Страница 120 из 129
Эдуард прищурился.
— Не просто яд, а ядовитое насекомое, — ответил он. — Я покажу. Только осторожно, не дотрагивайся до него.
— Что это? Фу, паук! Позолоченный паук! Какой противный хвост, почему он такой длинный и изогнутый?
— Это скорпион, — надменно сказал Эдуард. — Он золотой. Но жало у него ядовитое. Яд настоящий, высокой концентрации и действует мгновенно.
13. ИТАК, НАСЛЕДНИК ИЗВЕСТЕН
— Скорпион! — содрогнулась Лиселотт.
— Золотой скорпион! — Мирьям была скорей восхищена, чем испугана.
Даже Еспер Экерюд заинтересовался амулетом. Пообещав соблюдать осторожность, он взял в руки открытый медальон и стал внимательно изучать золотого скорпиона. Изнутри медальон был выложен бархатом цвета морской волны. Казалось, насекомое, словно живое, крепко вцепилось в бархат своими острыми клешнями. Жало на конце изогнутого хвоста было защищено специальным золотым колпачком.
— Тонкая работа, — сказал Еспер. — Кто его сделал?
— Один ювелир, эмигрант, сделал эту штуку в Каракасе во время второй мировой войны.
— А как же яд? Значит, яд в нем тридцатилетней давности?
Эдуард сверкнул белозубой улыбкой.
— Нет, яд нужно обновлять каждый год, иначе амулет потеряет свою силу. Не беспокойтесь, яд здесь относительно свежий.
— Какой яд — скорпиона?
— Разумеется. Его сгущают путем выпаривания и заполняют им бороздки на игле, которая скрыта под колпачком. Достаточно вонзить эту иглу в вену, чтобы убить человека.
— Ты слишком легкомысленно хвастаешься такой опасной вещью, — упрекнул его пастор.
Взяв медальон у Еспера, он с отвращением рассматривал смертоносное насекомое.
— Талисман должен приносить счастье, а не страдание и горе, — сказал он. — Я не понимаю, зачем ты повсюду таскаешь с собой это омерзительное орудие смерти.
— Я родился под знаком Скорпиона, — серьезно начал, объяснять молодой латиноамериканец. — И мой отец тоже родился под этим знаком. Раньше амулет принадлежал ему, и, если его судьба была хотя бы вполовину такой яркой и драматической, как рассказывают, он наверняка нуждался в амулете. Скорей всего, яд предназначался не для врагов, а для него самого, на крайний случай.
— И он воспользовался этим ядом? — сурово спросил пастор.
— Нет. Его застрелили из пистолета. Пуля попала прямо в сердце. Через год ему исполнилось бы тридцать. Я тогда еще не родился.
— Значит, амулет ему не помог?
С легким презрением Рудольф Люнден защелкнул медальон и протянул его Полли, которая покинула свое место у рояля, чтобы еще раз взглянуть на удивительного золотого паука.
— Неважно, обладает он магическими свойствами или не обладает, — сказал Эдуард Амбрас, — но этот скорпион — память об отце, и я дорожу им, даже если со стороны это кажется нелепым.
— А где вы так хорошо научились говорить пошведски? — полюбопытствовал пастор Люнден, решив, что тема о скорпионе уже исчерпана.
Но тут Полли Томссон обратила внимание на более интересное обстоятельство.
Она стояла напротив Эдуарда, сидевшего на мягком диване. Сперва она подумала, что его выцветшие джинсы и голубая рубашка хорошо гармонируют с темно-синими обоями, но зато составляют резкий контраст со старинным портретом в резной раме над его головой.
И вдруг она сделала поразительное открытие.
— Как к тебе попал медальон Франциски Фабиан? — спросила она подозрительно и неожиданно для себя.
В наступившей тишине адвокат Странд посмотрел сначала на медальон, который Полли держала в руках, затем на портрет.
- Ну конечно, эти женское украшение. Я же говорил, что; оно сделано в Европе, может быть даже в Швеции. Правда, о Франциске Фабиан я слышу впервые. Кто она? Родственница управляющего Фабиана?
Пастор Люнден отвернулся от портрета и постарался припомнить все, что ему было известно о семействе Фабиан.
— Полли права, — подтвердил он. — Это портрет двадцатилетней Франциски Фабиан. Написан он в шестидесятых годах прошлого века. Со временем эта молодая девица стала бабушкой Франса Эрика Фабиана со стороны отца.
