Невезучий вампир

Аласдер поспешил за ней. Он мог бы легко догнать ее, но не сделал этого и дал ей пространство, пока она не дошла до спальни и не начала закрывать дверь. Боясь, что она закроет ее, и ему придется прорываться, он бросился вперед и поймал дверь, прежде чем она закрылась. Когда он толкнул ее и вошел в комнату, Софи быстро отступила назад, пока не подошла к кровати с замкнутым выражением лица.

Она огляделась почти дико, как будто ища спасения, но когда его не нашла, Софи внезапно стала странно спокойной, и Аласдер с восхищением наблюдал за трансформацией. Честно говоря, было впечатляюще, как быстро с ней произошли перемены. Она вздохнула смиренно, затем выпрямилась, выражение ее лица стало холодным, когда она посмотрела на него. Ее голос был ничего не выражающим, когда она спросила: — «Как давно ты знаешь?»

— «Знаю что?» — осторожно спросил он, чувствуя себя так, будто вдруг оказался на минном поле.

— «Что я была в психушке».

Аласдер замер. Она пыталась казаться равнодушной, но этот фасад, который она натянула, трещал по швам, и он не упустил стыд, просачивавшийся в ее голосе. Он вздохнул, чтобы подумать, прежде чем наконец сказать: — «Около минуты. . с тех пор, как Тайбо только что упомянул об этом.»

Софи закрыла глаза, несчастье читалось в каждой линии ее тела. Это также присутствовало в ее голосе, когда она сказала: —«Ну, теперь, когда ты знаешь, ты можешь уйти, если хочешь. Я пойму.»

 — Софи, я не уйду. Мне плевать, на то, что ты в детстве лежала в психиатрической больнице».

Ее глаза распахнулись, и вот так она снова заняла оборонительную позицию. — Откуда ты знаешь, что это было, когда я была ребенком, если ты не знал об этом до того, как Тайбо упомянул об этом? Он не сказал, когда это было».

Аласдер слабо улыбнулся. — «Дорогая, в США начали закрывать психиатрические больницы еще тогда, когда президентом был Рональд Рейган. Я уверен, что Канада стала так же делать следом. Но помимо этого, моя работа — знать о таких вещах, и я знаю, что их здесь не было по крайней мере десять лет, а может и больше. Ты должна была быть ребенком или подростком».

Когда Софи настороженно взглянула на него, он сказал: — «Я думаю, что это связано со смертью твоих родителей, когда тебе было одиннадцать? Я уверен, что потерять их в таком юном возрасте было нелегко. У тебя больше никого не осталось. Они были всем твоим миром. Никто не осудит тебя за то, что тебе нужна была помощь, чтобы справиться с такой серьезной потерей».

Плечи Софи внезапно опустились, и она села на край кровати.

Поколебавшись, Аласдер осторожно двинулся вперед. Когда это ее не напугало, он продолжил, пока не добрался до кровати. Затем Аласдер сел рядом с ней и взял ее руки в свои. Это все, что он мог сделать, сидеть, держа ее за руки, но через мгновение спросил: — «Может расскажешь?»

Софи, похоже, было трудно об этом говорить. Он заметил, как на ее лице промелькнуло несколько выражений, прежде чем она наконец сказала: — «Я думала, что уже наступило утро, когда проснулась».

Аласдер моргнул. Он хотел знать о ее заключении в психиатрической больнице, и именно это, по его мнению, ее беспокоило, поэтому ее вступление было несколько сбивающим с толку. Он не осознавал, что она говорила о ночи, когда умерли ее родители, пока она не продолжила.

— «Яркий свет озарял комнату Меган. Она смотрела наружу с очень странным выражением лица, поэтому я встала, чтобы посмотреть, на что она смотрит. Тогда я увидела, что свет был не от солнца, а от огня. Мой дом горел».

Софи глубоко вздохнула и продолжила: — «Я помню, как увидела маму и папу Меган, бегущих по лужайке в пижамах и направляющихся к моему дому, а затем я услышала сирены и посмотрела на дорогу. Вдалеке я видела огни пожарных машин. Потом кто-то закричал». — Она остановилась и сглотнула. — «Это было. . мучительно. Кошмарно. Я посмотрела на свой дом и увидела, что моя мать выбегает из парадной двери. Она была в огне». — Софи покачала головой. — «Должно быть, загорелась ее ночная рубашка, и пламя, охватило ее. Она выглядела так, будто вышла из ада, и кричала и кричала».

