Шерсть и снег

Орасио еще не завернул за угол, когда услышал призывное «пст, пст, пст!» Он повернулся. Сеньора Алисе стояла в дверях и звала его.

Как только он подошел, экономка сказала:

— Сеньор викарий вспомнил, что завтра у него весь день занят. После мессы ему надо будет поехать на свои земли в Самейро. А вечером он служит новену, так что заходи уж сейчас…

Орасио разволновался: он впервые переступал порог дома священника. Алисе шла впереди, покачивая бедрами. У освещенной двери она остановилась:

— Входи!

Он прошел в комнату и сразу увидел отца Баррадаса. Викарий, с зубочисткой во рту, старался поудобнее устроиться в глубоком кресле с подлокотниками. Это был рослый мужчина, еще более полный, чем его экономка. На круглом лице с красными щеками, толстым носом и отвислыми губами виднелись маленькие живые глазки. Викарию было пятьдесят четыре года, но Орасио, который в детстве причащался у него и несколько раз исповедовался, всегда считал его стариком.

Отец Баррадас в ответ на приветствие Орасио спросил, вынув изо рта зубочистку:

— Когда вернулся?

— Сегодня, сеньор викарий.

Священник смерил его взглядом с головы до ног и благодушно заметил:

— Военная служба пошла тебе на пользу. Ты даже вроде вырос. И научился грамоте, как упоминал в своем письме…

— Простите, сеньор викарий, мою дерзость. Если уж говорить правду, то в письме было полно ошибок… — Орасио смутился и принялся вертеть в руках шляпу.

Однако священник успокоил его, сказав, что ошибок в письме не заметил, и юноша приободрился.

— Прошу меня простить, но я поразмыслил и понял, что у меня нет никого, к кому бы я мог обратиться с такой просьбой. Я все колебался, хотел написать сеньору Мартинсу, не возьмет ли он меня к себе на фабрику… Но потом решил, что без рекомендации он меня не примет… Поэтому я и написал вам, сеньор викарий, так как вы друг бедных…

Орасио с детства привык уважать священника, который был связан с богом, обладал большими познаниями, принадлежал к другому классу и пользовался влиянием среди прихожан — половина поселка была как бы его вотчиной. Когда он находился в армии, влияние викария на расстоянии ослабело, тем более что один солдат, богохульник, что ни день рассказывал ему всякие непристойные истории про монахов и попов. Однако сейчас Орасио овладела прежняя робость. Стоя перед отцом Баррадасом, который продолжал сидеть, положив свои толстые, пухлые руки на подлокотники кресла, он чувствовал себя скованным, стал запинаться. Священник слушал его внимательно, он был заметно огорчен.

— Я пытался выполнить твою просьбу, — начал викарий, когда Орасио умолк, — как только получил от тебя письмо. Поговорил с сеньором Мартинсом, как ты меня просил. Говорил также с сеньором Фрагозо и только вчера беседовал о тебе с сеньором Кабралом. Но все они ответили мне почти одно и то же. У них набран полный штат, и люди им не нужны. В прежнее время они нанимали сколько хотели учеников, но теперь запрещено иметь их больше двадцати процентов от числа рабочих. Если на фабрике сто рабочих и служащих, то нельзя иметь больше двадцати учеников… Понятно?

Орасио утвердительно кивнул головой. Отец Баррадас продолжал:

— Очень сожалею, что не сумел тебе помочь. Я собирался поговорить с некоторыми фабрикантами из соседнего прихода, но сеньор Кабрал сказал, что это бесполезно. Дело в том, что по закону хозяева должны оплачивать четыре дня в неделю, даже если нет работы. Поэтому никто и не хочет держать лишних работников. Кроме того, владельцы предприятий не любят делать добро для своего ближнего, если он из другого прихода.

Священник замолчал. Орасио стоял, опустив голову.

— Да, кстати! — снова заговорил Баррадас, как будто его вдруг осенила мысль. — Почему ты больше не хочешь быть пастухом? Такая чудесная жизнь! Недаром она нравилась святым и в древности ее воспевали поэты! — голос священника стал задушевным, как будто он сам мечтал о такой жизни. — Сверху небо, вокруг чистый воздух, восход солнца, который так красив в горах… ночь, звезды… Разве ты не видел в алтарях фигурок пастушков со свирелями? Нет сомнения, древние поэты были правы!

