Страница 4 из 7
– Это хорошо, что ты зашел, – начал священник, – ведь тебе, Кейрэн, не просто долгая дорога предстоит – целый путь в новую жизнь. Ты иди по нему смело и честно, всегда поступай по уму и по совести. Отца твоего боги моими словами вразумили – негоже такому уму и рукам пропадать среди глухих горных троп. Учиться ты, Кейрэн, должен. По-настоящему. Здесь я тебе мало чего преподать теперь смогу – ты уже все книги, что у меня были, прочёл по пять кругов. Пишешь ладно, на родном говоришь, общий сколько-то знаешь, псалмы поёшь звонко… Ты не бойся, Кей. Даже если в главную Академию столицы не примут тебя, если в хорошую школу там не возьмут – не теряйся. Иди в храм Астер де Торонисса, там никого без помощи не оставят. Я письмо светлой братии написал – отдашь его старшему церковнику. А не пригодится – так и слава Создателю и всем Хранителям Его! А теперь ступай, Кейрэн Хоуарн, и пусть боги благословят твой путь!
***
Солнце ещё не успело в полную силу подняться над вершинами гор, и в ущелье, где пролегала узкая дорога, ведущая из деревни, царила липкая прохлада. Кейрэн, в последний раз взглянув на родную Гроссу, спрятал русую шевелюру под глубоким капюшоном, и побежал вслед за шагавшим впереди отцом. Тот даже не оглядывался.
Они шли мимо полей, ярко зеленевших густыми побегами чая, мимо пастбищ, обгоняя молчаливых, едва обронивших напутственные слова, пастухов, гнавших туда коров и коз на выпас. Кей на прощание успел лишь потрепать за косматыми ушами пастушьего пса, Хонсо, которого хорошо помнил еще щенком. Пробежаться с четвероногим приятелем отец не позволил.
– Дорога дальняя, – процедил он. – Устанешь или шлёпнешься – на себе не потащу, сам хоть ползи следом.
И Кей повиновался. Нужно было беречь силы. А кто знает, когда ещё отец решит, что пора отдохнуть и сделать привал в пути?
Луны на небе, тем временем, уже совсем побледнели; солнце залило золотом вершины гор, укутанных дымкой, кое-где сбившейся в плотные, пышные, как взбитый пух, облака. Днём вполне может пойти дождь, застав путников где-нибудь на тропе у отвесной скалы. Гилар шел вперед, даже не думая останавливаться. Становилось всё жарче, всё ярче и зеленее вокруг, и с открытых припекающему солнцу участков пути всегда хотелось поскорее укрыться во влажную тень под кронами деревьев и горными навесами. Запыхавшийся Кей едва дождался привала, когда смог, наконец, скинуть плащ, развязать башмаки, и немного посидеть, подогнув под себя гудящие ноги. Отец хмыкнул.
– Запыхался? А мы, считай, едва за околицу вышли, – он вынул из сумки флягу, пару тонких овсяных лепёшек и кивнул сыну. – У тебя в торбе своё. Ешь, и дальше пойдём.
Кей поспешно полез в сумку за едой. Такая же фляга воды и лепёшки, заботливо сложенные им в дорогу матерью. Стараясь не думать о доме, мальчишка сделал несколько глотков воды, и принялся жевать хлеб. Вокруг щебетали птицы, чуть поодаль шустро кувыркались по нагретым камням юркие ящерки. Казалось – протяни руку, да схватишь хоть одну. Но Кей-то знал, какие они проворные. Иногда ему хотелось быть таким же ловким, быстрым и неуловимым…
За полдень ветер всё-таки нагнал облаков с вершин. Они сгрудились в сумрачные тучи, горный воздух дохнул влагой, и, наконец, пошел дождь. Сперва он едва накрапывал, неясный, неуверенный, но скоро разошелся, заставив путников скорее спрятаться в одной из неглубоких пещер. По всему пути таких укрытий было несколько, и, судя по обтёсанным, как лавки, камням, и огороженным, почерневшим от углей ямкам для очагов, их специально делали для таких стоянок.
В темной глубине пещеры нашлось немного сухих поленьев, видимо, оставленных прежними путешественниками. Гилар разбил их на щепы, соорудив в очаге костерок, чиркнул огнивом, высекая искры. Заплясал огонь, жадно потрескивая деревом. Отец и сын примостили рядом с ним обувь на колышках – сушиться. Кей знал, что потом ему нужно будет снова натереть их башмаки воском, чтобы влага не попадала внутрь.
