Страница 6 из 8
Мальчик подошёл чуть ближе.
Он почувствовал лёгкий запах ладана, исходящий от монаха, едва уловимый и мягкий. Лёгкий, теплый ветер коснулся волос, будто кто-то гладит по голове.
Варфоломей оглянулся, но никого не увидел, только монах продолжал еле слышно читать молитвы, а по изможденному лицу текли слёзы.
Неожиданно, вместо смущения и робости грудь наполнилась радостью. В этот момент старец окончил молитву и повернувшись к мальчику сказал:
– Мир тебе, отрок!
– И вам, отче, доброго здравия, – ответил Варфоломей.
– Ответь мне, отрок, – спросил монах, – какая боль не даёт тебе покоя, обидел кто?
– Я сам, отче, причина моей печали. Никак не могу познать грамоту.
– Ты прилежен и терпелив? Не забываешь молитвы перед учебой, – продолжил расспрашивать монах.
– Всё без проку. Все обучаются прилежно, даже брат мой младший более способен в учении нежели я. Помолись, отче, за меня. Хочу чтобы Бог услышал меня.
– А веришь ли ты?
– Верую, отче! Верую, – горячо сказал Варфоломей.
– Тогда смотри, ты сейчас один перед Господом, ни сродников, ни друзей рядом нет, говори просто и прямо. Не проси – говори. Расскажи обо всём, что тебя тревожит.
– Вот так просто?
– Конечно.
– А он меня услышит, – вдруг усомнился Варфоломей.
– Услышит. Давай вместе помолимся, а ты, вместе с молитвой рассказывай, – сказал старец, и начал медленно, будто он и не молится, а неторопливо разговаривает, – Отче, наш…
Варфоломей не отставал. И если, поначалу, повторял за старцем, то вскоре увлёкся и слова стали наполняться неведомым до этого смыслом, образами, а он просто рассказывал обо всём кому-то очень любящему его. Сердце стало биться медленнее, тише, а сам он таял как воск от чудесного тепла разливающегося по всему телу.
– …"Но избави нас от лукавого", – окончил молитву старец.
Варфоломей также умолк восхищённо глядя куда-то далеко, куда-то выско, над верхушками деревьев.
Словно птица-молния он летел над землёй и видел каждого, чувствовал каждую боль, каждую радость людей внизу, а на сердце у него самого было легко и жарко.
– Вот тебе просфора, – сказал, старец прямо у него над ухом, будто бы летел рядом с ним, – съешь её и учение твоё станет успешным. Ты превзойдешь и сродников, и товарищей своих. Ты веришь в это?
– Верую, – ответил Варфоломей, неожиданно и плавно спустившись на пригорок.
Свидание
Павел Митрофанович смотрел на мать, но мысли его были далеко. Глубоко в памяти, в родном селе, там, где петляет среди лугов и соснового бора речка, в которой они мальцами мечтали поймать хитрую щуку. Оттуда он, перепрыгнув настоящее, мчался на всех парах в будущее.
Подмастерье каретника видел себя владельцем ямской слободки, собственником всех этих колясок, ландо и экипажей, которые он будет сдавать в наем извозчикам. Хозяином добротных лошадей и уважаемым человеком. Все эти хитроватые и недалекие возницы, каждый будет нести плату за его имущество. Все от «ванек» до «голубчиков» и «любезных».
Ремонт дело прибыльное – главное были бы руки. А уж это у него уже имеется – наработал. От простейшей телеги до лёгкой, воздушной пролетки, от грубого шарабана до сверкающего лаком и пахнущего свежими кожаными сиденьями ландо. А один раз и в генеральской карете рессоры менял.
Сперва он заведет себе каретный сарай. Затем пару колясок. Он тут видел одну, продавали за рубль – хлам смотреть не на что. Но, если руки приложить, можно было бы заработать. Рубликов двадцать- тридцать. Не меньше. Вот ещё три месяца и конец ученичеству. Он сдаст экзамен и сможет работать самостоятельно. Сперва в деревне все телеги на ход поставит, инструмент новый купит и в город. Надо будет узнать кто из его приятелей в кузне учился – оси ковать дело мудреное.
– Пашенька, сынок, – смиренно сказала мать, – Тяжко нам будет. Тятенька твой опять захворал. Две недели как не встает. Дохтур сказал, что уж и не встанет. Ты теперь – глава дома.
