Страница 24 из 80
Исаак Эммануилович объяснил следователям причину неприязненного отношения Ежова: «Мне казалось, что он знает о моей связи со своей женой и что моя излишняя навязчивость покажется ему подозрительной. Виделся я с Ежовым в моей жизни раз пять или шесть, а последний раз летом 1936 года у него на даче, куда я привез своего приятеля — артиста Утесова. Никаких разговоров на политические темы при встречах с Ежовым у меня не было, точно так же, как и с его женой, которая по мере продвижения своего мужа внешне усваивала манеры на все сто процентов выдержанной советской женщины».
Подозрения Ежова насчет своей жены и Бабеля были основательны. Еще один «заговорщик», привлеченный к делу «железного наркома», бывший редактор «Крестьянской газеты» и директор Всесоюзной книжной палаты Семен Борисович Урицкий, как и Ежов, Бабель и Гладун, расстрелянный в 1940 году, утверждал на допросе: «С Евгенией Соломоновной я был в близких, интимных отношениях еще с 1924 года… В 1935-м от Евгении Соломоновны я узнал, что она также была в близких, интимных отношениях с Бабелем. Как-то при мне, приводя в порядок свою комнату, она натолкнулась на письма Бабеля к ней. Она сказала, что очень дорожит этими письмами. Позже она сказала, что Ежов рылся в ее шкафу, искал письма Бабеля, о которых он знал, но читать не читал».
Обвинения в связях с английской разведкой, разумеется, были придуманы следователями. Поводом послужил тот факт, что чета Гладун в 1926 году короткое время по дипломатической линии находилась в Лондоне. Даже интимную связь Хаютиной с Ежовым люди Берии представили как прикрытие ее шпионской деятельности.
При содействии Ежова и его друзей Ю. Л. Пятакова и Ф. М. Конара Евгения Соломоновна получила должность заместителя редактора журнала «СССР на стройке», но в действительности именно она вела это издание, выходившее на четырех европейских языках. Главные редакторы журнала — Пятаков, а затем Межлаук, обремененные массой других обязанностей, фактически передоверили его Ежовой.
Родных детей у Евгении Соломоновны и Николая Ивановича не было, и они взяли девочку-сироту из приюта. С возвышением Ежова в середине 30-х его жена стала одной из дам советского высшего света. Она держала литературный салон. По этому поводу Бабель заметил: «Подумать только, наша одесская девчонка стала первой дамой королевства». В салоне Ежовой, где царила самая непринужденная обстановка, бывали писатели, люди искусства, журналисты. Шумное застолье, танцы под патефон. Об одной поездке к Ежовым на дачу летом 1936-го вместе с Бабелем вспоминал певец Леонид Утесов: «Дом отличный… Всюду ковры, прекрасная мебель, отдельная комната для бильярда… Вскоре появился хозяин — маленький человек… в полувоенной форме. Волосы стриженые, а глаза показались мне чуть раскосыми… Сели за стол. Все отменное: икра, балыки, водка. Поугощались мы, а после ужина пошли в бильярдную… Ну я же тогда сыпал анекдотами! — один за одним… Закончился вечер, мы уехали… Я спросил Бабеля: «Так у кого же мы были? Кто он, человек в форме?» Но Бабель молчал загадочно… Я говорю тогда о хозяине дачи: «Рыбников! Штабс-капитан Рыбников» (герой рассказа Куприна, японский шпион. — Б. С.). На что Бабель ответил мне со смехом: «Когда ваш штабс-капитан вызывает к себе членов ЦК, то у них от этого полные штаны».
Звездный час
Он наступил для Ежова после выстрела в Смольном. Николай Иванович фактически руководил расследованием убийства Кирова, поскольку глава НКВД Ягода не слишком ревностно выполнял указание Сталина искать соучастников преступления среди сторонников Троцкого и Зиновьева. На февральско-мартовском Пленуме 1937 года Ежов рассказывал, как генсек убеждал Ягоду расследовать убийство Кирова в правильном направлении: «Т. Сталин, как сейчас помню, вызвал меня и Косарева и говорит: «Ищите убийц среди зиновьевцев»… В это не верили чекисты и на всякий случай страховали себя еще кое-где и по другой линии, по линии иностранной, возможно, там что-нибудь выскочит…
Первое время довольно туго налаживались наши взаимоотношения с чекистами, взаимоотношения чекистов с нашим контролем. Следствие не очень хотели нам показывать, как это делается и вообще. Пришлось вмешаться в это дело т. Сталину. Товарищ Сталин позвонил Ягоде и сказал: «Смотрите, морду набьем»…
Ведомственные соображения говорили: впервые в органы ЧК вдруг ЦК назначает контроль. Люди никак не могли переварить это…»
Установление непосредственного контроля партии над НКВД понадобилось для начала террора. Органы НКВД получали ранее невиданную власть, и Сталин хотел знать наверняка, что отсюда ему никакой угрозы не будет.