Ее голос затих, и Аласдер сжал ее руки сильнее.

— «После этого я мало что помню. Наверное, я была в шоке. Мне сказали, что я кричала и не могла остановиться. Мне пришлось дать успокоительное, и меня отвезли в больницу для наблюдения. Мне сказали, что когда я проснулась, я ни с кем разговаривала, ни с медсестрами, ни с врачами, ни с полицией, ни с соцработницей, которой было поручено мое дело, когда выяснилось, что у меня нет семьи. Хотя я тоже ничего этого не помню.»

— «Врачи назвали это травматическим мутизмом, потому что, хотя я и не издавала ни звука во время бодрствования, каждую ночь я просыпалась с криком. Врачи назвали это ночными кошмарами, — объявила она и сухо добавила: — У них на все были ярлыки.»

— Врачи всегда так делают, — пробормотал Аласдер. — «Я подозреваю, что это заставляет их чувствовать себя более уверенно».

Софи усмехнулась, а затем вздохнула. — «Меня перевели в психиатрическую больницу на лечение, чтобы помочь мне справиться с травмой и ночными кошмарами. Они применяли один за другим широкий выбор лекарств, надеясь найти тот, который заставил бы меня снова заговорить. Я почти ежедневно посещала различных консультантов, психологов и психиатров».

— «Почему?» — с удивлением спросил Аласдер. — «Разве при консультировании обычно не требуется, чтобы пациент говорил? Как это работает с человеком, страдающим травматическим мутизмом?»

— Это не так, — сказала ему Софи с намеком на улыбку, изгибающую ее губы. Пожав плечами, она добавила: — «В основном они сначала говорили, заверяя меня, что я в безопасности, обо мне позаботятся и все такое. Затем они заставляли меня рисовать и раскрашивать». — Сделав паузу, она посмотрела на него и с кривой улыбкой, сказала — «Они называли это арт-терапией».

— «Конечно», — согласился он, улыбаясь в ответ.

Выглядя внезапно утомленной, Софи наклонилась к нему и положила голову на его плечо. Аласдер передвинул эту руку и обвил ее вокруг нее, вместо этого прижимая ее к своей груди.

Она села, положив одну руку и щеку на его грудь, и сказала — «Мне потребовалось три месяца, чтобы снова начать говорить, и еще три месяца, прежде чем они решили, что я выздоровела и могу вернуться в мир». — Подняв голову так, чтобы она могла посмотреть на него, Софи добавила: — «Я думаю, они ждали так долго после того, как я начала говорить, потому что они были трусами».

— «Трусами?» — повторил он в замешательстве.

Софи кивнула и опустила голову, чтобы снова прижаться к нему. — «Они боялись обсуждать то, что они называли моей «ситуацией», и, возможно, вызвать у меня регресс. Итак, они делали это постепенно. Они мягко сообщили мне, что мои родители и Блю — моя собака — погибли в огне». — Ее рот слегка скривился. — «Как будто я не поняла этого из того, чему стала свидетелем, и из того факта, что я не видела никого из них с той ночи».

Покачав головой, она продолжила — «Затем они провели недели, наблюдая за мной, как ястребы, и заставляли меня говорить о том, что я чувствую, прежде чем выдать следующую информацию, которая, как они боялись, могла бы спровоцировать возвращение моего недуга».

— «Что это было?» — спросил Аласдер, когда она замолчала.

— «Что семья моего отца не приняла меня и не хотела иметь со мной ничего общего», — призналась Софи. — «За этим неизменно следовали новые беседы о том, как я себя чувствую, прежде чем они рассказали, что моя тетя, сестра моей матери, которая жила в Новой Шотландии и которую я никогда не видела, была матерью-одиночкой и не могла потянуть еще один рот».

Софи начала теребить пуговицы на его рубашке. — «После еще нескольких бесед о том, как я себя чувствую, они сказали мне, что, к сожалению, пока они искали приемные семьи, готовые меня принять, из-за моих «проблем» было трудно найти место, и они боялись им придется поместить меня в интернат».