Наркомы страха

Если посмотреть на это дело с позиций сегодняшнего дня, то ничего необычного в случае с докладом об истории большевистских организаций Закавказья нет. Точно так же книги Сталину, Жданову, Маленкову, Хрущеву и другим партийным вождям писали коллективы спичрайтеров. И Берии создавать бессмертный доклад помогал не один Бедия, а целый коллектив Грузинского ИМЭЛа. При желании подобное обвинение можно было предъявить любому из обвинителей «Лубянского маршала». Но против Лаврентия Павловича годилось все, поскольку основное обвинение в заговоре даже ложными показаниями подтвердить было затруднительно. Ни прокурор, ни его партийные наставники не сумели даже придумать хоть сколько-нибудь правдоподобный сценарий «бериевского переворота». Расстрелять же Бедию могли вовсе не из-за книги, а, так сказать, по должности, — Сталин и Ежов выводили в расход большинство чиновников уровня завотделом республиканского ЦК или обкома партии. Берия же, наверное, не имел никакого желания вычеркивать из расстрельного списка болтливого соратника.

В письме Нины Теймуразовны, написанном Хрущеву из Бутырской тюрьмы 7 января 1954 года, не упоминаюсь, что во время допросов следователи хоть раз ссылались на показания ее мужа. Вдова Берии утверждала: «Действительно страшным обвинением ложится на меня то, что я более тридцати лет (с 1922 года) была женой Берия и носила его имя. При этом до дня его ареста я была ему предана, относилась к его общественному и государственному положению с большим уважением и верила слепо, что он преданный, опытный и нужный для Советского государства человек (никогда никакого основания и повода думать противное он мне не давал ни одним словом). Я не разгадала, что он враг Советской власти, о чем мне было заявлено на следствии. Но он в таком случае обманул не одну меня, а весь советский народ, который, судя по его общественному положению и занимаемым должностям, тоже доверял ему.

Исходя из его полезной деятельности, я много труда и энергии затратила в уходе за его здоровьем (в молодости он болел легкими, позже почками). За все время нашей совместной жизни я видела его дома только в процессе еды или сна, а с 1942 года, когда я узнала от него же о его супружеской неверности, я отказалась быть ему женой (Лаврентий Павлович на следствии показал, что «заразился сифилисом в период войны, кажется, в 1943 году и прошел курс лечения»; может быть, в связи с болезнью жена и узнала о бесчисленных любовных шашнях своего благоверного. — Б. С.) и жила с 1943 года за городом вначале одна, а затем с семьей своего сына. Я за это время не раз ему предлагала, для создания ему же нормальных условий, развестись со мной с тем, чтобы жениться на женщине, которая, может быть, его полюбит и согласится быть его женой. Он мне в этом отказывал, мотивируя это тем, что без меня он на известное время может выбиться как-то из колеи жизни. Я, поверив в силу привычки человека, осталась дома с тем, чтобы не нарушать ему семью и дать ему возможность, когда он этого захочет, отдохнуть в этой семье. Я примирилась со своим позорным положением в семье с тем, чтобы не повлиять на его работоспособность отрицательно, которую я считала направленной не вражески, а нужной и полезной.

О его аморальных поступках в отношении семьи, о которых мне также было сказано в процессе следствия, я ничего не знала. Его измену мне, как жене, считала случайной и отчасти винила и себя, так как в эти годы я часто уезжала к сыну, который жил и учился в другом городе».

Аморальное поведение Берии стало настоящей находкой для свергнувших его коллег, поскольку ничего весомого в подкрепление версии заговора найти не удавалось. Да и в предыдущей деятельности Лаврентия Павловича особого криминала, по меркам того времени, не было. На июльском Пленуме секретарь ЦК А. А. Андреев порадовал присутствующих таким откровением: «Берия добивался всячески, чтобы все члены Политбюро были чем-нибудь отмечены, чтобы были с пятнами, а он, видите ли, чист. И на самом деле, смотрите, к нему ничего не предъявишь — чист». Члены ЦК дружно рассмеялись.

