Страница 23 из 88
Когда умер дядя Алисы принц Леопольд, принцессе было двенадцать лет. Но еще раньше, в 1873 году, от подобного же заболевания погиб ее старший брат, трехлетний Фридрих. Хотя она сама того не помнила, но, повзрослев, слышала рассказы о мучениях маленького Фритти. Потом, уже в девических летах, узнала, что сыновья ее старшей сестры Ирэны, вышедшей замуж за принца Генриха Прусского в 1888 году, получили это страшное бабушкино наследство.
Мимо сознания Алисы не могли пройти подобные зловещие предзнаменования. Всю жизнь она трепетно относилась к несчастьям и трагическим случаям. Загадочная болезнь, казавшаяся некоторым Божьей карой за неправедную жизнь, интересовала внучку королевы Виктории. Известно, что она читала труды австрийского естествоиспытателя Г. И. Менделя, где анализировались важнейшие факторы наследственности. Алиса боялась. Боялась, что ей выпадет жуткая участь — произвести на свет мальчика-гемофилика.
Эти страхи в не меньшей степени, чем перемена конфессии, заставляли упорно говорить «нет» на предложения брака из России.
Если бы не любила цесаревича Николая столь пламенно, так страстно и глубоко, то никогда бы не согласилась. Но зов сердца победил потаенные опасения и страхи. Она дала согласие, в конце концов уверившись, что, раз все этого желают, значит, это не грех, значит, так угодно Господу. Ведь любовь, искренняя и настоящая, в том не сомневалась, — дар Божий. Как жизнь, как смерть. Этого нельзя отринуть, нельзя избежать, это надлежит смиренно и благодарственно принимать. Алиса приняла, став по-настоящему счастливой, какой не была уже с самого детства. «Да, воистину, любовь — высшее земное благо, и жаль того, кто ее не знает», — написала в одном из писем своему жениху.
Знала, что сама любима, любима честным и преданным человеком, и думала только об одном: что сделать, как вести себя, чтобы быть достойной высокого, святого чувства.
В апреле 1894 года началась интимная переписка Николая Александровича и Александры Федоровны, тогда еще Алисы (несколько более ранних писем в данном случае не в счет). Она длилась более двадцати лет и донесла до потомков мысли и чувства, боль и радость этих людей, их земные заботы, надежды и печали, их живые голоса. Супруги всегда друг перед другом были абсолютно откровенны, никогда не лукавили, думали и воспринимали мир в одних цветах, хотя у Александры Федоровны и преобладали более темные тона.
В одном из первых писем гессенская принцесса заметила: «Я такая же, как ты, я тоже стесняюсь выражать мои чувства, и мне хотелось так много тебе сказать и о стольком спросить, но я не посмела. Нам придется побороть эту слабость, как ты думаешь?»
С годами они стали понимать друг друга с полуслова, без всяких недомолвок. При этом каждый оставался самим собой, и их индивидуальность в полной мере отразили сохранившиеся послания. Став мужем и женой, Николай II и Александра Федоровна редко расставались, лишь Первая мировая война принесла длительные разлуки. Поэтому и основной массив этих документов отражает главным образом досвадебный и военный периоды их жизни.
В 1922 году в Берлине была опубликована часть этой корреспонденции, нелегально вывезенная из России и охватывавшая последние годы царствования, которые вызывали особый интерес. И сразу же в кругах эмиграции разгорелась полемика: насколько этично «заглядывать в замочную скважину» для установления исторической истины.
Писатель Александр Куприн на страницах эмигрантской газеты восклицал: «Не знаю, да и не хочу знать, каким путем были украдены (другого глагола нет) письма Государыни Александры Федоровны к императору Николаю II, где их переписывали, на каких условиях их продали за границу и кто их печатал. Знаю только, что это было темное и подлое дело, но совсем не удивляюсь». В свою очередь Зинаида Гиппиус считала, что без этих писем «не знали бы мы правды, отныне твердой и неоспоримой, об этой женщине… Не знали бы с потрясающей, неумолимой точностью, как послужила она своему страшному времени. А нам надо знать. Эта правда ей не принадлежит». С последним утверждением «неистовой Зинаиды» трудно не согласиться.
В то же время нельзя без смущения читать такие строки. Александры Федоровны: «Благословляю тебя, целую твое дорогое лицо, милую шею и дорогие любимые ручки со всем пылом горячо любящего сердца»; «О, если бы у меня были крылья, чтобы прилетать каждый вечер к тебе и радовать, тебя моей любовью! Жажду обнять тебя, осыпать поцелуями и почувствовать, что ты мой собственный»; «Ночью мне было одиноко, и каждый раз, как я просыпалась и протягивала руку, я касалась холодной подушки, а не родной теплой руки, и некому было ткнуть, потрясти или потормошить меня, чтобы разбудить»; «Сердце болит за тебя, и я знаю, какая у тебя будет ночь, — так и полетела бы к тебе, чтобы сжать тебя в своих объятиях, осыпать тебя поцелуями и сказать тебе о моей великой любви и о том, как она растет день ото дня, наполняя всю мою жизнь».
Интимными чувствами пронизаны и многие послания жениха и супруга: «Как мне благодарить тебя за два твоих милых письма и за ландыши? Я прижимаюсь к ним носом и часто целую — мне кажется, те места, которых касались твои милые губы…»; «Дорогая моя, я тоскую по тебе, по твоим поцелуям и ласкам!»; «Моя дорогая! Приди ко мне на минуту, я хочу показать тебе несколько хороших вещей. Дай мне поцеловать твое очаровательное личико. Люблю, люблю тебя безумно».
Став в апреле 1894 года женихом и невестой, они писали друг другу почти ежедневно. Молодых занимала только любовь, только описание счастья. Впереди им виделась лишь радостная даль. Время распорядилось иначе.
В начале октября 1894 года (в России было 5-е число, а в Германии — 17-е) Аликс получила телеграмму от Ники, где тот, ссылаясь на просьбу отца, просил ее немедленно прибыть в Ливадию. Бросив все дела, она устремилась туда, чувствуя сердцем, что надо спешить. И не ошиблась. Аликс оказалась у одра умирающего императора Александра III. Ники был расстроен, но встретил невесту с восторгом. Она была счастлива.
В те ливадийские и в последующие дни, когда перевозили тело усопшего в Петербург, Аликс, ставшая уже Александрой Федоровной, оказалась в центре драматических событий. Ничего подобного в ее жизни еще не случалось. Нет, сама она ничего не решала, и к ней мало кто обращался, но вот Ники стал главным объектом тяжелых испытаний. Чуткая и эмоциональная, Александра Федоровна сразу же заметила, что вокруг столько лжи и нераспорядительности. За каждой мелочью бежали к царю, а получив его указание, не спешили исполнять.
Она уже знала много из русской истории и не сомневалась, что в России надо править жесткой и властной рукой. Ее же возлюбленный такой деликатный, добросердечный, и она ощущала, что его с первого дня болезни отца опутывают интригами. 15 октября записала в дневнике Ники: «Будь стойким и прикажи доктору Лейдену и другому, Гиршу, приходить к тебе ежедневно и сообщать, в каком состоянии они его находят, а также все подробности относительно того, что они находят нужным для него сделать… Не позволяй другим быть первыми и обходить тебя. Ты — любимый сын Отца, и тебя должны спрашивать и тебе говорить обо всем. Выяви свою личную волю и не позволяй другим забывать, кто ты». Наставление «быть твердым» она потом будет бессчетное количество раз повторять супругу устно и письменно.
Последнюю царицу невзлюбили сразу же и «каждое лыко» ставили «в строку». Амбициозный министр финансов Сергей Витте, увидев ее первый раз, нашел, что она красива, но успел разглядеть «нечто сердитое в складке губ». Генеральша Александра Богданович, наслушавшись разговоров сановников, записала в дневнике: «Новую царицу не хвалят, находят, что у нее злое выражение лица и смотрит она исподлобья», а Зинаида Гиппиус уже в эмиграции заметила: «Царица никому не нравилась и тогда давно, когда была юною невестой наследника. Не нравилось ее острое лицо, красивое, но злое и унылое, с тонкими, поджатыми губами, не нравилась немецкая угловатая рослость».
Александра Федоровна, с детства испытавшая одиночество и нелюбовь окружающих, встретив подобное отношение в России, отнеслась к нему с безразличием, которое порой принимало форму демонстрации. Почти до самого конца не стремилась ничего изменить. Незадолго до отречения Николая II однажды в сердцах сказала: «В глазах России я всегда не права».