Страница 4 из 56
Очень распространено это было – чужого ребёнка на руки взять. Даже, я бы сказала, в порядке вещей.
– Спасибо, я не устала, – помотала я головой и продолжила таращиться в окно.
Низкие дома. Девятиэтажек единицы, не говоря уже о более высокой этажности. Насколько я помнила, технологии ещё не позволяли выше строить в нашей сейсмоактивной зоне. А трясёт нас регулярно, мелкие толчки десятками в сутки исчисляются, так что город застроен преимущественно домами от пяти этажей и ниже. Огромный деревянный центр – я как-то прочитала, что он долгое время был самым большим из старых деревянных городов, поэтому сюда и туристы ехали.
Академического моста и в помине нет.
И многих микрорайонов, конечно же, всё ещё нет, вместо них пустыри или вообще лес.
Выгрузились мы на «Кафе». Остановка эта была оформлена самым наишикарнейшим образом – фактически, никак. Наверное, летом был какой-то кармашек, но зимой его совершенно погребло под снегом. А в метре от края начинался резко уходящий в болото уклон. Сейчас всё замёрзло, но всё равно неприятно вот так высаживаться. Надо сказать, что остановка эта по жизни какая-то невезучая. Так ведь и не будет над ней никакого навеса ещё лет сорок или даже пятьдесят...
Я ГЛАЗЕЮ ПО СТОРОНАМ И НЕМНОГО ПАНИКУЮ
Мы дождались, пока автобус отъедет, перешли дорогу, и тут я увидела его! Магазин-стекляшку. Стекляшками, я так понимаю, будут называть всё большое, по кругу сплошь оформленное панорамными витринами. У нас наверху, между Областной клинической больницей (которую все местные для краткости просто называют «областная», без всяких там больниц) и школой тоже стекляшку построят. Года через три, что ли.
Но эта стекляшка стояла тут уже несколько лет и помнилась мне тем, что когда бы мы ни заходили в неё, там всегда, вот всегда продавалась жарено-копчёная мойва. Вообще, у него, видать, рыбная специализация была, что ли, потому что помню и солёную рыбу типа той же мойвы или селёдки, и бесконечные ряды витрин и холодильников, в которых лежала мороженая камбала, минтай, хек и прочая недорогая пролетарская рыба. Но мойва горячего копчения – это же моя любовь. Это было настолько вкусно, что мой рот немедленно наполнился слюной. И стоила эта рыбка какие-то смешные деньги, сорок копеек за килограмм, что ли, а свежемороженная – вообще двадцать. Я и свежемороженой бы купила, дома пожарить. Тут её пока вообще считают едой для кошек, дешевле минтая. Если бы не наш патефон дурацкий, обязательно бы попросилась зайти, а так с грузом крюк делать... Но я сюда прогуляюсь обязательно!
Это я всё думала про себя, пока мы переходили дорогу и направлялись вверх, к дому.
Штаны мои звонко, с присвистом делали ш-шур-ш-шур. Я зимами всегда была самая блатная. У большинства детей штаны были просто шерстяные или с начёсом, толстые такие. После прогулок эти штаны облеплялись сплошной снежно-комочковой бронёй. Мне же мама поверх одевала болоневые штаны, лично самошитые, с которых всё соскальзывало. Не знаю, почему так не делали все. Может, болонь в дефиците была? Я вообще не уверена, что правильно пишу название ткани, но все тётки вокруг дружно называли её именно так.
Зимы пока стояли холодные, под болонями у меня было двое толстых рейтуз да колготки, на тушке – футболка, водолазка, свитер шерстяной (с клёвыми оленями!) и толстая цигейковая шуба подпоясанная «настоящим солдатским» ремнём. Не знаю, насколько он был настоящий, но бляха со звездой. На голове тонкая «лыжная» шапочка, а поверх – цигейковая же шапка на резинке вместо вязок. Удобнейшая вещь, между прочим! Поднятый воротник перевязан полосатым вязаным шарфом в два оборота. Довершали наряд толстые двойные рукавички на резинке, продёрнутой через рукава шубы – чтоб не потерять.