Искренний, здоровый смех участников Пленума вызвал и Ворошилов, когда привел такое доказательство, что Лаврентий Павлович не пользовался авторитетом у подчиненных — после ареста Берии ни один чекист не написал письмо в его защиту, где говорилось бы: «Что вы сделали с нашим великим вождем, как мы будем обходиться без нашего Берии?..» Партийные руководители хорошо знали, что таких писем не было и тогда, когда арестовывали предшественников Берии: Ягоду и Ежова. Да и вздумай Сталин отправить Климента Ефремовича «в штаб Тухачевского», за него не посмел бы заступиться ни один из командиров и комиссаров Красной Армии.

В выступлении на Пленуме секретарь ЦК Н. Н. Шаталин познакомил коллег с результатами обыска в кабинете Лаврентия Павловича: «Наряду с документами мы обнаружили в больших количествах всевозможные, как уж их называть, атрибуты, что ли, женского туалета, многочисленные письма от женщин интимно-пошлого содержания».

Замечу, что обилие «атрибутов женского туалета» на рабочем месте характеризует опального шефа МВД не с самой плохой стороны. Все эти чулки, косынки, кофточки и комбинации наверняка предназначались для подарков тем, к кому Лаврентий Павлович испытывал пусть мимолетную, но страсть. А любовные письма от многих представительниц прекрасного пола можно расценить как свидетельство того, что, несмотря на непривлекательную внешность, Лаврентий Павлович нравился женщинам не только за его высокие должности.

Похоже, что Берия, вопреки распространенному мнению, вовсе не был и чревоугодником, и его полнота скорее стала следствием сидячей работы и природных особенностей организма. Бывший переводчик Сталина Валентин Бережков свидетельствует: «Внешне Берия был со мной любезен — в тех редких случаях, когда мы с ним общались… На банкетах в Кремле за столом обычно рассаживались в следующем порядке: посредине садился Сталин, по его правую руку — главный гость, затем переводчик и справа от него — Берия. Так я нередко оказывался рядом с шефом госбезопасности. Он почти не прикасался к еде. Но ему всегда ставили тарелку с маленькими красными перцами, которые он закидывал в рот один за другим, словно семечки. Однажды предложил мне такой перчик — и меня буквально обожгло, когда я прикоснулся к нему губами. Берия засмеялся и принялся настаивать, чтобы я проглотил. Пришлось сделать вид, что послушался. Затем незаметно выбросил под стол.

— Это очень полезно. Каждый мужчина должен ежедневно съедать тарелку такого перца, — назидательно поучал Берия.

Он также всякий раз спрашивал, почему я худой.

— Такова конституция моего организма, — отвечал я. Не мог же я сказать, что две сосиски в день, которые мы получали в столовой кремлевских курсантов, никак не могли прибавить мне веса».

Лаврентий Павлович любил острую кавказскую кухню. И, кажется, верил, что она умножает его мужскую силу. Аскетом его, конечно, не назовешь, но по части любви к роскоши Лаврентию Павловичу до Ягоды и некоторых партийных лидеров, вроде главы Компартии Азербайджана Мир Джафара Багирова, построившего в республике несколько персональных дворцов, было далеко…

Обвинения Берии в половой распущенности, повторяю, пришлись для его противников очень кстати. На следствии Лаврентий Павлович признал:

— Я легко сходился с женщинами, имел многочисленные связи, непродолжительные. Этих женщин привозили ко мне на дом, к ним я никогда не заходил. Доставлял мне их Саркисов (начальник секретариата. — Б. С.) и Надарая (заместитель начальника личной охраны. — Б. С.), особенно Саркисов.

— По вашему указанию Саркисов и Надарая вели списки ваших любовниц, — уточнил Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко. — Вы подтверждаете это?

— Подтверждаю, — уныло отозвался Берия.

— Вам предъявляется девять списков, в которых значатся 62 женщины, — изобличал бывшего шефа МВД прокурор.

— Большинство женщин, — показал Берия, — которые значатся в этих списках, мои сожительницы. Списки составлены за ряд лет.