— Моему отцу она тоже приходилась бабушкой, — тихо сказал Эдуард.
Мирьям Экерюд резко повернулась на диване, чтобы получше разглядеть его.
— Ты хочешь сказать, что она была… что она приходится тебе…
— Прабабушкой. Совершенно верно.
— И ты надеешься, что мы тебе поверим? — возмутилась Лиселотт Люнден. — Да ты просто спятил: приехать сюда и заявлять такую чушь. Какие у тебя доказательства? Если они вообще существуют.
— У него медальон Франциски, — довольно кисло напомнил Еспер. — И он похож на нее как две капли воды.
Полли была того же мнения, и это открытие ее потрясло. Как же они сразу не заметили сходства?
Медальон вернулся к Эдуарду, он снова надел его, в вырезе рубашки по-прежнему виднелась лишь золотая цепь. А у дамы на портрете медальон был виден целиком, он висел на бархотке и приходился как раз в ямочку на шее. Эдуард носил короткую стрижку, у Франциски волосы были завиты в длинные локоны, но цвет волос у обоих был черный как смоль, довершали сходство одинаковые миндалевидные жгучие глаза.
Эдуард по привычке закурил, и они с Рудольфом Люнденом принялись выяснять запутанные родственные связи.
— У прекрасной Франциски был один сын. Он был дважды женат и имел по сыну от каждого брака. Франс Эрик был старший.
— Верно, — подтвердил пастор Люнден, церковную метрическую книгу он знал наизусть. — Франс Эрик родился в тысяча восемьсот девяностом году. Его мать умерла, он вырос, получил образование и принял на себя управление заводом. Спустя тридцать лет после его рождения отец Франса Эрика женился во второй раз…
— На девушке из Гётеборга, — подхватил Эдуард. — Ее ласково называли Пепита, и она постоянно, к месту и не к месту, цитировала Хейденстама:[31] «Счастье женщин украшает, но мужчинам не к лицу», и тому подобное.
— Стало быть, ты ее внук?
— Да, я ее внук.
— Как звали твоего отца? Этого ты еще не сказал.
— Карл Фабиан. Его крестили поздней осенью тысяча девятьсот двадцатого года в церкви святого Улофа в Лубергсхюттане.
— В Лубергсхюттане? — недоверчиво спросила Лиселотт. — В нашей церкви?
— Да. — Эдуард нетерпеливо махнул сигаретой. — Он был младший единокровный брат Франса Эрика и родился в господской усадьбе в Лубергсхюттане.
— Это произошло задолго до того, как я получил приход, — сказал пастор Люнден. — Насколько я понимаю, мать с ребенком прожили там совсем немного.
— Да. Пепита овдовела и вернулась домой, в Гётеборг. Там она вышла замуж за инженера из Прибалтики, и они уехали в Америку. Сына Пепита взяла с собой. Хотя зять и отчим прекрасно говорили по-шведски, Карлбиан из Лубергсхюттана вскоре превратился в Карлоса Амбраса из Картахены, Рио или Каракаса. Очевидно, всем так было удобнее.
— Выдумки! — упрямилась Лиселотт. — Сказка для детей!
— Замолчи! — цыкнула на нее Мирьям. — На этот раз Эдуардо не врет, хотя и бывает излишне скрытен.
Еспер Экерюд пил уже не кофе, а виски.
— Лучше всех Франса Эрика Фабиана знал дядя Рудольф, — сказал он. — Фабиан говорил, что у него был единокровный брат?
— Да, он несколько раз упоминал об этом. Но по его словам, этот брат умер в конце сороковых годов.
— Он умер весной сорок девятого года, — уточнил Эдуард Амбрас.
— Правда, гораздо чаще Франс Эрик говорит, что благодаря женитьбе на Альберте обзавелся новой родней и очень рад этому, поскольку своих родственников у него не осталось, — задумчиво продолжал пастор. — То есть о существовании Эдуарда он понятия не имел.
— Вот-вот, а я что говорю… — начала было Лиселотт.
— Подожди, не мешай мне. Я хочу как следует разузнать все у нашего друга, который владеет амулетом Карла Фабиана и медальоном Франциски. Ты уверен, что твои родители состояли в законном браке?
31
Всрнср фон Хейденстам (1859–1940) — шведский поэт.