Страница 9 из 17
На него уже навалилось отчаяние, когда наконец появился долгожданный гид-переводчик из местных, назвавшийся Мишей. Скажем прямо, по-нашему он разговаривал не ахти. Но, как бы там ни было, русский язык Миша всё же знал лучше, чем Саня китайский. Гид объяснил, что нужный рынок носит забавное для русского уха название Ябала. И добираться до этой Ябалы удобней всего на такси. По той же улице – прямой и широкой. Такси в Пекине выглядели забавно. Жёлтые, круглые – словно лимон на колёсах. Салон лимона перегораживала стальная решётка. Она отделяла водителя от пассажиров. При виде решётки Третьяк подумал, что этот огромный город может лишь с виду казаться спокойным и безопасным. Его рука невольно сжала сильнее заветную сумку.
У широких рыночных ворот толкались оборотистого вида маклеры. Они широко улыбались, кивали, подмигивали. Тонкие жёлтые пальцы быстро, словно карточные колоды, перебирали с еле слышным шелестом стопки синих банкнот толщиной с кирпич. Переводчик сноровисто обменял Санины доллары на видавшие виды юани и незаметно исчез, оставив Третьяка одного. По всему было видно, Миша сразу утратил к нему интерес. Тонкая пачка увеличилась ровно в шесть раз и приятно оттягивала теперь сумку-желудок на поясе. Китайские деньги оказались побольше долларов – размером примерно с ладонь. На каждой синей бумажке отпечатаны были четыре скульптурных портрета в профиль – вроде наших Маркса и Энгельса, только глаза поуже. Одна из голов, очевидно, принадлежала знаменитому председателю Мао. Но Третьяк не рискнул бы на спор угадать, какая именно – все четыре лица показались ему совершенно одинаковыми. Купюры в пачке были потёртые, некоторые даже с разлохмаченными краями. И, надо заметить, Саню этот факт успокоил. Ему не раз приходилось слышать, что при обмене никогда не следует брать новые бумажки – почти наверняка подсунут поддельные.
Итак, у него теперь были местные деньги. Судя по всему, настоящие. Но на что их потратить, подсказать было некому. Саня даже представить не мог, что на свете бывают такие огромные рынки. Без шуток, тут легко поместилась бы половина Кабановска. Гигантские ангары, склады и павильоны, забитые шмотками от пола до крыши, и бесконечные лабиринты торговых рядов с магазинами, магазинчиками и просто прилавками. Один только шубный отдел был размером не меньше Кировского района. Миллионы шуб всех возможных фасонов. Из любого меха. От дворовой собаки до соболя. Вот только самые дешёвые из них стоили в три раза дороже, чем такие же точно на Крюковской. Это был полный крах. Третьяк заметался по рядам, лихорадочно соображая, чего бы эдакого прикупить на продажу. Но в товаре он абсолютно не разбирался. И кроме шуб, запасных вариантов у него не было.
Впрочем, скоро мороз придавил так страшно, что Саня не мог уже думать вовсе. Поэтому первым его приобретением стали вязаная шапка и пуховик. Наконец-то стало тепло, и мысли заворочались поживее. Уж не купить ли на продажу таких же точно пуховиков? Как говорится, дёшево и сердито. Но сколько стоят пуховики в Кабановске, он не знал. И узнать было негде. От тоски хотелось откинуть голову и завыть в равнодушное сизое небо. Нет, правда – что ему было делать?!
Ответ пришёл сам собой. Из-за облупленной чёрной двери, украшенной красными пузатыми фонарями, вкусно пахнуло едой. Недолго думая, он потянул дверную ручку на себя, шагнул под красные фонари и оказался в полутёмной дымной комнате с четырьмя обеденными столами. Коренастый парень в короткой, давно не стираной, поварской куртке наливал в огромные чашки посыпанный огненно-красной приправой бульон с жёлтыми клубками лапши. Поверх лапши в бульон плюхались жирные ломти варёной свинины. Жрать захотелось так, что аж в животе закрутило. Не зная, как попросить еды, Третьяк присел за сколоченный из досок стол на простую лавку, отполированную задницами сотен едоков, и показал на чашку плохо гнущимся от холода пальцем. А уже через минуту с наслаждением тянул через край обворожительно вкусный бульон, на удивление ловко поддевая жёлтые петли остро приправленной лапши двумя деревянными палочками.
– Сулянь? – раздалось под ухом. Парень в серой куртке, добродушно улыбаясь, повторил :
– Сулянь? – и добавил, улыбаясь ещё шире :
– Мосику?
Саня понял и ответил :
– Нет, не Москва. Кабановск. Дальний Восток. Русский с китайцем братья навек. Понимаешь? В общем, того.. Корефаны.
