Страница 50 из 94
По состоянию на 2 октября 1920 года Первая конная армия имела 1577 человек комсостава, 13 967 бойцов-кавалеристов, 2621 пехотинца, 34 500 лошадей, 58 орудий, 260 пулеметов, три бронепоезда, одну бронелетучку, три автобронеотряда и 20 самолетов. Но только за октябрь из Первой конной дезертировали 1200 бойцов. А еще несколько тысяч, сведенных в маршевые полки, признавались не вполне надежными. Но все равно Конармия, пополненная людьми и лошадьми, обеспеченная продовольствием, фуражом и боеприпасами, представляла собой грозную силу. Вот только дух большинства бойцов был уже не тот, чем, скажем, в начале польского похода. Да и не так много конармейцев из этого похода вернулось.
Итак, после завершения борьбы с Польшей Конармию бросили против Врангеля. Не без сложностей, связанных с разложением отдельных частей, бойцы Буденного прибыли на Южный фронт – для последнего решительного боя Гражданской войны.
После разгрома под Варшавой Ленин и Троцкий стремились помириться с поляками и поскорее покончить с белой армией. Главком С. С. Каменев также осознал безнадежность ведения войны с Польшей. 12 октября 1920 года, в день вступления в силу советско-польского перемирия, он предложил Политбюро все силы бросить против врангелевской армии в Крыму, мотивируя это тем, что вести борьбу с Польшей Красная армия все равно в данный момент не в состоянии: «…Мы не можем рассчитывать на то, что до ликвидации Врангеля мы будем в состоянии, продолжая борьбу с ним, уделить такие силы и средства для Запада, чтобы в короткий срок восстановить там нашу боевую мощь до размеров, гарантирующих нам успех в борьбе с поляками, если бы они разорвали условия перемирия… Необходима резкая массировка сил и средств против одного из… противников, и именно против Врангеля, в силу общей обстановки; с этим решением связан известный риск ввиду ослабления наших сил на западе, но и при половинчатом решении этот риск тоже не может быть устранен в достаточной мере, так как нет никакой уверенности, что одновременно с борьбой на юге мы сможем дать на запад средства для полного восстановления его мощи».
Заключению перемирия с Польшей предшествовал визит Троцкого в штаб Западного фронта. Это посещение Лев Давыдович описал следующим образом: «Наши армии откатились на четыреста и более километров. После вчерашних блестящих побед никому не хотелось с этим мириться. Вернувшись с врангелевского фронта, я застал в Москве настроение в пользу второй польской войны. Теперь и Рыков перешел в другой лагерь. „Раз начали, – говорил он, – надо кончать“. Командование Западного фронта обнадеживало: прибыло достаточно пополнений, артиллерия обновлена и пр. Желание являлось отцом мысли. „Что мы имеем на Западном фронте? – возражал я. – Морально разбитые кадры, в которые теперь влито сырое человеческое тесто. С такой армией воевать нельзя. Вернее сказать, с такой армией можно еще кое-как обороняться, отступая и готовя в тылу вторую армию, но бессмысленно думать, что такая армия может снова подняться в победоносное наступление по пути, усеянному ее собственными обломками“. Я заявил, что повторение уже совершенной ошибки обойдется нам в десять раз дороже и что я не подчиняюсь намечающемуся решению, а буду апеллировать к партии. Хотя Ленин формально и отстаивал продолжение войны, но без той уверенности и настойчивости, что в первый раз. Мое несокрушимое убеждение в необходимости заключить мир, хотя бы и тяжкий, произвело на него должное впечатление. Он предложил отсрочить решение вопроса до того, как я съезжу на Западный фронт и вынесу непосредственное впечатление о состоянии наших армий после отката. Это означало для меня, что Ленин, по существу дела, уже присоединяется к моей позиции.
В штабе фронта я застал настроения в пользу второй войны. Но в этих настроениях не было никакой уверенности: они представляли отражение московских настроений. Чем ниже я спускался по военной лестнице – через армию к дивизии, полку и роте, тем яснее становилась невозможность наступательной войны. Я отправил Ленину на эту тему письмо, написанное от руки, не сняв для себя даже копии, а сам отправился в дальнейший объезд. Двух-трех дней, проведенных на фронте, было вполне достаточно, чтобы подтвердить вывод, с которым я приехал на фронт. Я вернулся в Москву, и Политбюро чуть ли не единогласно вынесло решение в пользу немедленного заключения мира».
