Страница 8 из 85
Понедельник, 14 апреля. Чарльстон, Южная Каролина
Воскресенье, проведенное в обществе Дианы и Мопси, привело мои расстроенные чувства в порядок. Вчера целый день я лелеял счастливую мысль выбросить за ненадобностью весь текст мемуаров Донелли и написать для Флейшера книгу целиком. Но сегодня утром, перед самым отъездом, мне вдруг позвонил Флейшер. Он только что вспомнил, что я собираюсь ехать в Батон-Руж, и хотел бы сообщить мне, что потомок рода Донелли – Монро Донелли – живет в городке под названием Денхам-Спрингс. Я буду там тридцать шесть часов и попытаюсь нанести ему визит.
Я продолжал думать о Беверли. Не столько о ней, сколько о том, что произошло между нами, что случилось с деревьями, когда я во все глаза смотрел на них. Я все время пытался выразить все это словами. Когда вы в подавленном настроении, все, на что вы не кинете взгляд, выглядит несчастным, кажется связанным с вашим несчастьем, – все становится символом вашего несчастья, подобно серым облакам или падающим осенним листьям… поэтому в момент, когда оргазм охватывает ваше тело, все вокруг становится символом силы и мощи. Это объясняет, почему я так презираю Донелли. Его пресные, безвкусные, вялые, безжизненные оргазмы никуда не ведут: он никогда даже не предпринял попытки продолжить их к источнику внутри самого себя.
(Записи следующей недели опущены)
Понедельник, 21 апреля
То, что случилось со мной за последние двадцать четыре часа, настолько потрясающе, что я обязан описать все подробно и детально.
В субботу утром и вечером я читал лекции в государственном университете штата Луизиана – добротные лекции, несмотря на то, что все еще никак не мог стряхнуть с себя накопившуюся усталость. (Но я не слишком обольщаюсь своими лекциями. Я стараюсь всегда помнить замечание маркиза из Галифакса: «Суета преподавания часто подвергает человека искушению забыть о том, что он болван».)
В воскресенье рано утром, позавтракав в мотеле, я нанял такси, чтобы добраться до Денхам-Спрингс, который находился приблизительно в десяти милях от Батон-Руж (Флейшер разрешил подобные расходы). Я намеренно нанял такси из Денхам-Спрингс, шофером был пожилой негр. Я спросил у него, знает ли он, где живет полковник Донелли. О, конечно же, ответил он, кто же не знает полковника Донелли! Он живет в миле от города. Он поинтересовался, являюсь ли я другом полковника, и я ответил, что никогда в жизни не видел его, но надеюсь застать Донелли дома.
Шофер заметил:
– Ну, возможно, он вас к себе впустит, а может быть, и нет. С ним никогда ничего нельзя знать наверняка: неизвестно, что ему может взбрести в голову через минуту.
Как и большинство американских таксистов, шофер оказался весьма словоохотливым и общительным. За минут двадцать он мне выложил все, что знал о Донелли. Многое из этого мне пришлось не по душе. Полковник Донелли переехал в Луизиану из Мексики сразу же после войны и за бесценок купил землю на окраине городка Денхам-Спрингс. Земля была болотистая и переполненная змеями. Но Донелли нанял технику, осушил этот болотистый участок и начал заниматься фермерством: выращивать рис, сахарный тростник и цитрусовые. Своим работникам он платил хорошо, но и спуску им не давал, драл с них семь шкур. Наемные работники – в основном, негры – жили в деревянных, барачного типа зданиях. Донелли слыл совершенным тираном и одновременно до фанатичности справедливым человеком. Он разрешал споры сам и даже приговаривал к плетям, причем, зачастую, сам же приводил приговор в исполнение. Но насильно никого не держал, каждый был волен уйти, когда вздумается. Донелли жил один, и никогда не спал с женщиной. Его единственным слугой был огромный и угрюмый мексиканец, которого он привез с собой. Ходили слухи, что он избивал слугу – звуки ударов и проклятий иногда доносились из его дома, но слуга никогда не жаловался, умер он от тифа несколько лет назад.
