Страница 22 из 36
В зеленоватом полумраке казалось, будто космонавт просто спит. Но сердце не посылало в артерии животворный ток крови. Гипотермия поддерживала слабое равновесие на краю пропасти. Еще несколько минут, и клиническая смерть станет необратимой.
Профессор натянул перчатки электронного манипулятора и внимательно вгляделся в изображение на экране. Блестящие скальпели, пинцеты и аппарат для накладывания швов приблизились к разбитому черепу. Выполняя волю человека, они совершали точнейшие движения.
Процесс выздоровления протекал значительно медленнее, чем ожидалось. Хотя пересадка прошла удачно и возвращенное к жизни сердце билось ритмично, сам больной, казалось, не проявлял ни малейшего желания выздороветь. Вначале, несколько окрепнув, он попросил принести ему диктофон, перо и бумагу. Но теперь все это валялось в углу, а космонавт целыми днями неподвижно лежал и молчал. Ел он очень мало, без аппетита, не принимал тонизирующих лекарств и вообще отказывался от лечения.
Прошло две недели. Как-то профессор заглянул к нему после обычного обхода. Усевшись в кресло возле кровати больного, он попытался вызвать его на разговор.
— Я пришел пожурить вас…
— Ваше право, — вяло ответил космонавт, продолжая разглядывать потолок. — Вы хотите сказать, что вернули мне жизнь, что я должен быть признателен и так далее и тому подобное…
— Не пытайтесь обидеть меня, — добродушно возразил профессор, удобнее устраиваясь в кресле.
— А меня меньше всего интересует, обидитесь ли вы… да и вы сами.
Космонавт грузно перевернулся на бок, словно проверяя эластичность матраса.
«Большой ребенок!» — подумал профессор, и на его губах мелькнула улыбка. Затем он совершенно спокойно сказал:
— А вот меня очень интересуете и вы, и ваше здоровье.
— Ну, разумеется. Ведь речь идет о космонавте, открывшем пять планет.
— Не только поэтому! Речь идет о человеке, который не хочет жить. Мой ассистент убежден, что ваша апатия объясняется какой-то еще не обнаруженной нами травмой нервной системы. А я считаю…
— Меня не интересует, что вы считаете. Я хочу спать, прервал его космонавт.
«Я пошел по неправильному пути, — подумал профессор, придется менять тактику».
— Хорошо. Не буду с вами спорить, — сказал он. — Меня достаточно утомили корреспонденты, чтобы я еще мог воевать и с…
— Вы изложили им свои предположения? И они согласились с ними? Ну-с, что же будет дальше? Появятся статьи с сенсационными заголовками или решено ограничиться намеками между строк?
Профессор вытащил сначала из правого, а затем из левого кармана пиджака несколько вечерних газет.
— Если это вас интересует, посмотрите сами.
Космонавт не удостоил его ответом. Профессор встал.
— Я покину вас на несколько минут. Мне нужно повидать еще одного больного.
И, словно предупреждая возражение собеседника, повторил:
— Только на несколько минут!
Казалось, никто не прикоснулся к газетам, оставленным у изголовья больного. Однако от внимательного взгляда профессора не ускользнуло, что сейчас они лежали в ином порядке. Было ясно, что их спешно перелистали. А газета «В мире космоса» была даже открыта на второй странице, на статье, озаглавленной «Космонавт выздоравливает». Она начиналась следующими словами: «Как нам сообщил главный врач, жизнь пилота вне всякой опасности. Скоро герой космоса сможет снова…»
— Час вечернего дождя, — с грустью сказал профессор. Когда-то дождь вдохновил меня на первые стихи, а теперь он напоминает мне о ревматизме, от которого почтенные коллеги так меня и не избавили. Впрочем, я сам виноват. Лет пятьдесят назад, во время экскурсии на Венеру…
— Неужели вы думаете, профессор, что я поверю, будто у вас нет других забот и вы пришли болтать со мной от безделья?
— Нет, но я хочу, чтобы вы поверили: ваше выздоровление очень важно и не только для вас одного!
