Бесконечная. Чужие

Если у слов есть цвет, то эти темно-лиловые. Они мягко нанизываются друг на дружку, составляются в обоюдные открытия, которые не освещают нашу ночь – она такая теплая, уютная и темная. Мы ничего не обещаем друг другу, будто наелись уже обещаний.

- Ты только не думай, что со мной всегда так будет, - предупреждает он неожиданно.

- Че будет? – осведомляюсь с ленивым, сонным удовольствием.

- Такое диско.

- Мгм. Такая же фигня.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Первый снег

Когда утром не нахожу его в кровати, решаю, что мне все это приснилось – иначе с какого перепугу ему вскакивать в выходной и переться Бог знает куда? Куда – даже не пытаюсь выяснить. Пусть гуляет, ему это надо. Может, работу найдет, соображаю с ухмылкой.

Кстати, о работе. Как раз в тот момент, когда решаю не завтракать, меня вызывают в Бланкенбург – подменить кое-кого из наших семейных. В данном случае надо сказать – одного дебила, назначившего прием одного геверка, то есть, подряда на субботу, а потом резко вспомнившего, что у него в семье все поперезаболели. Я костыляю его, еду и вожусь в Бланкенбурге почти до вечера.

Домой заявляюсь в половине восьмого в состоянии «жрать нечего, но очень хочется, готовить тебе никто не будет, вот и готовь сама».

Меня с сухим малодовольством встречает Рик:

- Где была?

- Дела. Где был?

- Дела.

Интересно. Да, я так и не дорасспросила его о роде его прежней деятельности. И о роде настоящей деятельности тоже не расспрашиваю. Сейчас как-то и не до этого.

Вообще, когда в твоей жизни вдруг появляется кто-то и на тебя теперь даже есть кому понаезжать, мол, тебя не было всю гребаную субботу – это прикольно, наверное.

Но я жутко устала и не менее жутко проголодалась, потому что кормить меня на стройке, понятно, никто не собирался.

Когда давным-давно все это только начиналось, пытались затаскивать в какую-то закусочную, чтоб оттуда – сразу в бар, а оттуда прямиком в клуб, а уж оттуда... короче, я не пошла. Даже в закусочную. Ребята там оказались не гордые плюс, видимо, решили, что я лесбиянка. В технарях таких много. Поэтому больше ко мне никто не приставал, а нынче долго зависать где-то тупо холодно.

Внезапно понимаю, что все это время в мои ноздри настойчиво просится запах супа или, по крайней мере, бульона. Поднимаю брови.

Прежде чем успеваю обратить к Рику безмолвный вопрос, он поднимает ладони:

- Что нашел, то сварил. За результат не ручаюсь.

Да ну – у меня нашел? Не помню, когда я что замораживала, а значит, не парюсь насчет срока годности. И не хвалю его – просто молча киваю.

Предстоит ужин. Дикую радость и искреннюю благодарность ему за то, что этот ужин вообще будет, прячу в улыбку, с которой довожу до ума суп.

Рик тем временем нетерпеливо слоняется из комнаты в комнату – у меня их не так много, с голодухи – и как только вытерпел? – даже рассматривает мою обувь в прихожей и бумаги, брошенные на входе как попало.

За столом рассказываю про свою субботу и про то, из-за чего она пошла к чертовой матери:

- Полтора года вокзал этот перестраиваем, вернее, год он «стоит» - корона и тому подобная ерунда. Недавно обещали сдать один подряд – опять сорвалось, задержки с материалом. Теперь вот оборудование накрылось из-за мороза... Техническое подключение перенесли на два месяца.

Ненавижу безэмоциональное, пассивное слушание без какой-либо реакции. Ненавижу чувствовать, что собеседнику на меня наплевать. Сразу воспринимаю собственные откровения, как назойливые, докучливые и чрезмерно подробные, начинаю нервничать и еще больше заговариваться, в итоге говорю слишком резко и лишнее.

- Сегодня встречались с генеральным планировщиком – они нам, мол: несогласны отодвигать сроки более, чем на месяц... распланировали тест-рейсы... Попадут на неустойки – нас возьмут за задницу...

Рик молча хлебает свой суп, изредка смотрит на меня поверх ложки. Его взгляд и движения ничем не выдают, что он вообще слышит, о чем я говорю.