Дождь снаружи чуть ослаб, но размытая дорога оставалась слишком скользкой, и идти по ней дальше было опасно. Решили ещё немного подождать. Отец набил трубку и закурил. Кейрэн натирал обсохшую обувь, прислушиваясь к шуму дождя. Гилар посмотрел на сына, и, наконец, прервав долгое молчание, приказал ему:
– Ну-ка спой. Что в тишине сидим?
Кейрэн на миг задумался о том, что это – первое его путешествие вместе с отцом. И в то же время – оно последнее. Единственное. Если он решил оставить сына в столице, и вернуться назад без него, неужели родителю и правда нечего сказать ему? Сейчас, когда никто другой их не услышит, не осудит Гилара за излишнюю мягкосердечность к своему нерадивому ребёнку? Но отец молчал и мрачно ждал песни. Кейрэн запел псалом – первое, что пришло ему на память. Пению их обязательно учили в школе; с этого начинался почти каждый учебный день. Знать священные гимны и псалмы, петь их по праздникам, приветствовать песнями молодоженов или провожать усопших, работать, хором распевая бодрые ритмы без труда, должен был каждый в деревне. И пел Кей неплохо – всегда хвалили.
Отец, впрочем, хвалить особенно не стал. Махнул рукой – мол, хватит, наслушался, и принялся зашнуровывать башмаки. Пока Кейрэн пел, дождь закончился, небо начало проясняться, и земля впитала достаточно влаги. Будто бы сами боги услышали его псалом, и укротили непогоду. Кею было приятно и даже немного весело думать так. И он поймал себя на том, что ему и самому хотелось бы уметь хоть немного управлять погодой. Дунуть бы, как ветер, разогнать тучи или наоборот – сгустить их над пересохшей пашней, чтобы полить изнывающие от жары посевы. Сейчас поля в окрестных деревнях орошали без всякой магии, надеясь на обычные силы природы: дорога, по которой теперь шли путники, пролегала вдоль старого, углублённого в землю каменного жёлоба, по которому струилась вода. После недавнего дождя её поток был сильным и уверенным, унося упавшие в жёлоб былинки и сухие листья далеко вперёд. Дорога стала шире и даже, казалось, чуть более ухоженной и обжитой. Несколько путей и троп расходилось в разные стороны, по одной явно ездили верхом и на телегах. На развилке стоял каменный столб-указатель.
– Скоро в Пларну придём, – сказал Гилар, поправив сумку на могучем плече. – Если опять не надует чего с вершин, и не придётся отсиживать по пещерам. Или как вон тому – посреди дороги.
Кейрэн увидел, что дальше, если спуститься чуть вниз, рядом с телегой суетится какой-то мужичок. Похоже, беда стряслась с колесом. Женщина, видно, супруга неудачливого ездока, причитала и охала, сидя на поклаже, жалуясь на то, что теперь-то они до темноты никак домой не успеют.
– Поможем? – нерешительно спросил у отца Кейрэн. Тот, вместо ответа, решительно отправился к горемыкам.
– Что тут?
– А, добрый человек, – хозяин телеги сперва, казалось, немного испугался широкоплечего Гилара, но, увидев рядом с ним щуплого мальчишку с котомкой понял, что перед ним простые путники, а не душегубы. – У нас тут колесо соскочило с оси. Дорогу-то размыло, телега в грязи завязла, так оно и… Ты не проходи мимо, помоги, может?..
– Уже ж не прошёл, – буркнул Гилар. – Кузнец я, не бойся. Из Гроссы в Пларну идём, оттуда в Крелейн.
– И мы в Пларну. Живём там, – подала голос крестьянка с телеги.
– Значит, по пути. Ты, мать, давай-ка, на землю слезай, пока чинить колесо будем. Сама же знаешь: баба с возу – всем и легче.
Женщина заохала, но долго просить себя не заставила.
– Кей, за лошадью подойдёшь пока, – велел отец, снимая с плеча сумку и развязывая плащ.
Мальчишка кивнул, и, бросив взгляд на хозяев лошади – не против ли они такого самоуправства, приблизился к кобыле. Хозяин был не против, и, выпрягши гнедую, Кейрэн потянул её дальше и вперёд – к пересекавшему маленькое плато узкому и бойкому горному ручью.
– Сам не плещись особо, – Гилар закатал рукава. – Замерзнешь в студёной – начнёшь дохать – так в пути и кину. Ну-ка, взяли!
Они с мужиком приподняли телегу, затевая нехитрый ремонт, пока женщина суетилась вокруг, отчаянно желая помочь, но не зная, чем именно. Кейрэн за это время напоил и даже почистил лошадь, прошелся с нею по лужку, где она остановилась пощипать травы, и сам, будто забыв наказ занятого отца, вдоволь набегался по воде у невысокого искристого водопада. Места здесь, на его родине, всё же радовали глаз простором и живописностью.