Месть Акимити

Сцена восьмая

Ондзоси продолжал: «Хоть и говорят, что девятиярусная пагода высока, но ласточка взмывает в небо, и пагода остаётся внизу. Лезвие меча остро, но камень им не заточишь. Бамбуковая роща тянется вверх, но до неба Торитэн[152] не дотянется. Мост Яцухаен — Восемь мостов — на реке Микава[153] — может показаться похожим на лапы паука. Те, кто укрылись под одним деревом, и те, кто зачерпнул ладонями воду одной реки, — связаны между собой предопределением прошлой жизни. Маленькая флейта — охотничий манок — зовёт осенью оленя, и он погибает, любовь — вот в чём причина. Даже когда летом насекомое попало в огонь, мы всё смотрим, волнуемся, уж не был ли то сверкающий жук-листоед[154]. Говорят, даже те существа, у которых нет сердца, могут заблудиться на дороге любви. Кем бы ты ни была, но я, столичный житель, покинул обитель девятислойных облаков[155] ради этого далёкого края. Я знаю, нас с тобой ждёт Залив встреч. Что скажешь?»

Дзёрури ответила так: «Уходи, столичный человек. Завтра днём или завтра к ночи моя мать Тёся узнает, что слуга торговца золотом дерзнул приблизиться к её дочери. Она велит воинам вывести тебя на дорогу и отдать в руки торговца. И когда тебя казнят или сошлют, уж не жалей тогда о своей мимолётной жизни! Уходи, столичный человек!»

— Пусть завтра будет всё, что угодно. Даже если меня завтра сошлют, для меня это будет почётно.

Когда Ондзоси ответил так, Дзёрури подумала: «Этот человек мудр во многом. Но попробую-ка я обмануть его». Она сказала так:

— Я не говорю тебе окончательного «нет». Но вот что я должна рассказать тебе: весной прошлого года умер мой отец, в память о нём до третьей годовщины его смерти я должна прочесть тысячу сутр. В полдень я читаю одну сутру, ночью я десять тысяч раз повторяю молитву и читаю сутру Амиды. Таким образом, я неустанно совершаю заупокойную службу по отцу. Когда пройдёт третья годовщина его смерти, если с этим домом в Яхаги и со мной ничего не случится, тогда можешь просить меня стать твоей женой. Жизнь и смерть подобны вращению колеса. Повернётся так — и, может быть, мы и не встретимся. А может, будет так, как ты хочешь. Я трепещу перед сутрами. Уходи, столичный человек.

Ондзоси отвечал так.

— Теперь ты послушай меня. Остановленный препятствием ручеёк в конце концов найдёт выход и потечёт дальше. Коленца бамбука будут расти и расти, так и мечты — бесконечны. Один благочестивый индийский монах влюбился в дочь персидского шаха, и их сын стал министром[156]. Причина этого тоже любовь. А вот настоятель храма Сига[157] в восемьдесят три года влюбился в Кёгоку — любимую жену императора Уда[158]. Поскольку настоятель лицом был невзрачен, а Кёгоку было семнадцать лет, то он подошёл к занавескам, а она только протянула ему руку. Получив в подарок только эту протянутую руку, настоятель сочинил такое стихотворение:

Ранней весной

В первый день крысы

Только возьму в руки

Метёлочку-тамахабаки,

Как слышу звуки счастья[159].

Кёгоку ответила ему:

Что ж,

Ты ведь знаешь

Истинную дорогу.

Так веди же меня!

Слышу звуки счастья.

Настоятель всего лишь взял её за руку, но Кёгоку необыкновенным образом забеременела и вскоре родила в провинции Этидзэн, на границе между заливом Цуруга и Каидзу в горах Арати. Когда посмотрели, у ребёнка оказалось шесть лиц и двенадцать рук. С тех пор эти горы, которые раньше назывались горами Араси, стали называться горами Арати, что означает кровотечение при родах[160]. Этот ребёнок тут же поднялся на небо Тосоцутэн[161]. По прошествии восьмидесяти миллионов кальп[162] он спустился с неба Брахмы[163] и появился в заливе Цуруга в облике бодхисаттвы Кэхи[164]. Говорят, что он и охраняет дорогу Хокурикудо и дорогу любви. Или вот ещё Оно-но Комати — она виновата в том, что причинила страдания человеку, который её любил. В конце концов, она потеряла рассудок, стала жить в чистом поле, так в зарослях полыни и умерла[165]. Жена принца Гэндзи — Нёсан-но мия — Принцесса третья — влюбилась в Касиваги и родила Каору. Узнав об этом, Гэндзи сочинил:

Кем и когда

Сюда было брошено семя —

Станут люди пытать,

И что им ответит сосна,

На утёсе пустившая корни? [166]

Всё дело в любви. Скажу тебе так: я потерял отца в три года и неустанно возглашаю десять тысяч сутр. В полдень я читаю три сутры, ночью я шестьдесят тысяч раз без устали повторяю молитву Амиде. Нехорошо, если бы в твой благочестивый дом пришёл неблагочестивый человек, но если встретились благочестивый и благочестивая — об этом ещё станут рассказывать в нашем мире, что здесь может быть плохого?

Дзёрури его выслушала и сказала:

— Я скажу тебе вот что: пусть даже человек низкий, и живёт в убогой хижине, в шалаше, крытом соломой, в обычае будд трёх миров[167] являться в этот мир. Если ты отдашь мне свою любовь, то, что должно причитаться буддам, это может вызвать их гнев. Уходи.

Ондзоси ответил:

— Что ты говоришь? Ведь и будда знал любовь. Пока Шакьямуни шёл от мира, где есть заблуждения и страдания, в мир, где нет заблуждений и страданий, он влюбился в Ясюдара, дочь министра Яся, им был ниспослан сын Рагора[168]. А среди богов есть такие, кто соединяет людей. На сто поколений вперёд дали друг другу клятву боги, пребывающие в двух святилищах Исэ[169]. Кроме того, в святилище Ацута[170], Сува-но мёдзин[171], Идзу Хаконэ[172], в храмах Никко[173] пребывают мужские и женские божества. Больше того, многие и многие будды в своих прошлых жизнях, издавна и до сегодняшнего дня, до сегодняшней ночи, связаны супружеской клятвой. Отчего ты отворачиваешься от любви между мужчиной и женщиной? Именно заблуждения и страдания переходят в просветление. Именно рождения и смерти ведут в нирвану[174]. Когда мы говорим о чистой земле будды, где все счастливы, мы знаем, что даже сухое дерево в долине может стать буддой. Когда мы слышим, что закон един, мы знаем, что голос сильного ветра в скалах есть истинное бытие, будда и все живые существа едины.

Приводя в пример буддийский закон, он исчерпал множество слов.

Сцена девятая

Дзёрури выслушала Ондзоси. Она подумала: «Прямо страшно! Этот человек так сведущ в стольких делах! Не стану с ним больше разговаривать! Хоть мы и не в горах Ковата, но как та гордения жасминовая, что там растёт — бессловесная[175], — рта не раскрою». Дзёрури молчала.

Ондзоси подождал несколько времени, потом заговорил, как в стихах.

— И всё же выслушай меня. Ведь мы не в Синобу, что в Митиноку. где прячутся от людских глаз[176], что же ты не говоришь ни слова? Мы ведь не в заливе Нанива в Цу, отчего же ты не говоришь ни хорошего, ни плохого?[177] Чему лучше всего уподобить мою любовь?

Может, вершине Асама в Синано?[178] Или воде в круглом колодце? Или она подобна долине, где бьёт ключевая вода? Можно ли уподобить её нестреноженному жеребцу? Или луку без тетивы? Похожа ли она на низкорослый бамбук, побитый градом? Или на лиану, спускающуюся вниз? Или на бамбуковую флейту? Подобна ли она зарослям мисканта? Или узкой реке в долине? Или она как шнурок с тушью для нанесения разметки? Как рукава реки? Или она — как холм Киёмидзу?[179] Или она подобна поясу-оби с красивым узором? Похожа ли она на лодку, уносящуюся в залив? Или она как гора Нати?[180] Или она как раскалённые угли, прикрытые золой? Или она подобна тёмному алому цвету?