Страница 4 из 8
– Всех? – тихо уточнил приказной.
– Всех-всех… И мужиков, и баб! Ведаю я, – дворянин на миг по-волчьи оскалился. – Местные тоже на Москве дознавателям свое расскажут. А что люди не расскажут, то бумаги поведают. Мои писчики уже заглянули в ясачную книгу – ой, много тамо интересного! Так что и книгу возьму, и прочие записки Ярофейкины. Всё, что он при себе в торбах да мешках держал, на вас наживаясь. Ну, и рухлядь ясачную уж захвачу: коли я ужо тут и на Москву еду. Собрали-то ясак?
– В низовьях только, – отрешенно ответил Кузнец. – До верхнего Амура в сём годе еще не добирались.
Зиновьев забирал всё. Выгребал подчистую, благо, повод был отличный: Ярофейку-вора изобличил. Значит, хватай всё, что плохо лежит! А что из того до Москвы доедет – одному Богу известно.
«Вотт радости у поляковцев, – не без злорадства подумал Онуфрий. – Наказали лихоимца Хабарова. Ну, теперя нате – получите благодетеля из Москвы…».
– Онофрейка! – Зиновьев возвысил голос; видать, Кузнец так ушел в думы свои тяжкие, что не услышал дворянина. – Ступай, говорю! С памятями ознакомься с усидчивостью. Да то, что велел – утром сполни!
Поклонившись в пояс (пусть гад еще одной костью подавится!) Кузнец махнул головой Чечигину и вышел на свет Божий. Света, правда, не было: небеса наливались чернотой. Реку уже только слышно было. Лишь пятна десятков костров манили к себе мошек и людей.
Туда и пошел.
Странно дело: от дневного противостояния местных и пришлых и следа не осталось. У первого же костра Кузнец приметил серые да синие единообразные кафтаны стрельцов, а супротив – знакомые ряхи казаков Васьки Панфилова.
– Ты на барина-то зря не наговаривай! – со страстью в голосе вещал долговязый воин Сибирского приказа с курчавой рыжей бородой. – Он ведь с Москвы сюда ехал Хабарова награждать! Былой воевода якутский-то в приказ такого напел, что вы тута все радетели дела государева! Как не похвалить. А, когда на Лену прибыли – там уже новый воевода. И ентот Ладыженский Дмитрию Ивановичу ужо совсем другие песни поет. Что немчин поганый Францебеков в Якутске всё разворовал, и что Хабаров – евонный подельник. А на Амуре он не дела вершит, а мошну набивает. Которую они с Францебековым в обвод уводят. Пришли мы, значит, на Урку, опосля, на Амур – и что видим? Пустынь! Албазин городок заброшен, прочие пожжены. Даурцы ваши при виде дощаников в леса бегут. Полей нет. Вот скажи мне: отчего у вас тута так?
– Емеля, вот ты чудной! – усмехнулся амурец-сосед (Онуфрий догадался, что эти бойцы раньше где-то служили вместе, может, в Енисейске или вообще за Урал-Камнем). – Тебе ли не знать! Мы же – вои! Люди ратные. Во! А сюда пришли – и обомлели. Тута Емеля, как нигде на всей Сибири! Дауры, дючеры – народы сильные, гордыи! Городки ставят, у князей дружины конные, да с сабельками, с копьями вострыми! И никто ясак запросто так платить не желает. Пока Ярко в Якутск с докладом ездил, Рашмак малыми силами на Лавкаев улус позарился – что ты! Еле ноги унес. А вот Хабаров с новыми людьми пришел – и мы как пошли походом по реке! Емеля, мы словно воинство ангельское шли – неостановимое! Кажный городок берем! С приступом, с огненным боем. А они нас стрелами жалят, конные наскоки вершат! Лавкаев городок, Албазин, Атуев, Дасаулов, Чурончин… А что в Гуйгударовом было! Только представь: три града, три стены земляные да бревенчатые. А за стенами: дауров сотни многие. Казалось, не сдюжим, но Господь всё сладил – взошли на первую стену. И на вторую, и на третью! Пушки помогают зело. Пушки-то местным неведомы. Побежали даурцы…
Страстно рассказывал казак. Замерший в тени кустов Кузнец сам вспомнил те славные дни побед. Снова перед глазами встал город, дымом окутанный; злые лица дауров, не желающих идти под государеву руку. И Хабаров, как скала, стоящий посреди этого ада. Атаман, зычно орущий: «Вперед!», и ватага пошла на приступ! На врага, превышающего их в разы и разы…
– Ну, а потом чо? – не унимался стрелец Емеля, ратующий за правоту своего начальника; даже историю славную дослушивать не желал.
