Страница 5 из 6
Старого священника тоже вынудили писать ходатайство на адрес удельной конторы. Гавриил Фёдорович снова не растерялся и написал как есть: мест на деревенском погосте давно нет, покойников не знаешь, как закрыть этой несчастной удельной землёй, открыть новое кладбище в другом месте возможности никакой не имеется, потому что кругом одни болота, зато старое кладбище очень даже можно расширить, поскольку оно стоит от деревень на хорошем расстоянии.
К июню 1890-го управляющий конторой Николаев то ли остыл от гнева, то ли внимательно прочёл письма и осознал всю безысходность происходящего. Теперь в Министерство императорского двора и уделов полетел уже его рапорт. В своём рапорте управляющий довольно грустным тоном пересказал обо всём случившемся в Шалгободуновском приходе и сослался на то, что злого умысла в том происшествии не было. Мол, кладбище старое-престарое, а потому он – Николаев – просит выделить шальским прихожанам участок земли со всеми его ёлками на безвозмездной основе. Случилось поистине удивительное дело: рапорт дошёл сначала до министра, а затем и до императора.
В августе того же года управляющий Вельской удельной конторой получил из Петербурга ответ: «…в 13 день сего Августа последовало Высочайшее Его Императорского Величества соизволение на бесплатный отвод <…> прихожанам Шалгободуновского прихода Кирилловского уезда Новгородской губернии необходимого им для расширения приходского кладбища участка удельной земли, мерою 600 квадратных саженей, вместе с произрастающим на том участке лесом».
Ответ министерства управляющий направил в Кириллов. Осенью 1890 года окружной надзиратель Николя самолично пожаловал в Шалгу и, наконец, сделал отвод участка удельной земли в присутствии благочинного отца Гавриила Фрязинова, церковного старосты и местных прихожан. Остаётся догадываться, каково им было хоронить покойников два с половиной года без императорского на то соизволения.
Эта волшебная во всех отношениях история невольно свидетельствует о том, что шальское кладбище десятками лет находилось на расстоянии от церкви и совсем в другой стороне, нежели дома священнослужителей. Но, конечно, даже она не может вытеснить предание о каком-то совсем уж старинном кладбище, о котором, впрочем, нигде нет ни слова.
***
На заросшем берегу Ухтомицы стоит одинокий дом. Он пустует много лет и готов вот-вот развалиться. Если бы стены могли говорить, они рассказали бы, откуда взялась их непреходящая печаль. Оттого ли, что навсегда покинули родную Шалгу? Оттого ли, что брёвна легли иначе, а укрыли их двумя скатами вместо четырёх?
Жить бы и жить тебе много лет, старый дом, как столетним соседям с другого берега! Но открыл свои двери ты только для шальской школы, словно бы кто-то так завещал.
ИСТОРИЯ № 3
КАЛИНОВ МОСТ
Раньше в Шалгу добирались разными дорогами, а теперь, считай, путь один: с Коротца сквозь Калинов мост. Ни пройдёшь по нему, ни увидишь его, но задумаешь навестить ту сторону – не минуешь места.
«Был ли мост-то, бабушка?»
«Был, андел, был. Перекинули брёвнышки через топь да сырость, вот и весь мосток. Не осталось топерь от него никакого следу, одно прозвишшо».
«Почему же тот мост – Калинов?»
«Кто его знай, почему».
Сохранилось, однако, слово. Не то поговорка, не то пророчество, не то обрывок старинной сказки. Когда бабушки наши плели ещё девичьи косы, толковали старые люди, что моста Калинова ни один гад не проползёт. Да откуда им было взяться? Змеиного семейства в тех местах отродясь не водилось, ядовитых их гнездовищ в глаза не видали. Таились гады на глухих болотах на Модлоне, где короткими летами вызревала морошка и цвёл багульник.
Но сменилось время, пропала Шалга, поползли с болот змеёныши, и дошли они уже до коротецких деревень. Так сбылось то, о чём и не думалось: начали змеи выходить к людям. Воля вольная настала гадам на пустых полях и в густых лесах, об одном только шальском лесе не слышно змеиных историй, будто впрямь не пройти им моста Калинова.
