Тьма

Федя берет географию Ободовского и, раскрыв на месте, где большими буквами напечатано слово: «Швейцария», показывает брату. Между строками беспрестанно попадаются курсивные, а все, что курсивом, надо учить наизусть.

– Да, да! Курсивная! – с оттенком ужаса произносит Ваня. – Вот страна-то! Ведь столько курсиву ни в одной еще стране не было.

– Ну, Ваня, в Италии его тоже много. Погляди-ка.

И Федя повертывает несколько листов.

– Да, и эта бедовая. А когда мы до нее дойдем? К январю, пожалуй. Ну, как он ее на праздники задаст?

– Нет! Что ты! К марту разве.

– Раньше, Федя. Он говорил, что к экзамену мы захватим Европейскую Турцию.

– Это, где Турка живет? – вмешивается няня.

– Да.

– Ну, вот еще, и Турку учи. О нем, дураке, чай, и учить-то нечего.

– Как, няня! – восклицает Ваня: – там у них Константинополь, говорят, такой чудный город, что таких нету нигде. Там ведь наша царица Ольга крещенье приняла.

– Как так?

– Она там крестилась в православную веру.

– У Турки-то? Что ты, Ваня! Христос с тобой!

Ваня оторопел и глядит на Федю. Федя даже рот разинул и глядит на Ваню.

– Как же это, в самом деле? Ведь и то правда. Они ведь мусульмане.

Через залу идет папа. Ваня шепчет брату: спроси.

– Папа! – подходит Федя. – Ведь царица Ольга в Константинополе крестилась?

– Что за дичь!

– Вот и я, батюшка, говорю, как мол это можно! – прибавляет няня.

– Ольга приняла крещенье у греческого царя Константина Багрянородного в 857 г. в Царь-граде. – Папа произносит это очень важно.

– Видите вы, глупые! Еще в городе-то каком – в Царе-граде! Вот это так!

«Стало быть, более тысячи лет назад», – уже расчел про себя Ваня.

– А где же он? – допытывается Федя.

– Да он… – мямлит папа, – он… в Греции. Какой глупый вопрос, Федя! – добавляет он вдруг сурово. – У греческого царя, в Царь-граде, стало быть, в Греции, а не… не в Персии или Турции!

– Как? – тихо восклицает молчавший Ваня. – Да ведь Константинополь и Царь-град одно и то же.

Папа неспокойно ищет что-то в кармане.

– Да, почти… не совсем… но почти то же. Куда я девал?.. Есть разница, но небольшая, т. е. маленькая… Вот будете учиться, будете поменьше именины справлять, так и знать будете… это и все вообще узнаете.

Папа куда-то поспешно вышел. Горячий спор затевается у няни с Федей. Ваня молчит и припоминает что-то.

Через полчаса, когда папа поспешно опять проходит через залу, Федя кидается к нему.

– Узнали, папа, узнали! Ваня вспомнил, – кричит он. – Греки завоевали у турок Константинополь и назвали его Царь-градом, тогда Ольга и крестилась.

– Ну да, да. Ведь я же вам говорю. Константинополь и Царь-град все равно… одно и то же… только маленькая разница есть…

– Какая же?

– После, после… Мне некогда.

И папа поспешно выходит.

«Сам-то ты, батюшка, должно быть, получше Вани именины-то справлял, когда учился, – думает няня про себя. – Да и рожденья, я чаю, не позабывал тоже».

Через минуту в доме суматоха. Приехала очень важная особа. Она величественно входит в гостиную, встречаемая мамой и папой. Она изволит садиться и, проглотив аршин, любезно говорит маме, что не заметила ее на прошлом большом бале. Папа человек подначальный этой особе, поэтому мама рассыпается и вертится перед ним, как бес перед заутреней. Особа желает видеть детей. Папа кидается в детскую, натыкается на Андрея, едва не падает, ругает его мимоходом и велит вести детей в гостиную. Няня, поправив чепец, как овец гонит их гурьбой. На пороге встречает их папа, но, завидев Ваню, останавливает шествие.

– Нет, нянюшка, вы этого болвана приберите в детской. Он еще мне беды какой наделает со своей молчанкой.

Папа берет девочек и Федю, вводит их, представляет, улыбается и, вертясь, нещадно возит ногами по полу.

Особа милостиво ухмыляется.

– По стопам отца? – говорит она Феде.

Федя не понимает и молчит. Папа и мама встрепенулись. Особа все ждет. Федя все молчит.

