Страница 30 из 98
В том, что Роуз Стоукс действительно была очень эмоциональной женщиной, сомневаться не приходится. Однажды, прогуливаясь по переполненной тележками улице, она увидела и заговорила с пожилой женщиной, продававшей свечи из корзины, установленной на пороге магазина. Пока они беседовали, в дверях появился хозяин магазина и пнул корзину, рассыпав свечи по улице. При виде этой беспричинной жестокости, писала позже Роза, «я почувствовала глубокую мировую скорбь; поток чувств захлестнул меня, я разрыдалась и проплакала всю дорогу домой. Печален этот мир; столько боли и горя, столько нищеты и страданий выпадает на долю тех, кто, возможно, является лучшим возлюбленным Бога. И, о, как это цепляет за сердце — мысль о том, что вся эта боль и страдания достаются человеку от его брата человека». Есть свидетельства того, что Роуз Стоукс легко плакала. Есть также свидетельства того, что она обладала необычайно вспыльчивым характером.
Между тем Анзя Езерска, автор романа о замужестве Розы Стоукс, сама испытала на себе тяжелое положение героини своего романа и самой Розы. Мисс Езерска тоже чувствовала себя зажатой между двумя культурами и ошибалась, мечтая, что по мановению волшебной палочки крестной феи — прекрасного принца в стеклянной туфельке — она вырвется из убожества гетто в благоухающий мир американского успеха. Она не понимала — более того, возмущалась — того жесткого курса ассимиляции, который предлагало гетто; гетто в Нью-Йорке было похоже на школу, в которой к каждому плохо одетому новичку — или, как его называли, «зеленорожему» — старшие классы относились как к первокурснику, издевались и нещадно дразнили, пока он не приспосабливался к новым правилам или не находил, как Дэвид Сарнофф, какой-нибудь путь к отступлению. В первый день учебы в американской школе Анзя Езерска, не зная ни слова по-английски, оказалась в классе, где все остальные ученики понимали, что говорит учитель, и только она одна не понимала. Вместо того чтобы попытаться плыть по течению, как это делали другие, она разозлилась, унизилась и бросила школу. Америка, решила она, оказалась не такой, как ее рекламировали.
К тому же ей пришлось терпеть патриархального отца из Старого Света, который был ученым Талмуда, проводил дни с филактериями и священными текстами и гневался на нее за то, что она не замужем: «Женщина одна, без жены и без матери, не имеет существования».
Анзя Езерска приехала в Нью-Йорк из Польши в 1901 г. в возрасте шестнадцати лет и, после непродолжительного эксперимента с образованием, пошла работать горничной в богатую американизированную еврейскую семью, которая отказалась говорить с ней на идиш, хотя сама прекрасно говорила и понимала его. После месяца мытья полов и стирки белья она потребовала свою зарплату и была выставлена за дверь. Следующее место работы — потогонная мастерская, где она с рассвета до заката прикрепляла пуговицы к блузкам; когда она, наконец, выразила протест против длительного рабочего дня, ее уволили. Третья работа была на фабрике, где она хотя бы могла проводить вечера в одиночестве.
После дюжины лет, проведенных в Нью-Йорке, она наконец достигла того уровня, когда стала мыслить английскими предложениями. Она начала писать короткие рассказы и отправлять их в журналы. Она писала дилетантски и излишне эмоционально — «Вот я... заблудилась в хаосе, блуждаю между мирами», — но ее тема — иммигрантская жизнь в Нижнем Ист-Сайде — показалась некоторым редакторам сильной и оригинальной, и ее рассказы стали продаваться. Наконец, будучи женщиной, приближающейся к среднему возрасту, она опубликовала свой первый роман на иммигрантскую тему под названием «Голодные сердца».
Роман «Голодные сердца» получил несколько уважительных отзывов, но денег было очень мало — всего двести долларов гонорара. Но тут, как назло, к Джеймсу Грэму Фелпсу Стоуксу приехал прекрасный принц на золотой колеснице. Это был не кто иной, как Сэм Голдвин из Голливуда, с предложением в десять тысяч долларов за «Голодные сердца». Кроме того, Голдвин хотел, чтобы она приехала в Голливуд для работы над сценарием, предлагая ей зарплату в размере двухсот долларов в неделю плюс все расходы. Наконец-то американская мечта оказалась у ее порога.