— Понимаю, — усмехнулся космонавт. — Забота творца о долговечности его творения…
Профессор вздрогнул, но продолжал, не оборачиваясь, смотреть, как за окном самолеты метеорологической службы собирают тучи для вечернего дождя. После продолжительной паузы, казалось бы, без всякой связи со всем, что сейчас было сказано, он произнес:
— Как вы знаете, много веков назад был так называемый период Средневековья…
— С той же логической последовательностью я мог бы сообщить вам, — прервал его космонавт, — что у моего отца была чудесная коллекция ракушек с планеты Альфа Центавра…
— В те времена встречались и такие чудовища, — невозмутимо продолжал профессор, — которые умышленно калечили детей и заставляли их попрошайничать или показывали их на ярмарках, как настоящее чудо природы. Несчастные уродцы приносили немалый доход… Вот такие «творцы» очень заботились о долговечности своих творений…
Между тем тучи уже слились в неподвижную массу, напоминавшую по форме гигантскую медузу. Самолеты исчезли. Антенна метеорологического центра на какую-то долю секунды раскалилась докрасна и выбросила в небо ослепительную молнию. И тотчас же из «медузы» вырвались мириады серебристых щупалец.
— Я не хотел обидеть вас, — тихо сказал космонавт. — Но вы должны понять меня. Ощущение полной бесполезности…
— Бесполезности?
— Я родился на борту космического корабля, исследовавшего звездную систему Барнарда. Это была ракета эпохи начала освоения космоса: старт с наземной площадки, атомный двигатель и… скорость, которая сейчас показалась бы просто смешной. Два десятилетия в состоянии невесомости… два десятилетия свободного падения с короткой передышкой на совершенно негостеприимной планете, единственное сходство которой с Землей сводилось к той же длине суток.
Я легко переносил все эти трудности, потому что вообще не знал еще жизни в земных условиях. Остальные члены экипажа тоже быстро привыкли к невесомости — у них за спиной был опыт многочисленных полетов. У всех выработалось особое чувство, близкое к тому, которым обладают птицы.
Да, классическая эпоха героики космоса… Тогда главным врагом космонавтов были не метеорные частицы или космические лучи, а время. Люди ели, спали, проверяли работу различных приборов и аппаратов, и так каждый день одно и то же, по строгому распорядку… Я думаю, именно тогда и родилось выражение «убить время», хотя филологи утверждают, что оно появилось намного раньше.
На космолете были микрофильмотека, зал для различных игр и спортивный зал. Но мне больше нравилось слушать беседы космонавтов. Многие писатели утверждают, будто ветераны космических полетов — это молчаливые богатыри с каменными лицами и такими же каменными чувствами. Чушь! Какие жаркие споры разгорались между ними, когда каждый упорно расхваливал «свою звезду» или «свою планету»! А потом в подкрепление своих рассказов они демонстрировали документальные пленки, и я был у них арбитром. Я часами смотрел на экран, не в силах оторваться от стереоскопических изображений, звуков и запахов миров, чарующих неповторимой красотой. А космонавты рассказывали: «Вот этот лес малиновых кристаллов — единственная форма жизни на планете двойной звезды 61 Лебедя… Здесь мы потеряли трех товарищей… Растения-людоеды сомкнулись над ними, и все было кончено… А эта планета в шестнадцать раз больше Юпитера… Нам едва удалось взлететь с нее…»
О Земле они всегда говорили с какой-то непонятной мне печалью. И казалось странным, как могут тосковать о Земле люди, которые ищут острых ощущений на неизведанных планетах?..
Я знаю, вы скажете: «Ну, как же? Ведь Земля — это колыбель человечества, его родина, мать цивилизации Солнечной системы…» Не спорю, но лично я не из тех, для кого полет на Уран — это лишь приключение! Почему я рассказываю вам обо всем этом? Минутку терпения… Члены нашей экспедиции были, разумеется, специалистами различных профилей. Под их руководством я изучал космонавтику, астробиофизику — словом, все то, что необходимо для получения диплома галактического пилота. Изучал и терпеливо ждал встречи с Землей — я знал, что это обязательный этап на пути к звездам.