На ногах у меня были валенки. Да и у мамы на ногах тоже были валенки. Не те, которые потом будут (как сапоги с валяными голенищами) и даже не с резиновыми литыми подошвами. Просто валенки, цельные, которые от долгого лежания на складах сплющиваются в вертикальной, скажем так, проекции до такой степени, что первое время стоять на них трудно, как на коньках, а стопа испытывает непредусмотренные природой боковые нагрузки. Мои уже слегка обмялись, но подошва всё ещё была кругловатая.
А вот шуба мамина мне совсем не нравилась. Не знаю, сколько ей уже лет, но искусственный ворс совсем свалялся, сделавшись взъерошенно-сосулечным. Шапка какая-то страшненькая... При этом мама была тоненькая, совсем как старшеклассница. Размер сорок четвёртый, наверное. Во всяком случае, помню, как я, учась классе в десятом, нашла однажды в шкафу её пальто этих лет. И оно на мне не сошлось!
А потом – года через два это будет – случилась у неё тяжёлая ангина, давшая какие-то лютые осложнения, в том числе ревмокардит. В больнице она лежала долго, и почему-то ничего не помогало, пока не подключили гормоны. И вот тут её разнесло со страшной силой. Выписывалась мама, поправившись на тридцать килограмм.
Ужас, как на мой взгляд.
Интересно, можно будет этого как-то избежать?
На этой мысли дорога вильнула влево, оставив нам направление, которое можно было назвать разве что просёлком. Блин, я и забыла, что тут неасфальтировано всё! Хорошо, хоть грязи нет. Зато есть снег, – порадовала сама себя я. Ноги вязли.
Прямо посреди Юбилейного микрорайона остался квадрат частного сектора – обычных деревянных домов по типу деревенских, только на совсем небольших участках, сотки по две-три. Когда-то кто-то пустил слух, что именно этот кусок крайне нужен городу для какой-то многополосной дороги, и люди ждали что вот-вот, вот сейчас, буквально со дня на день, к ним придут и начнут изымать дома́ и раздавать за это квартиры. А поскольку по закону выдавать жильё взамен положено было не по площади дома, а по норме квадратов на каждого прописанного, попрописывалось в этих домиках просто дохрениллион народу. Они будут надеяться ещё лет сорок, пока не станет окончательно ясно, что именно этот кусок нахрен никому не упёрся.
Воду этот частный сектор получал из двух колонок, вокруг которых заледенели большие пятна, похожие на выпуклые полярные щиты. Сразу за краем частного сектора начиналась ограда восемнадцатой школы. Ну, всего с треть дороги осталось! Да и уклон здесь не такой уж сильный, допрёмся.
Собственно, на са́мой-са́мой верхушке круглой сопки Юбилейного, через дорогу от нашего дома, располагалась областная больница. Будущая. Пока это был забор, обнесённый колючей проволокой, и трудились там весьма специфические работники, которых каждый день привозили-увозили на нескольких закрытых решётками грузовиках.
И заснеженные тополя не закрывали пятиэтажки с верхом, а стояли совсем маленькие, едва доставая своими макушками до третьих этажей.
Ой, с этими тополями случай был...
Однажды, классе во втором или в третьем я училась, приходил в школу какой-то агитатор из природоохранного общества, так красиво всё рассказывал, и главное – о пользе деревьев в городе. Как-то он зацепил тополя. И мы, несколько девчонок со двора (дурынды с инициативой), буквально через пару дней нашли обрезанные тополиные ветки. Видать, дорожная служба или дворники вдоль проводов деревья подреза́ли и часть мелких обрезков растеряли. Так мы все эти ветки собрали и тупо за домом навтыка́ли. И они все прижились! Это ж тополя! Теперь у нас за домом типа лес. Нет, в будущем, из которого я выпала – тополиный лес, а в этом настоящем его пока нету. Может, и не будет, потому как в прошлый раз одним из двигателей этой гражданской инициативы была я, о, Господи...
За два дома от нас нам попалась лавочка, и мама поставила поклажу – отдышаться.
– Не устала?
– Не-а, – помотала я головой. – А ты? Может, я за санками сбегаю? Радиолу поставим.
– Да нет уж, – мама махнула рукой, – чего тут, этот дом пройти, да ещё дом...
Стоять просто так было скучно. Понимаете – совсем позабытое чувство переполнения движением, которое требуется выпустить. Напротив подъезда жильцы залили водой небольшой откос, рядом валялось несколько картонок.