перебрасывали его часть. Он должен знать, что для местных – норма, а что из нее выбивается.

Поэтому Баум сразу понял, кто эти трое гражданских, сидящих на телеге, и куда они направляются. Впрочем, понять немудрено, особо острого ума для этого не требовалось.

Жизнь людей в Харькове, по сути, мало, чем отличалась от той, которую вело население в других занятых войсками фюрера городах. Уцелевшие пытались любой ценой сохранить себе жизнь и раздобыть пропитание. Жить и есть, есть и жить – вот две главные человеческие ценности, другого эти расово неполноценные двуногие для себя не хотели, тогда как великий фюрер не раз говорил: главная ценность – труд. Человек должен трудиться, производить некоторое количество благ, и за это получать еду. Если этот человек – больной немощный старик, его не нужно лечить, ведь он стар, сколько не лечи, все равно умрет, так зачем же попусту тратить драгоценное время и средства для поддержания убогого духа в убогом теле? Только затем, что за стариком признается право жить и есть? Неверно, даже преступно по отношению к тем, то имеет больше прав на жизнь, чем бесполезные больные и старые.

В этом Дитер Баум целиком поддерживал своего фюрера. Иногда унтер даже допускал, что фюрер имеет возможность читать его мысли, как и мысли каждого из немцев, а после сводить их, обращаясь к нации, к общему мнению…

Телега тем временем подъехала совсем близко. Дядька, правивший ею, дернул вожжи, останавливая лошадь. Сразу соскочил, стряхивая с мешковатых брюк соломинки, поспешил к жандармскому посту.

Несмотря на то, что фронт медленно и неумолимо приближался к Харькову, горожанам по-прежнему позволялось выбираться на мены – так здесь называли выход в близлежащие деревни, где ценности и носильные вещи менялись на продукты: муку, крупу, сало, реже – яйца, молоко и хлеб. Сотрудники вспомогательной полиции, в основном – сброд, набранный из деклассированных элементов и даже уголовников, использовали ситуацию в свою пользу – зная, что люди могут вывозить из города в деревню кроме костюмов, платьев и пальто еще и драгоценности, зачастую старательно обыскивали менщиков. Им плевать, что за дедушкины золотые часы или теткино колечко давали большой каравай хлеба – полицаи, найдя ценности, забирали их даром, а если кто-то был против – тот мог остаться на всю жизнь калекой, здоровья и дури у полицаев для этого хватало.

Жаловаться на вспомогательную полицию в комендатуру смысла не имело. Хотя теоретически такая возможность у населения была. Но еще в середине мая Баум узнал, как женщину, написавшую на обидчика жалобу, через четыре дня забрали в гестапо: полицай, отобравший у нее при выезде из города серебряную цепочку, сообщил, что эта женщина – еврейка по матери, и к тому же – связана с подпольем. Доказывать в подобных случаях никто ничего не собирался. Разоблачение и показательная казнь очередной подпольщицы всякий раз добавляло очков как гестапо, так и вспомогательной полиции. Потому Дитеру Бауму не было ее жаль: как уже известно, русский для немца – или явный враг, или скрытый. Так что большой ошибки тут быть не могло.