Повар, похоже, узнал достаточно и уверенно поставил на стол квадратный поллитровый флакон с прозрачной жидкостью. Чёрные иероглифы весело плясали на белой этикетке. Водка? Ну, конечно! Она самая. Вот, что сейчас было нужно. Просто необходимо. Рука сама потянулась к бутылке. Саня жадно хлебнул из заботливо подставленного стакана и не удержался от кашля – напиток по запаху был точь-в-точь самогонка, а по вкусу – ну, просто жидкий огонь.
**********
Мутное небо по-прежнему прятало солнечный свет. На улицах висела туманная мгла. Она окутывала очертания зданий, фигуры прохожих, силуэты машин и быстрые тени бесчисленных велосипедов. Опорожнив под горячую лапшу пузырь китайского шнапса, неверной походкой Третьяк выбирался с территории исполинского рынка, оставив затею купить сегодня что-либо толковое. Настроение после водки резко улучшилось. В голове путеводной звездой сияла алкогольная лампочка. Внезапно его осенило – да можно ведь вовсе не покупать никакого товара. Тогда он будет должен Петрухе только деньги, потраченные на проживание и проезд. От этой мысли на душе стало куда легче. Саня даже развеселился. А что? Подумаешь, долг. В наше время все кому-то должны. Как-нибудь рассчитается. Придумает что-нибудь. Что именно? Да там будет видно. Зато сейчас у Сани настоящее приключение. В рот компот, да ведь он за границей! Между прочим, впервые в жизни. Нужно расслабиться и получать удовольствие.
За воротами рынка на перекрёстке копошились нищие всех мастей. Увечные и паралитики в живописных лохмотьях ползли к ногам Третьяка по ледяным булыжникам выщербленной мостовой с четырёх сторон света, вытягивая вперёд обрубки конечностей в безобразных малиновых шрамах и заскорузлых мозолях. Шустрые дети со злыми чумазыми рожицами бросались под ноги, хватали за рукава, кричали угрожающе. Должно быть, они требовали денег. Или просто выражали неосознанную агрессию к чужаку? Какой-то псих с перекошенным ртом и выпученными глазами колотил себя здоровенными кирпичами по темени, то ли пытаясь напугать окружающих, то ли разжалобить. Кирпичи раскалывались на куски, осыпая жёсткие чёрные космы оранжевой крошкой.
Поодаль от шумной банды агрессивных попрошаек поверх рваной соломенной циновки на коленях сидел старичок в засаленной солдатской шапке. Жидкие волосы седой бородёнки тряслись над потёртым военным ватником, застёгнутом на две металлические пуговицы. Дед ничего не просил. Он только кланялся прохожим, не подымая глаз, и прижимал к груди сложенные вместе морщинистые ладони, лиловые от январской стужи. На мостовой перед циновкой стояла пустая эмалированная кастрюлька с рисунком в виде красных плодов хурмы, вся в чёрных пятнах сколов.
– Ты посмотри, какой колоритный дедок, – услышал Саня русскую речь и даже вздрогнул от неожиданности. Два мужика в норковых шапках и толстых кожаных куртках, отороченных лисьим мехом, переговаривались, противно «акая» по-московски. У одного, с аккуратно подстриженной чёрной бородкой, на перекинутом через плечо ремне болталась квадратная сумка с блестящими застёжками.
– Ага. Прикинь, он ещё и в ушанке военной. Бывший хунвэйбин, по любому. Дай-ка я щёлкну этого пряника.. – и тот, что с бородкой, потянул из квадратной сумки заграничную камеру с тонкими белыми буквами Nikon над чёрным глазом внушительного объектива.
– Лучше бы ты ему денег дал, – заметил второй, с дымными очками «Хамелеон» на жирном носу.
– Бог подаст. Что ж ты сам не даёшь, если такой добрый? Жаба давит?
– Ну, отчего же? – осклабился очкастый, – я не жадный.
Откинув полу куртки, он пошарил в кармане брюк и вытащил пригоршню мелочи. Достав из горсти одну монету, со словами «Да не оскудеет рука дающего!» он подбросил её так ловко, что та, перевернувшись в воздухе, влетела точно в кастрюлю, звонко брякнув о дно. Даже с расстояния в несколько шагов Третьяку хорошо было видно, что это старая латунная монета советской чеканки достоинством в три копейки – вещь абсолютно никчёмная даже в той стране, где когда-то была изготовлена. Старик достал монетку, протёр её рукавом ветхого френча и поднёс к глазам, подслеповато моргая. А потом улыбнулся. Да так виновато улыбнулся. Как-то жалко. Мол, понимаем – господа пошутить изволили. В этот момент бородатый щёлкнул затвором камеры. Оба кретина заржали и вразвалочку двинули вдоль по улице.