Да, именно это я и имею в виду. Кажется, впервые с тех пор, как его знаю, я ощущаю нервное смущение и брезгливую неловкость. Ему неинтересно, непонятно и ненужно то, что я говорю. Мои разглагольствования ему поднадоели. Возможно, сам звук моего голоса его уже раздражает.

Мне давно хочется замолчать, но и это будет косячно.

Подвожу итог – уже больше сама себе:

- Конечно, сейчас – какие неустойки?.. Все стоит... На понт берут, это понятно. Но, чувствую, на этом железнодорожный сегмент Аквариуса сядет в лужу...

- Он накалывает вас.

Я до того завязла в мучительной неловкости, что у меня, кажется, затекло где-то что-то. Один звук его голоса дает мне по лбу подобно шлагбауму.

От фантомной боли, причиненной воображаемым ударом, я тупо отбрыкиваюсь вопросом:

- То есть?..

- Подрядчик ваш вас наебывает. Где там его план работ? Ну-ка, покажи сюда...

У меня теряется дар речи, а Рик, заметив, что от меня толку мало, сам приносит план из прихожей, где только что его рассматривал.

- Я ж говорю. Вот, смотри, - водит он пальцем по графику.

Смотрю на него недоверчиво и невольно восклицаю:

- Слушай, только не говори мне, что ты инженер.

- Инженеры всякие бывают, детка, - отвечает он сухо, а волчьи глаза янтарными лазер-пойнтерами шарят по строчкам графика. – Мда-а. На подключение коммуникаций три недели? Да ну, на хер. Какой район – Бланкенбург?.. С кем там говорите в сенате?

- Тайм-аут, плиз, - прошу у него, смеясь и покачивая головой.

Проект-ляйтер недорезанный.

- А что – не так?

- Ну, насчет наебки подрядчика – так, конечно. Будем разбираться...

- Почему ты должна с ними разбираться? Они чуваки мурые.

- Ты их знаешь?

- Они там все такие.

Ему, вроде как, все равно, но это просто меня вновь обманывают его ровный, глуховатый голос и взгляд почти угрюмый, без излишков эмоций. Это по-наивному трогательно – он, как видно, беспокоится за меня – не обидит ли кто в жестком мире строй-бизнеса?

- Не мафиозные – и ладно.

- Просто вы не знаете.

- Догадываемся. Где взять других?

- Почему тебя это должно парить?

- Меня это не парит. Я не стану напрямую с ними разбираться, просто выясню, а потом доложу, куда следует.

Мы успели доесть. Торжественно пообещав не дать закатать себя в бетон строительной мафии, я пою нас с ним чаем.

После не теряем больше времени – он раздевает меня прямо за столом, чему я совершенно не удивляюсь, и тут же, прямо за столом мы начинаем наши кувыркания, от которых в моих четырех стенах уже попахивает ритуалом.

Завершается сей ритуал где-то в районе гостиных фотообоев, даже на диване, кажется. После несусь взглядом «вверх-вверх» и размышляю, что вроде сегодня он ничего о себе не рассказал, но по его словам я узнала о нем больше, чем если бы начала расспрашивать.

- Я не инженер, вообще-то, - неожиданно сообщает он, прерывая мое стремление «вверх-вверх». – Не совсем. Совсем нет.

- А я – вообще не инженер, - пожимаю плечами в ответ. – На бумаге только.

А сама отчего-то думаю, что день удался.

***

В понедельник идет первый снег, которому абсолютно плевать, что зима еще не началась – как многие в Берлине, он не лишен пофигизма.

Пофигизм царит и в ДольчеФреддо – никто тут не думает закрываться на зиму и уезжать на трехмесячные каникулы в Италию. Во-первых, в Италию сейчас добровольно никто не поедет – назад не пустят. Во-вторых: «Хозяин – не итальянец» - утверждает Рози и ей, безусловно, видней.

Вместо этого в преддверии декабря на этой неделе аж три сорта, способных и более сволочную берлинскую погоду сделать прямо-таки сказочной: «трипл-чок», клюква «под кайфом» и «вайнахтсмаркт». Соответственно, тут вам и тройной шоколад с грецким орехом, и сушеная клюква крэнберри с маком, и засахаренный миндаль с глинтвейном, какие обычно продают на рождественской ярмарке.