Кто не верит, тому смешным покажется. «Может, сыщется в ваших краях и река Смородина11?». А чего искать – есть Смородина, но не в Шалге уже, на Уломе12, меж Разбой-рекой и рекой Славянкой. Только нынче течёт она по глубокому дну: как Разбой-река, как Прокунино, как Великий Двор, как Фомушино растворилась Смородина в большой воде13.
А Калинов мост и не мост, названье. Он тот самый лес у черты невидимой, он тот самый лес, что пошаливает, и заходят в тот лес на кривом перекрёстке. Не сказать, что о месте дурная слава идёт, но нет-нет да и вспомнят селяне давнишние случаи – сразу после того, как набродятся сами.
«Было: мать схоронила в том месте сына. А потом и людей привела до моста – показала».
«Что такого случилось с ним, дедушка?»
«Перед тем, как пойти им в лес, положила мать камни в корзину…».
«Но зачем? Почему?»
«Говорят, помутилась рассудком».
Бог помиловал, больше страстей таких не было. Но бывало зато другое, да не в самом густом лесу, а по краю моста Калинова; и с моста аж до самой Седёлки с приключеньями люди ходили. Кого кругами таскало – насилу выбрались, у кого компас исправный шалил и часы где-то время теряли, кто с товарищами найтись не мог – отвечал товарищ будто бы в одном месте, только сам в другом стоял.
И теперь можно всяко сходить! Иной раз осмелеет тот лес и покажется – по своим, видно, сильно тоскует. Так случилось одним года три назад навещать те места по осени. Созвала жена мужа в лес пойти. Люди сами-то были приезжие, но жена – та корнями шальская, и места ей давно знакомые. Звали родников вместе с соседями, но грибов было мало в ту пору, и никто зазря ноги топтать не хотел. Так вдвоём и отправились.
Как приехали – никого не видали. Пошептали слова обережные, в лес с дороги зашли, и пошли они самым крайчиком. Вот идут себе, грибы меж деревьями высматривают, но и по сторонам поглядывать не забывают – и машину им видно, и просвет какой-никакой имеется.
Только гриб за грибом увёл таки лес от дороги и давай их кружить. Как смекнули, что дело неладно, встали на месте, принялись решать, куда им дальше идти. Жена в одну сторону показывает, муж – в другую. Растерялись даже. Вдруг будто что-то толкнуло их, обернулись они – глядь, старичок перед ними стоит. Росту обычного, борода окладистая, рубашечка на нём в клеточку, поверх неё – жилеточка. На голове шляпка-котелок, в руках – торбочка или, как говорят у нас, пестёрка. Хоть и оторопели грибники, а дорогу спросить решились.
– Так вот дорога-то, – сказал старичок и показал направление.
Ещё больше удивились грибники, той стороной они даже идти не думали. Муж на всякий случай спросил:
– Как вы знаете, куда нам идти?
– А я здесь всё время хожу, – странно отвечал ему старичок. Поблагодарили муж с женой доброго встречного, и пошли в указанную сторону. По пути обернулись, а того и нет нигде, как сквозь землю провалился. На худое думать не стали – мало ли, лес ведь! Но как начали выходить к дороге, решили заприметить, на чём же добрался сюда старичок. Ничего на глаза не попалось – ни машины, ни мопеда, ни самого обычного велосипеда, а пешком-то далековато идти ради места такого неприметного.
Приехали грибники домой, стали родственников о старичке спрашивать, те только плечами пожимают: «Да нет у нас такого». Стариков-то в округе не то, что наперечёт, а и совсем не осталось. Хоть сказал им встречный, что частенько бывает в том лесу, только больше его не видели.
Может, оно и к лучшему?
ИСТОРИЯ № 4
ДОМ С ЖЁЛТЫМИ ОКНАМИ
• СТАРАЯ ЛЕГЕНДА •
11
В русских народных сказках и былинах Калинов мост стоял над рекой Смородиной и представлял собой рубеж между миром живых и миром мёртвых. Как правило, на Калиновом мосту происходил бой богатыря со Змеем.
12
Бывший Уломский сельсовет Кирилловского района. Решением облисполкома от 8 января 1963 года упразднён в связи с тем, что его территория находилась в зоне затопления Волго-Балтийского водного пути.
13
Деревни Уломского сельсовета Прокунино, Фомушино, Великий Двор и другие были затоплены при строительстве Волго-Балтийского канала.