Резкий запах лака и новой кожи, цоканье, удары молотка, сонная брань мастера – все было там, за обмазанной, почерневшей от копоти штукатуркой, дощатой стеной.
– Машка замуж не собирается, – спросил Павел Митрофанович, слушая усталое сопение матери.
– Да, куда ей замуж-то? Приданного нет, дохода нет.
– Ты, скажи ей пусть как можно живее ко мне приедет, потолковать надо.
Совсем взрослый стал, городским. Смотрит сурово, молчаливо. Слова не вытянешь. Исхудал–то как.
– А ты ж, когда домой-то?
– Маменька! Осталось всего три месяца ученичества. Сдам экзамен – получу бумагу. Смогу лавку открыть или такую вот мастерскую.
– А Машка-то тебе на что понадобилась?
– Господин тут один заходил, приличный, у него дом за городом, каменный, в деревне какой-то. Так вот он прислугу ищет. Меня звал в работники, да кухарку и чтоб по дому прибиралась.
– И не боязно тебе сестрицу свою на работу отправлять.
– Да, всё лучше чем, с бабами на лавке сидеть.
Агафья Тихоновна сидела на табурете и не могла шевельнуться. Её малютка, усталый, измученный, рано повзрослевший. Держал в руках тёплую кулебяку и никак не осмеливался откусить.
– Вот что, маменька, – сказал Павел Митрофанович, – я спрошу Степана Архиповича, может отпустит. Как-никак служили вместе с тятенькой. Вернусь – отработаю.
– Спроси, Пашенька, спроси. Авось не откажет.
За стеной что-то громыхнуло, сонная брань сменилась воплем, Агафья Тихоновна, вздрогнула и, прикрыв рот, охнула.
– Рессора соскочила, – невозмутимо сказал Павел Митрофанович и впился зубами в хрустящую корочку, ароматной кулебяки.
Площадь Согласия.
Сидя в своей гостиной, виконт Людовик Наполеон Лепик пристально рассматривал приобретённую картину. Вместе с ним в гостиной находились две его дочери Эйлау и Жанни.
– Папа, вам нравится этот портрет,– спросила Эйлау, глядя на картину, – Он странный. Мы не в центре и фон какой-то смазанный. А ещё этот месье похожий на Людовика Алеви.
– И месье Джеральд сказал, что дядюшка Эдгар «с приветом» раз начал писать такие портреты, – сказала бойкая Жанни.
– Месье Джеральд, ошибся, дорогая. Ведь это мы гуляем по площади Согласия?
– Да, как раз вышли из Тюильри.
– Вот именно – «вышли»! Мы идём! Не сидим в коляске, не стоим возле ограды. Мы – движемся. И это прекрасно! К тому же это не только наш портрет.
– Чей же ещё, – спросила задумчиво Эйлая, – Вон того месье слева?
– И его тоже. Ведь он был тогда на площади?
– Не помню, – сказала Жанни сосредоточенно теребя локон соломенных волос, – я тогда на мальчишек-газетчиков отвлеклась.
– А, я оглянулась тебя поторопить, – сказала Эйлая выглядывая из-за плеча сестры, – то же событие – мне мальчишки дерутся.
– Но мы все смотрим в разные стороны – будто поссорились.
– Ты опять встала как соляной столб, – начала заводиться Эйлая.
– А ты бы хотела, – остановил назревающий скандал отец, – как на другом портрете, когда вы обе смотрели на дядю Эдгара?
– Все так рисуют. Зачем что-то придумывать, – сказала Жанни.
Дверь гостиной отварилась вошёл слуга.
– К вам месье Дега, – сказал он и, пропустив гостя, удалился.
– Вот сейчас мы у него и спросим, – ответил глава семейства, хитро подмигнув и поднялся на встречу гостю, – Добрый день, дружище! Что нового? Девочки не дают мне прохода, по поводу картины. Жанни очень интересует зачем ты всё придумываешь?
– Здравствуйте! Здравствуйте, красавицы! Какой сегодня прекрасный день! Он так похож на вас, такой же яркий, веселый!
– Здравствуйте, месье, – почти одновременно сказали сестрички.
– Так значит вы считаете, что я придумываю? Поверьте мне, драгоценные мои, я был бы счастлив придумать, но я не знаю как это делается. Правда-правда. Я учился у старых мастеров – вот они да умели придумывать такие сюжеты, что Гомер позавидовал бы. Но ни о вдохновении, ни о темпераменте – я ровным счетом ничего не знаю.