– А потом богдойцы пришли… – тихо сказал амурец. – Мы тогда как раз в землице ачанской зимовали. А богдойцы, брат, это уже совсем другой разговор. Все вои в бронях, на конях, да знамена полковые у их. Ровно бояре наши или мурзы татарские. И много их… Говорят, хану богдойскому и монголы подчиняются, и никанцы… Они еще и врасплох нас застали. Но Господь и тут смилостивился! Одолели мы их!
– А потом?
– Запотомкал ты, Емелька, по самое горло! – сплюнул казак. – Потом Поляков-иуда бунт учинил! И пришлось Ярку по всему Амуру за ним гоняться да усмирять. Одна война на Амуре… Только зазеваешься – стрелу словишь или на саблю напорешься…
«Верно бает, – вздохнул Кузнец. – Нету мира на Темноводной речке. Мало того, что местные за свои отчины зло бьются. Мало того, что с югов богдойцы нахаживают. Так еще и сами с собой до смерти бьемся».
По счастью, тогда боя настоящего не было. Хотя, Хабаров так зол был, что велел пальбу начать по городку беглецов. Из ружей, да из пушек. Кого-то потом забили палками до смерти, прямо на глазах бунтарщиков. Тут-то поляковцы струхнули. Началось торжище по сдаче. Иуды вымолили себе прощение и безопасность, Но Хабаров все-таки главных «воров» – Полякова, Иванова, да Шипунова с Федькой Петровым – в железа заковал…
«А теперя сам в них сидит… – вздохнул Кузнец. – Вот и гадай, куда сраку опустить, чтобы на ежа не сесть».
Расхотелось ему дальше мужиков слушать. Тихонько, спиной вперед вернулся на тропку и побрел к уже своей землянке. Заплутал слегка. Леший снова колобродить начал, даже здесь, где и леса толком нет. Но стоит солнышку закатиться, как знакомые места враз становятся неведомыми. Ровно в чужие края тебя сила враз закинула. И дерева иными кажутся, и прочие приметы. Это явно нечисть морок наводит. Тута ноги надежнее глаз становятся, лучше им довериться. Правда, здесь, в устье Зеи, отряд Хабарова стоял лишь вторую седмицу – ноги не привыкли еще.
Когда добрался до своего нового жилья, обнаружил, что бивак перед землянкой пустует. А поодаль, в зарослях черемухи раздавались глухие удары и сдавленная ругань. Судя по диковинным, но явно срамным словам – били Дурнова. Не уживался купчёныш с казаками, особенно, с молодыми, у которых кровь кипит. Да что греха таить: часто толмач вел себя так, что прям просился по уху получить.
«Влезть, что ль? Разнять охламонов? – задумался Кузнец. – Или просто кликнуть, чтобы жратвы какой поискал? Глядишь, буйняки и отстанут».
Раньше только то и спасало Дурнова, что был он при атамане толмачом. Это, когда убедил, что по-гиляцки лучшее Козьмы балакает. Всегда на виду. Уцепить трудно. Но, надо признать, что в груди Сашки тоже дурной крови хватало, так что за атаманским тулупом не таился. А то и сам драки искал.
«Ну, и нехай сам разбирается, – отмахнулся Онуфрий. – Некогда мне нянькаться. Надо отдохнуть перед завтревом. Дел-то куча».
Он решительно пролез в низкую дверь. Только вот отдохнуть новому приказному не довелось. Так как в землянке его поджидали.
Глава 5
Год 162. Приказной человек
– Поздорову… атаман, – голос был очень хорошо знаком Кузнецу.
– Отчего ж «атаман»? Меня на круге не выкликали…
– А куды ж деваться – коли тебя приказным сам московский дворянин поставил. Ты теперь и царев слуга и воинам атаман…
Онуфрий приморгался к темени и уже мог рассмотреть «гостей». Все ближники Ярковы – писщик Ивашка Посохов, есаул Васька сын Панфилов, Тит Осташковец и…
– Артюха! Ты как тут? – изумился Кузнец. Племянника Хабарова – Артюшку Петриловского – повязали вместе с опальным дядей. А он у Ярофея всей мягкой рухлядью ведал: и казенной, ясаком собранной, и скрытной – что прежний атаман копил помаленьку, обирая кабальных казачков.
– Отпустили, – сипло ответил племяш атаманов. – Как людям про Ярко объявили, так и выпустили. Но ни списков, ни книг не возвернули…
– Онофрейко, ты на нас волком не гляди, – Васька по-хозяйски уселся за стол. – Мы не со злым умыслом пришли. Понимаем, что не ты сего почета просил. Вышло так. Просто теперь понять хочется: как дальше-то жить будем?