Она помчалась в Голливуд, сопровождаемая заголовками газет: «Иммигрантке подмигнула фортуна в кино», «Золушка из потогонной мастерской в отеле «Мирамар»», «От Эстер-стрит до Голливуда». На железнодорожном вокзале Лос-Анджелеса ее встретили сотрудники рекламного отдела компании «Goldwyn», которые проводили ее, перепуганную, на первую пресс-конференцию. Затем она отправилась на вечеринки в дома таких местных знаменитостей, как Уилл Роджерс, Руперт Хьюз, Элинор Глин, Гертруда Атертон и Элис Дуэр Миллер. Режиссером «Голодных сердец» был назначен Пол Берн, который впоследствии женится на Джин Харлоу. Ее первые иллюзии были разрушены, когда ей сказали, что ее роман, задуманный как душераздирающая трагедия бедности и отчаяния, нуждается в «смехе и счастливом конце», чтобы превратить его в успешную кинокартину. Когда она выразила протест против такого издевательства над ее идеей, ей ответили: «Крики и вопли не помогут. Вы подписали контракт, что они могут адаптировать историю так, как считают нужным. Вам повезло, что они использовали только часть вашей истории». Она была потрясена, встретившись с опытным голливудским сценаристом, который легкомысленно сообщил ей, что из его последней истории студия использовала только название. Он сказал ей, что собирается изменить название и продать рассказ заново. Анзе Езерске предоставили большой кабинет на студии, большой стол, секретаршу и сказали: «Пиши!». Она обнаружила, что не может написать ни слова.
В первый же съемочный день на площадку пришел сам Сэм Голдвин и сел рядом с ней. Он поинтересовался, над чем она сейчас работает. Она объяснила, что пока придумала только название для нового романа: он должен был называться «Дети одиночества». Заинтригованный, Голдвин предложил мисс Езерске присоединиться к нему за обедом. Она и не подозревала, что такой чести удостаиваются лишь избранные, пока по окончании обеда несколько очень важных людей в производстве, которые до этого момента игнорировали госпожу Езерску, вдруг не проявили огромное желание познакомиться с ней поближе.
Но обед с Голдвином не задался.
«О чем ваша новая история?» — спросил он ее.
Она ответила, что написала только несколько фрагментов сцен и не может говорить о сюжете, пока не дойдет до конца.
«Я не очень разбираюсь в литературе», — сказал Голдвин. «Но я знаю, что сюжет хорошего рассказа можно изложить в одном предложении, и вы должны знать его конец, прежде чем начать».
Чувствуя себя беспомощной, мисс Езерска ответила, что она так не работает. «Мои герои сами придумывают сюжеты», — сказала она ему.
«Но в чем же сюжет, — настаивал он, — в чем напряжение?»
«Сюжет?» — сказала она. «Что может быть более напряженным, чем тайна нечистой совести?»
Мисс Езерска заметила, что глаза великого продюсера начали слегка стекленеть. «Ну что ж, ближе к делу. В чем сюжет?» — повторил он.
«Сюжет — это искупление вины», — ответила она.
Теперь Голдвин выглядел так, словно обед был ему не по вкусу, и тогда мисс Езерска разразилась длинной автобиографической иеремиадой: «Чтобы жить своей жизнью, мне пришлось оторваться от маминой брани и отцовских наставлений, но без них у меня не было жизни. Когда ты отрекаешься от своих родителей, ты отрекаешься от земли под ногами, от неба над головой. Ты становишься изгоем...». Чем больше она говорила, тем больше, казалось, усиливалось явное желудочное расстройство Сэма Голдвина, и тем оживленнее становилась она сама: «Они оплакивали меня, как будто я умерла. Я как Каин, навеки связанный с братом, которого он убил своей ненавистью...».
В этот момент мистер Голдвин вспомнил о срочной встрече, положил салфетку рядом с тарелкой и удалился. Он решил, что имеет дело с сумасшедшей.
И все же, несмотря на всю ту шумиху, которая сопровождала приезд Анзи Езерски в столицу кино, она по-прежнему считалась в Голливуде «горячей штучкой». Ей говорили, что у нее «кредитоспособное лицо», то есть что она выглядит честной, что у нее такое лицо, которому можно дать кредит. Несмотря на то, что с момента приезда она вообще ничего не написала, Уильям Фокс из компании Fox Pictures обратился к ней с предложением увести ее у Голдвина, предложив ей контракт с нарастающей оплатой — двадцать тысяч долларов за первый год, тридцать тысяч за второй и пятьдесят тысяч за третий. Это был такой голливудский контракт, за который большинство киносценаристов готовы были бы умереть. Но, чувствуя себя растерянной, сбитой с толку, совершенно не в своей тарелке, мучительно сомневаясь в том, что она никогда не сможет создать ничего достойного столь внушительной зарплаты, она колебалась. Она не могла привыкнуть к цинизму Голливуда. Она верила, что пишет по вдохновению, а муза ее покинула. Она страдала от того, что сегодня можно было бы назвать острым культурным шоком. В конце концов, она вернула контракт с Fox без подписи. «Кем вы себя возомнили?» — спросил ее Уильям Фокс. — «Жанной д'Арк, в ожидании голоса?» Она покинула Голливуд, чтобы больше никогда туда не возвращаться, и вернулась в Нью-Йорк и нищету.