– В гусары или в уланы?! – объясняет особа. Федя меняется в лице, но, опустив глаза, упрямо молчит. Мама и папа рады бы влезть оба зараз в кожу Феди, чтобы отвечать. Но это невозможно, и особа ждет опять, а Федя все молчит, как убитый. О ужас!

– Он очень робок… оробел… – ввязывается папа. Детям велят выйти. Они тихо отправляются.

– Ну, няня, в другой раз и меня без Вани не возьмут. Я больше его молчал, и всегда буду так делать. За что они его прогнали? Он не хуже нас.

Няня, узнав обо всем, уговаривает Федю. Ее внутренне глубоко обидел папа; она рада, что Федя отомстил за брата, который, остановленный на пороге, ушел прямо к себе и заперся; но все-таки няня уверяет ребенка, что нехорошо делать родным на смех.

– Я, няня, не на смех, – восклицает удивленный Федя. – Я только хочу, чтобы нас обоих брали всегда, или и меня оставляли с Ваней.

Но за обедом, к пущей горести именинника, Федя сидит без пирожного.

Глава 5

Уже вечер. Дети бегают и играют в зале, освещенной двумя стенными лампами. Ваня тоже развеселился и ловит сестер. Изредка все они останавливаются и прислушиваются к шуму проезжающих карет. Наконец, одна из них смолкла у ворот, и дети видят на дворе два двигающиеся к подъезду фонаря.

– Надя, Саша! – кричат они и выглядывают в переднюю, – Они! они!

И вся гурьба кидается в переднюю. Расфранченная горничная, ливрейный лакей и камердинер папы, Андрей, раздевают мальчика лет 10-ти и девочку, ровесницу Вани. Целая куча: платочки, наушники, теплые сапожки, муфты, салопы, фуфайки, меховые боа, – все скопляется на дубовой скамье передней. Можно подумать, что не двух, а десяток детей привезли в них. Разоблаченье еще не кончилось, а уже крик:

– До каких пор? Когда за вами приедут? Кто?

– Мама сама приедет к твоей маме, – говорит кокетливо одетая Надя.

– Чудо, чудо! – подымается крик. – Стало быть, надолго?

– Мама с Аннетой на бал поедут в 12 часов.

Все бегут в залу.

– А у нас новые лошади! – говорит Саша, страшный хвастун и корчащий большого человека. – Папа три тысячи за них дал!

Но Ваня и Федя с ним не очень дружны. Он постоянно рассказывает про себя и своих, очень груб с их няней, говорит, что она мещанка, и беспрестанно кричит, все у всех отнимает, ломает, дерется и сам же пойдет потом жаловаться. Когда у него спрашивают новые знакомые дети, как его имя, он, вместо «Саша», отвечает: le prince Alexandre Oubinine. Отец его, князь Убинин, важное лицо.

– Сегодня утром, – продолжает Саша, – к маме бедные приходили, какая-то женщина и две девочки. Какие они смешные, пугливые. Мама говорит, что они совсем des sauvageons!.. (дикарки (франц) А когда они ушли в девичью чай пить, то в гостиной мама курить велела, потому что ужасно дурно пахло.

– Они прежалкие были, – вступается Надя. – Грязные, в больших башмаках, и салопы совсем худые. Я одной даю мою куклу старую, Лизбетту, ты знаешь, Катя?

– Как? Да ведь ты очень любила Лизбетту?

– Мне очень жалко стало, – добрым голосом говорит Надя. – Ну, я старшей даю Лизбетту, а она, вообрази, прячется от нее за юбки матери.

– Она верно никогда кукол больших не видала и испугалась, – хохочет Саша.

– Ты, Саша, всему хохочешь. Все говорят, что ты злой! Вот что! – нравоучительно и укоризненно говорит Надя брату.

– А ты в девичьей все сидишь с девками. Это даже мама говорила и сердилась, – злобно произносит брат. – Хороша княжна! В девичьей! – добавляет он вчера слышанные от отца слова.

Дети отворачиваются от него к Наде. Они все не любят Сашу, потому что у него даже голос злой. Все идут к маме.

– Матушка, – говорит приехавшая горничная няне, – не подпускайте вы княжну нашу к окошкам. Все они кашляют. Мамзель проклятая их простудила.

– Отчего это их с вами прислали? – допытывается няня. – Мамзель-то что же?

– Да так! – многозначительно улыбается расфранченная горничная. – Она, кажется, отходит… Нынче утром с княгиней повздорили…