В 1962 году «Стандарт ойл компани», владевшая большим нефтеперегонным заводом в Батон-Руж, открыла на его земле залежи нефти и предложила купить часть его земли за большую сумму денег. В конце концов Донелли сдал им в аренду этот участок. И хотя у него оставалось еще много пашни для обработки, он бросил заниматься фермерством, распустил своих работников и стал жить полным отшельником, с каждым днем тая на глазах и становясь все более замкнутым и молчаливым. Несколько раз в году он куда-то исчезал – полагали, что он ездит в Новый Орлеан. Один из обитателей Денхам-Спрингс клялся, что встречал его там в местном борделе, но в это мало кто верил.
Мы находились уже в нескольких милях от Денхам-Спрингс, когда водитель вдруг предложил мне закрыть наглухо окно. Он объяснил, что мы приближаемся к птицефабрике, недавно сгоревшей дотла, и тушки мертвых птиц еще не успели убрать. Мы проехали мимо этого места – от былой птицефабрики остался только остов огромного деревянного сарая. Даже при закрытых окнах в автомобиль проникала удушливая, тошнотворная вонь. Водитель сказал, что в округе в последнее время много пожаров. Бараки работников на ферме Донелли сожжены до основания, так же как и полный зерна амбар.
Это меня не удивляет. Единственное, что меня действительно поражает в южной части Америки, – это то, что не вся она еще охвачена огнем в середине лета. Хотя еще не было и одиннадцати утра, но весь воздух уже раскалился, как в топке печи.
Мы проехали маленький сонный городок, где все в это тихое воскресное утро выглядело пустынным и спокойным, затем свернули направо, спустились по узкой дороге, которая вилась вокруг Денхам-Спрингс. Еще полчаса осторожной езды – чтобы сохранить рессоры автомобиля – и мы оказались у просторной фермы, деревянные здания которой выглядели сиротливыми и покинутыми. Я заплатил таксисту и вышел из машины. Он предупредил:
– Я лучше обожду немного – посмотрю, пустит ли он вас. Он может вас не принять.
Я пересек широкий пыльный двор и мимо проржавевшего сельскохозяйственного инвентаря направился к основному зданию фермы. Опаршивевший, чесоточный пес рыжей масти сердито зарычал на меня, но не сделал даже попытки встать мне навстречу.
Не успел я подойти к двери, как она распахнулась. В проходе стоял Донелли. Я узнал его сразу – слишком уж по-европейски выглядел этот импозантный мужчина: такого привычно видеть на старых щитах, рекламирующих чай для плантаторов или походный кофе для туристов: худой, поджарый, загорелый, с выразительным лицом, на котором четко проступал каждый мускул. Он молча наблюдал, как я подходил к двери, затем спросил:
– Вы мистер Сорм?
У меня сразу же отлегло на сердце. Я ожидал, что он спросит: «Какого черта вам здесь нужно?». Я подтвердил. Он коротко кивнул и придержал дверь, давая возможность мне войти.
Комната выглядела пустой и аккуратной, как казенная квартира офицера. Донелли не улыбнулся и не пожал мне руки. Но я повернулся, когда прошел створ двери – он остался стоять снаружи, пока не уехало такси, – и заметил, что он наблюдает за мной со странным выражением – задумчиво и настороженно, как кот следит за ежом. Он сказал:
– Не хотите ли чашку чаю?
Я с искренней благодарностью сказал «да». Он вышел. Я оглядел комнату. Было ясно, что он живет тут один. В комнате стояли походная кровать, неудобное кресло, обычный деревянный стул и небольшой складной походный столик. Пол был голым и чистым. В углу помещалась старая зеленая софа. На стенах развешано полдюжины рисунков и фото графий, на которых изображены в боевой стойке два боксера, прекрасные лошади. Никаких книг нигде я не увидел.
Донелли вернулся с чаем и тарелкой крекеров с маслом. У меня было чувство, что он изо всех сил старается раскрепоститься, сказать мне что-нибудь ободряющее, вести себя непосредственно, но забыл, как это делается. Наливая мне чай, он поинтересовался, как я доехал. Я ответил, что хорошо. Я сопротивлялся искушению как-то заполнить тягостное молчание, попытаться вывести его на разговор. Когда я пил чай, который, кстати, был прекрасно заварен, я вспомнил классическое выражение, принадлежащее Гейне: «Молчание – разговор англичан», – и с трудом подавил усмешку. Наконец, я не выдержал и усмехнулся. Донелли бросил на меня удивленный взгляд, и я превратил усмешку в дружескую улыбку: