Сепаратист

Священник не единственный сегодня посетитель. Как выяснилось, в последний путь меня должен проводить еще и представитель светских властей. Слава богам, для судьи я оказался слишком мелкой сошкой, так что увидеть перед расстрелом тошную физиономию доминуса Дариуса мне не довелось. Вместо него меня провожает какой-то жандармский чин, причем обращается вполне уважительно, что и вовсе неожиданно. Я почему-то ждал продолжения проклятий, но лейтенант меня приятно удивил. Даже последнее желание позволил загадать. Впрочем, я не стал кочевряжиться, и отступать от традиций. Попросил сигарету.

Глаза мне не завязывали — я сам отмахнулся от жандарма, который уже готовлся повязать полосу материи. Я должен видеть все. Площадь молчит — за ограждением собралась внушительная толпа. Не такая большая, как во время суда, но все же приличная. Люди молчат, жадно разглядывая сценку. Благополучная Сарагоса, да… Не насмотрелись еще на кровь. В соседней Памплоне вряд ли собралось бы столько народа — там людей уже тошнит от смертей. Жандарм вкладывает мне в губы сигарету, поджигает. Глубокий вдох. Давненько я не курил, даже голова слегка закружилась. Выдыхаю облачко дыма, улыбаюсь стоящему передо мной строю. Солдаты чувствуют себя неуютно — я не демонстрирую страха. Даже угрюмости, обычной для приговоренных не показываю. Как будто на прогулку вышел. Слегка поворачиваю голову назад. Щербины и сколы на кирпичной стене за спиной ясно демонстрируют — я далеко не первый тут. Все точно так же, как во сне — я даже не полностью уверен, что сейчас я тоже не сплю. Я столько раз участвовал в этом сюжете, что теперь мне трудно отличить реальность от грезы. Сигарета подходит к концу. По команде жандармы поднимают карабины, наводят. Я проваливаюсь в транс. Очень глубоко, гораздо глубже, чем обычно. Время для меня замедляется. Сержант резко опускает руку. Для всех остальных — резко, мне же приходится изрядно поскучать. На конце стволов, направленных мне в лицо, расцветают желто-красные вспышки.

Когда видишь такое впервые, поневоле теряешься. Страх сковывает мысли. Ты один, безоружен, беззащитен, рой пуль летит в твою сторону, а ты даже уклониться не можешь. Страшно. И во второй раз — тоже. Но не в десятый раз, и не в сотый. Да, это было во сне. Но… Откровенно говоря, я и сейчас не до конца уверен, что это не сон. Спокойствие и сосредоточенность — отличное настроение для того, кто занят ответственным делом. Сейчас мой дар работает на полную катушку. Мне кажется, я всеведущ, как какой-нибудь бог.

Напротив меня стоит десять солдат. Но вспышек меньше. У того, что в центре, случилась осечка. Второй отвлекся на блик солнца от одного из окон здания суда, чуть дернулся, ствол задрался — пуля пройдет у меня над головой и выбьет очередной кусок кирпича из стены за спиной. Третий, наоборот, слишком низко опустил ствол — острый камешек, застрявший в сапоге именно сейчас дал о себе знать. Еще две пули тоже летят куда-то не туда: один из жандармов отвлекся на неожиданный гудок прибывающего поезда, слишком поздно заметил взмах сержанта, дернулся от неожиданности и ствол увело в сторону. У второго солдата оборвался ремень, в который он упирает локоть. Материя и так держалсь на последнем издыхании, мне почти не пришлось ничего делать. Осталось четыре.

Я чуть-чуть смещаюсь в сторону — это даже не заметно для окружающих, потому что рубаха на мне просторная. Я не вижу пуль, но чувствую, как нужно встать, чтобы у жандармов ничего не получилось. Проблема только в том, что мне не нужно, чтобы у них СОВСЕМ ничего не получилось. Я замираю на месте. Время возвращается к своей обычной скорости. В самый последний момент, я слышу громкий и жалобный крик. Узнаю голос — это домина Петра. От неожиданности я слегка дергаюсь, тело взрывается болью, меня отбрасывает на стену, я медленно сползаю и валюсь на бок, оставляя на кирпичах кровавый след. Да, это определенно не сон. Во сне мне никогда не было так больно.

Все получилось почти так, как я и рассчитывал. Почти. То, что я вздрогнул, принесло свои плоды одна пуля ударила на пару сантиметров ниже, чем я рассчитывал. Пробила грудь почти возле плеча, навылет. Кость не задета. Легкое, вроде бы тоже. Это самая серьезная рана, гораздо серьезнее, чем я рассчитывал. С остальными прошло, как и задумывалось. Две чиркнули по ребрам, и одна слегка задела плечо, буквально царапина.

Падал я не просто так — завалился направо, чтобы кровь из раны залила всю грудь. Получилось живописно. Вот только больно просто адски, и сознание терять нельзя. Рано еще. Впереди самое сложное. Я лежу с открытыми глазами, смотрю на приближающегося сержанта остановившимся взглядом. Жандарм поднимает револьвер, наводит его в центр лба. Солдату очень неуютно — кажется, что покойник смотрит ему прямо в глаза, так что командир расстрельной команды ощутимо нервничает. Где-то в толпе надрывается в рыданиях женщина. Синемундирнику неуютно. Уже выбирая спуск, солдат вдруг замечает, что расстрелянный ему подмигивает. Солдат вздрагивает, и пуля, вместо того, чтобы войти прямо в лоб, проходит выше, скользит по черепу, разрывая кожу. Солдат этого не замечает. Вокруг головы преступника вспухает очень характерное розовое облачко. Он больше не смотрит в по-прежнему открытые глаза мертвеца, торопливо отворачивается, и машет рукой, чтобы унесли тело.

Двое служек неторопливо подводят к телу лошадь, запряженную в повозку. Разрезают веревки, стягивающие руки за спиной. Не спешат, твари, а ведь я того и гляди кровью истеку. Та рана на плече гораздо хуже, чем мне хотелось. Приходится проявлять чудеса выдержки, чтобы не корчиться от боли. И сознания потерять нельзя. Если сейчас труп расслабится или закроет глаза — это может показаться слишком подозрительно. Еще одного контрольного выстрела я могу и не пережить. Меня начинают заталкивать в мешок. Боль! Эти ребята совсем не стремятся к аккуратности. Мертвецу-то уже все равно! Вот только я — не мертвец, и каждое движение заставляет раны вспыхивать дикой болью. Нет, нужно было все же соглашаться на опий, когда предлагали. Побоялся, дурак, затуманить рассудок. Пару раз я не выдержал и дернулся. Но повезло — не обратили внимания. Тело погрузили, бесцеремонно бросив в телегу. Очередная вспышка боли — совершенно дикая. Одно хорошо — доски покрыты сеном. Не думаю, что дело в заботе о покойниках. Сено гораздо проще сменить, чем оттирать доски от натекшей крови.

Перед глазами плывут разноцветные круги. Пули не задели ничего важного, даже та, что попала в грудь, прошла навылет, не зацепив ни органов, ни крупных сосудов, я это знаю. Но оставлять все как есть просто нельзя — за то время, пока меня довезут до крематория, я истеку кровью. Из последних сил терплю, жду, когда служащие крематория усядутся на облучок и тронут поводья, только после этого осторожно, по миллиметру завожу руку к самой неприятной ране, изо всех сил зажимаю ее. Одновременно поплотнее вжимаюсь спиной в подстилку, чтобы зажать выходное отверстие. Телега подскакивает на какой-то неровности, и я все-таки теряю сознание.

[1] В др. Риме судье при анализе преступного деяния и определении размера наказания следовало руководствоваться такими пунктами, как causa (причина совершения преступления), persona (личность преступника и потерпевшего), locus (место: священное или нет), tempus (время: ночь или день), qualitas (качество преступления: открытое или тайное), quantitas (количество похищенного или ущерб), eventus (последствие, т. е. оконченное преступление или покушение). В описываемом мире эта инструкция сохранилась.

Глава 24

Кера в последнее время пребывала в каком-то сонном состоянии. Богине пришлось примерить на себя роль обычной смертной. Надежда и вера — это не то, что свойственно богам, но ничего другого ей не оставалось. Только выполнять указания Диего и ждать, что его план удастся. Она ухаживала за свалившимся в горячке Ремусом, которого чуть не добил долгий переход. Неумело и неуклюже, но делала все, что возможно, чтобы он выжил. Откровенно говоря, ей было почти все равно, но все-таки не хотелось, чтобы он умер. Она не очень понимала, в чем там дело: может, чувствовала себя обязанной за спасение, а может, была уверена — если Диего удастся его задумка, он не обрадуется смерти этого мальчишки. По утрам выбиралась из квартиры, где ее поселил Доменико, рыскала по городу в поисках необходимых предметов. Однако все это проходило как-то фоном, не задерживаясь в сознании — все мысли были подчинены предстоящему действу. Получится или нет? Почему-то ей отказала даже интуиция — она больше не чувствовала, к добру или к худу ведет задумка ее напарника. Будущее было скрыто туманом, и от этого становилось только страшнее.