Последствия старых ошибок. Том 1

История вторая. Энимэ

Саа, столица Аннхелла. Окрестности и госпиталь

'…Вся беда в том, что мир, когда он настоящий, — напрочь лишён книжной соразмерности и стройности. Это всегда смесь необъяснимого, непередаваемого, откровенно тупого и жестокого. И этим он толкает пишущего к совершенно иному миру. Миру, устроенному логично. Пусть даже грязному, если речь в романе идёт о грязи.

В жизни — иначе. Как ни бейся — всё равно будешь совершать неоднозначные поступки: хорошие для одних, плохие — для других, умные для третьих и откровенно тупые для четвёртых.

Наш мир — живой. Пока он живой — в нём существует неоднозначность и незавершённость.

Каждую секунду он рождается из линий эйи. Родившись — умирает. Так полагают эйниты.

Учёные же считают, что мир есть сумма одновременно существующих противоположностей. Разница невелика, в общем-то. Квантовое многовариантное будущее переходит для наблюдателя в четырехмерное одновариантное настоящее. Легко и просто.

Эйниты полагают, что видят варианты будущего. Мало того, они уверены, что могут влиять на выбор вариантов не поступками, а исключительно силой душевной работы.

Подтвердить или опровергнуть это трудно.

Но я наблюдал ситуации, просчитанные логиками, казалось бы, совершенно однозначно. Однако Проводящий говорил: «Нет, будет так», и все наши выверенные расчёты летели влево.

Конечно, можно спорить, можно считать, что рассчитывали мы неправильно. Но сомнения всё-таки остаются, когда это повторяется.

Кстати, грешат психическим воздействием на реальность не только эйниты.

У ледяных лордов тоже морда в пуху. Но действуют они жёстче, и в этом плане эйниты мне симпатичнее.

Жестокости в мире и так хватает. Хотя она — самое нелогичное, что в нас есть.

Звери не убивают без биологических причин. Это делают только люди.

Только мы убиваем, нанося этим вред живым тканям собственной души.

Я думаю, что душевное вырождение и было причиной массовой экспансии человека в космос. Земляне просто вытесняли тех, в ком желания разрушать оказалось слишком много.

Но они позабыли, что развиваются интенсивно именно агрессивные цивилизации…

Возможно, Земля погибла от недостатка адреналина? Или — они нашли выход?

И всё-таки… Почему мы так невозможно нелогичны? Потому что живые?

Похоже, совмещение несовместимого — вообще свойство любой жизни. Мы состоим, но не составляемся из отдельно взятых частей…'

Да, я дочитывал дневник.

Не подумай чего, я спросил. Дьюп пожал плечами — говорил он всегда мало, а сегодня — особенно.

А я не мог уснуть. Потому что хорошего конца у сказки не получилось. Влану спасти мы не смогли.

Айяна сказала это сразу, как только увидела её.

Она наклонилась над капсулой, и почти тут же выпрямилась, покачав головой.

— Нет, — начала она по-экзотиански, но я понял почти всё. — Все нити оборваны. Большая судьба — большая плата. Ей нужно было жить по-другому. Тише.

Потом Проводящая коснулась кончиками пальцев виска и добавила:

— Дитя я могу забрать с собой.

И я понял — она знала. Знала сразу. Потому и согласилась с нами лететь.

Возразить было нечего.

Айяна сказала, что останется до рождения ребёнка. Ненадолго, потому что девочка родится семимесячной.

Присутствующий тут же медик потерял дар речи — он, вместе с меддиагностом, недавно озвучивал, что родится мальчик.

Мы ждали.

Потеряв Дьюпа, я пытался свернуть горы. Потеряв Вланку, ощутил, что любое движение — бессмысленно.

Реальность останавливалась. Я мог передвигать слова и чувства как предметы.

Они проплывали передо мной медленно и неотвратимо. И я видел уже, где было начало их движения, а где вечность обрывалась, и слова превращались в материю.

Круговорот энергии. Слово и его овеществление. Я мог сейчас сказать стул, остановить сказанное и поставить его на пол. И сесть.

Но я не хотел. Можешь — только тогда, когда уже не хочешь.

Почему убили не меня? Почему Тако должен был закрыть меня своим телом, а Влана сесть в якобы мою шлюпку?

Может, мне самостоятельно прекратить уже самого себя по-тихому, чтобы никто больше не занимал «моё» место в небытии?

Я механически отмечал, что Айяна то и дело останавливает взгляд на моём лице. Но мне было всё равно.

Я делал какие-то необходимые дела. Проверял посты, конфисковывал расплодившееся оружие, ловил мародёров, ночевал у Вланки в боксе. В меня два раза пытались стрелять. Оба раза с комическим эффектом.

Первый «стрелок» старательно выцеливал «капитана Пайела» с крыши. Я долго стоял у него за спиной и смотрел, как синхронизатор прицела мечется в толпе в поисках моего лица.

Второй шмальнул практически в упор. Из дефрактора. Он ожидал, что я сделаю шаг назад, но я сделал шаг вперёд, возникла завязка между доспехами и излучателем, и выстрела не получилось.

Обоих я отпустил.

Через три недели родилась девочка. Семимесячная.

Это было что-то красное, окружённое блестящей, словно бы зеркальной, сине-фиолетовой плёнкой. Из-за этой плёнки я даже не мог понять, шевелится она или нет.

— Рубашку давай, чего стоишь? — прикрикнула на меня Айяна.

Я, не отрывая взгляд от её рук, сбросил на пол китель, и стянул через голову трикотажную рубашку.

Эйнитка завернула в рубашку ребёнка и сунула мне.

— Прижми к груди, чтобы не замёрзла.

Дьюп подобрал китель и накинул мне на плечи.

— А почему он… Она такая?.. Ну?.. — я не находил слов.

— Видишь, что ли? — хмыкнула Айяна. — Все такие рождаются. Есть от тела пуповина, есть — от неба. Душа ребёнка всё ещё связана с Матерью. Выйдет плацента, мы перережем пуповину, и сияние тоже угаснет.

Она ждала, пока отойдёт плацента.

Больничный хирург, попытавшийся поначалу спорить с Проводящей эйи, теперь забился в самый дальний угол. Оттуда он сигналил мне, чтобы я проверил, дышит ли девочка.

Я потрогал пальцем крошечный нос и ребёнок чихнул.

Айяна обернулась.

— Чего ты её торопишь?

Она расшнуровала платье, взяла у меня свёрток и поднесла к груди.

Медик молчал. Ещё вчера он пытался взывать к нашему разуму, объясняя, что маленькому ребёнку потребуется молоко. Что здесь не специализированная клиника, и нужно срочно заказать детскую смесь…