Ежов утверждал на Пленуме: «Тов. Сталин правильно тогда учуял в этом деле что-то неладное и дал указание продолжать его, и, в частности, для контроля следствия назначили от Центрального Комитета меня. Я имел возможность наблюдать все проведение следствия и должен сказать, что Молчанов все время старался свернуть это дело…» Однако под бдительным присмотром Николая Ивановича люди Ягоды вынуждены были довести дело до конца, доказывая версию о «троцкистско-зиновьевском заговоре».
В награду за усердие Ежов становится в 1935 году секретарем ЦК, курирующим НКВД и административные органы, и председателем Комиссии партийного контроля. Он руководит проведением партийной чистки. Ежов докладывал, что на начало декабря 1935 года в связи с исключением из партии арестовано более 15 тысяч «врагов народа» и раскрыто «свыше ста вражеских организаций и групп». Он предупредил, что «среди исключенных из партии остались враги, все еще не привлеченные к судебной ответственности».
С Ягодой отношения складываются напряженные. Генрих Григорьевич, как профессионал своего дела, был не в восторге от вмешательства дилетанта Николая Ивановича. Тем не менее они вместе готовят первый большой политический процесс в Москве, на котором в августе 1936-го судят Каменева и Зиновьева.
18 августа 1936 года Каганович и Ежов направили отдыхающему в Сочи Сталину предложения по освещению в прессе «контрреволюционно-троцкистской зиновьевской террористической группы»: «В «Правде» и «Известиях» печатаются ежедневно отчеты о процессе размером до половины полосы. Обвинительное заключение и речь прокурора печатаются полностью. Все отчеты рассылаются через ТАСС, имеющий для этого необходимый аппарат. Помимо этого в газетах печатаются статьи и отклики по ходу процесса (резолюции и т. п.). Весь материал проходит в печать с визой т. т. Стецкого (Стецкий Алексей Иванович — заведующий Агитпропом ЦК; в 1938 году расстрелян. — Б. С.), Таля (Таль Б. — заведующий отделом печати и издательств ЦК. — Б. С.), Мехлиса, Вышинского и Агранова. Общее наблюдение возлагается на тов. Ежова.
Из представителей печати на процесс допускаются: а) редакторы крупнейших центральных газет, корреспонденты «Правды» и «Известий»; б) работники ИККИ (Исполкома Коминтерна. — Б. С.) и корреспонденты для обслуживания иностранных коммунистических работников печати; в) корреспонденты иностранной буржуазной печати.
Просятся некоторые посольства. Считаем возможным выдать билеты лишь для послов — персонально».
Вождь предложения одобрил. Это значило, что песенка Ягоды спета. Он еще занимал кабинет в Наркомате внутренних дел, но от контроля за ходом следствия и суда над Зиновьевым, Каменевым и их товарищами был отстранен.
Фактически Ежов уже исполнял функции главы карательного ведомства. Он и Каганович ежедневно информировали Сталина о ходе процесса. Судя по черновикам шифрограмм, готовил тексты Ежов, а редактировал их Каганович.
19 августа Николай Иванович и Лазарь Моисеевич сообщали: на процессе все подсудимые признали себя виновными, что на иностранных корреспондентов произвело «ошеломляющее впечатление». Трое сделали оговорки. И. Н. Смирнов заявил, что «лично в подготовке террористических актов участия не принимал». То же повторил зиновьевец Гольдман и троцкист Тер-Ваганян, бывший редактор журнала «Под знаменем марксизма». Как с удовлетворением отмечали Ежов и Каганович, в ходе допроса бывший командующий рядом военных округов троцкист С. В. Мрачковский «совершенно угробил Смирнова. Смирнов вынужден под давлением показаний и прокурора подтвердить в основном показания Мрачковского. Даже хорошо, что он немного фрондирует. Попал благодаря этому в глупое положение. Все подсудимые набрасываются на Смирнова».