— Я хочу жениться, — заговорил Орасио, — поэтому-то и надумал переменить работу. Оставаясь пастухом, я не заработаю на жизнь… Другое дело, будь в стаде мои овцы… У семьи, как вам, сеньор викарий, известно, ничего нет… Я уже взрослый, хочу работать, только не знаю, куда податься. Родители не дали мне образования, но теперь я кое-чему научился и вот подумал…

Отец Баррадас, слегка зевнув, прервал его:

— Хорошо. По-своему ты прав. Я не хочу тебя отговаривать. На этот раз тебе не повезло, но можешь не сомневаться: если только что-нибудь появится, я о тебе не забуду. Не хочешь ли стаканчик вина? Алисе! Алисе!.

— Нет, большое спасибо, не хочу!

— Выпей, чего там! А я пойду ложиться — мне завтра рано вставать.

Отец Баррадас снова зевнул и поднялся.

— Я вам очень благодарен, сеньор викарий. Если бы у меня был здесь кто-нибудь еще, я бы вас не побеспокоил…

— Ты меня вовсе не побеспокоил. Ступай с богом! — И викарий обратился к Алисе, которая показалась в дверях: — Угости-ка его стаканчиком вина…

Орасио вышел из гостиной, смиренный, скромный, с понуро опущенной головой; ему казалось, что он находится на дне глубокого колодца, где трудно дышать. В коридоре он сказал:

— Я не хочу вина, сеньора Алисе. Очень благодарен, но мне не хочется.

Экономка настаивала, подталкивая его по направлению к кухне:

— Иди! Иди! Глоток вина никогда не повредит.

Уже стоя со стаканом в руке и дожидаясь, пока Алисе сделает бутерброд с сыром, Орасио подумал: «Наверно, это воля господня, для моего же блага. Я слышал, что фабрики в Ковильяне куда лучше, чем у нас в Мантейгасе. Ткачи там зарабатывают намного больше. Может быть, Мануэл Пейшото или крестный отец куда-нибудь меня устроят, ведь Ковильян большой город».

Орасио несколько успокоился, и в душе его вновь затеплилась надежда. Он медленными глотками пил вино и рассматривал выкрашенные белой масляной краской полки для посуды, большие, начищенные до блеска медные тазы, в которых обычно готовят свиную печенку, сковороды и эмалированные кастрюли, тарелки, миски и в глубине кухни большой очаг — все это стараниями сеньоры Алисе содержалось в строгом порядке. «Вот какая кухня должна быть у меня! Конечно, не такая роскошная, но такая же опрятная».

II

Сойдя в Ковильяне с грузовика, Орасио оглядел свой костюм. Он его сберег во время службы в армии, когда ходил в форме; и все же костюм уже залоснился и стал ему тесен. Особенно не понравились Орасио брюки, вытянувшиеся на коленках. «Жаль, что я так плохо одет, а вдруг крестный устроит меня на службу в лавку?» Он застегнул пиджак и поправил шляпу… Хотя Орасио и был недоволен своим костюмом, в этот раз он чувствовал себя в Ковильяне гораздо увереннее, чем раньше. Городок с извилистыми крутыми уличками не внушал ему теперь той робости, какую он, сельский житель, испытывал перед ним, прежде чем познакомился с Лиссабоном и Эсторилом. Ковильян показался ему гораздо меньше, чем прежде.

Дойдя до площади, он на несколько минут задержался у строящегося нового рынка. По дороге в город Орасио размышлял о том, что он скажет своему крестному отцу Маркесу и что от него услышит. Теперь же он старался ни о чем не думать, чтобы опять не вернулось чувство тревожной неуверенности. Шагая дальше, он вспомнил базар, куда еще мальчиком приезжал с отцом, привозившим форель для доктора Каэтано от доктора Коуто… Орасио хотелось как можно скорее поговорить с крестным, но в то же время он побаивался этого разговора. Наконец он решился и ускорил шаг.

Заведение Маркеса находилось поблизости, на улице, зажатой между двумя рядами старых домов. То была бакалейная лавка, обслуживавшая жителей этого бедного квартала. В глубине ее виднелась полуоткрытая дверь, которая вела в мрачное складское помещение. Оттуда и появился вызванный приказчиком хозяин.