К миру стремилась и Польша. Ее войска продвинулись далеко на восток. Перед ними находились деморализованные остатки разгромленных армий Западного фронта, получившие сырое, необученное и не вполне благонадежное политически, учитывая недовольство крестьянства продразверсткой, пополнение. Кроме того, Красная армия в полной мере была армией Гражданской войны. Столь тяжелое поражение, какое случилось под Варшавой, основательно подорвало ее дух. Поражение в следующем за Варшавским Неманском сражении, в результате которого советские войска откатились за Минск, подтвердило это. Дальнейшее наступление поляков грозило тем, что красноармейцы обратятся в беспорядочное бегство. Фактически путь на Смоленск и Москву для польской армии был открыт. Однако надвигалась осенняя распутица и война грозила затянуться. Главное же, поляки вовсе не горели желанием захватывать Москву для генерала Врангеля. Как писал Пилсудский еще в начале 1919 года: «Возможно, я и смог бы дойти до Москвы и прогнать большевиков оттуда. Но что потом?.. Места у них много. А я Москвы ни в Лондон, ни в Варшаву не переделаю. Только, видимо, отомщу за гимназическую молодость в Вильне и прикажу написать на стенах Кремля: „Говорить по-русски запрещается“…»
Главные причины, заставившие Польшу прекратить успешно для нее складывающуюся войну с Советской Россией, лежали не в военной, а в чисто политической плоскости. Полный разгром Красной армии приводил к власти в Кремле Врангеля, который до сих пор не признал даже польской независимости. И не было никакой уверенности, что, укрепив свое внутреннее положение, барон не попытается восстановить единую и неделимую. И если в противостоянии с Советской Россией, стремившейся зажечь пламя пролетарской революции по всему миру, Польша могла рассчитывать на помощь держав Антанты, то в случае прихода к власти в Москве Врангеля, сторонника «единой и неделимой России», Пилсудский уже не мог полагаться на англо-французскую поддержку польской независимости, пожелай российское «белое» правительство восстановить в той или иной форме контроль над Польшей. «Начальник Польского государства» явно считал большевиков, заявивших в свое время о признании независимости Польши, меньшим злом по сравнению с Деникиным, Колчаком и Врангелем.
Наверное, выход мог бы быть найден, признай тот же Врангель независимость Польши и Украины. Фактически Пилсудский начал войну с Советской Россией ради создания независимого от Москвы Украинского государства. Тогда между Россией и Польшей создавался достаточно сильный «буфер» и Варшава могла бы чувствовать себя гарантированной от покушений Москвы. Однако надеяться на то, что Врангель признает Директорию Петлюры, не приходилось. А значит, не имело смысла польскими руками таскать каштаны из огня для русских белогвардейцев. Таким образом, участь Врангеля была решена, хотя он еще пытался наступать за Днепром и в середине августа высадил десант на Кубани. Однако Заднепровская операция Русской армии провалилась еще до прибытия Первой конной. Что касается кубанского десанта полковника Улагая, то он, так и не сумев поднять на борьбу основную массу казачества, бесславно вернулся в Крым уже в конце августа. Эти неудачи, по признанию Врангеля, сильно подорвали моральный дух его войск.
Тут сказался присущий «черному барону» авантюризм. Когда к концу сентября ему стало ясно, что поляки не намерены далее продолжать борьбу и договориться с ними не удастся, надо было не затевать за четыре дня до подписания советско-польского перемирия Заднепровскую операцию, а немедленно отводить все войска в Крым. Но Петр Николаевич был прежде всего военным профессионалом, и этот профессионализм сыграл с ним злую шутку. Как и всякий полководец, он мечтал разбить противостоящего ему противника и все еще азартно пытался ликвидировать Каховский плацдарм. В мемуарах он мотивировал решение задержаться в Северной Таврии, несмотря на достоверные сведения о подходе крупных сил красных с Западного фронта, необходимостью дождаться сбора урожая, чтобы вывезти в Крым хлеб. Но, во-первых, далеко не факт, что крестьяне отдали бы свое зерно отступающим в Крым белым за ничего не значащие бумажки. Во-вторых, хлеб при необходимости можно было надеяться получить из-за границы. Вряд ли бы та же Франция допустила бы гуманитарную катастрофу в Крыму, если бы белым пришлось задержаться там на зиму 1920 года. В итоге же Врангель подставил Русскую армию в Северной Таврии под удар вчетверо превосходящих сил противника и потерял всякую возможность длительного удержания Крыма.