Страница 58 из 61
— Ну и пусть! Грязнуха она — вот что! Как можно было это допустить?
Идалина знала, что по соседству, кроме Прокопии, некому было приглядывать за ребенком. Поэтому она попыталась успокоить Орасио:
— От клопов дети не умирают… Я поговорю с Прокопией, но… в такую жару они повсюду. И у нас их немало. Вчера я нашла двух… Разве они тебя не кусают по ночам?
— Одно дело — мы, а другое — беззащитный ребенок!
Раздраженно выпалив это, Орасио положил сына на кровать, снял с колыбели тряпье и стал тщательно его осматривать.
— Вот один! — воскликнул он. — Вот другой! Не иначе, они от Прокопии…
Но Идалина не хотела ссориться с соседкой:
— Она здесь ни при чем. Ведь у нас во всех щелях клопов полным-полно!
— Тогда в воскресенье будем их морить. Надо с этим покончить!
В воскресенье, как только Орасио, успокоенный, вернулся из богадельни — Маррете стало как будто лучше, — они принялись за дело.
Прежде всего разобрали кровать.
— Матрац на улицу! — приказал Орасио.
Пока Идалина выносила матрац, он искал клопов в кровати. Вот выполз один, другой, затем появились десятки; он давил их с яростью. Жоанико, колыбель которого поставили в угол, принялся плакать.
— Успокой ребенка и иди сюда!
Орасио обнаружил клопов и в полу под кроватью. Идалина начала чистить пазы между старыми досками, а он в это время осмотрел тумбочку. Ребенок снова расплакался, Идалине пришлось укачивать его.
Тумбочка тоже оказалась населенной клопами, и Орасио обильно посыпал внутри порошком. В это время в дверях появился Мануэл да Боуса. У него был вид человека, который чувствует, что пришел не вовремя.
— Добрый день!..
Орасио едва ответил и продолжал свою работу.
Мануэл да Боуса часто захаживал к Орасио. Хозяин склада ни разу не повысил ему жалованья, и старик зачастую просто голодал. Он наведывался в обеденное время то к одному, то к другому знакомому и предлагал хозяйке свои услуги для выполнения различных поручений. Он становился все дряхлее, ходил сгорбившись и был похож на старую обезьяну. Оборванный, грязный, Мануэл да Боуса представлял собой жалкое зрелище. Когда кто-нибудь ел в его присутствии, он угодливо улыбался и губы его вздрагивали. Орасио жалел старика, но тот был ему по-прежнему неприятен. Не раз он замечал, что Мануэл пристально смотрит на Жоанико. В такие минуты Орасио казалось, что старик может сглазить ребенка, причинить ему зло. Он грубо окрикивал Мануэла, и тот вздрагивал, словно приходил в себя.
В противоположность мужу Идалина относилась к старику очень терпимо, даже с некоторой симпатией.
— Он бедный человек! И честный! Ни разу не взял у меня ни одного тостана! — говорила она. — О нем некому позаботиться. Жалко мне его…
С тех пор как Идалина начала работать на фабрике, она ходила на базар только по воскресеньям. Мануэл да Боуса взялся помогать ей — иногда приходил рано утром, до начала работы, и кое-что покупал; заходил и вечером, после закрытия склада, всегда готовый услужить. Как только старик видел, что Идалина снимает с очага ужин, он притворялся, будто собирается уходить.
— Ну ладно… До завтра… Пошли вам господь спокойной ночи…
— Подождите! — И Идалина подавала ему миску супа.
Как-то Орасио сказал, что не может есть, когда Мануэл да Боуса смотрит ему в рот, тем более что не всегда у них было что предложить старику. С тех пор, как только Мануэл начинал прощаться, Идалина говорила:
— Приходите попозже… Вы мне понадобитесь…
Видя, что творится в доме, Мануэл да Боуса еще с порога понимающе улыбнулся Орасио:
— Расправляешься? Сейчас для них благодать, жара-то какая… В моей комнате их тоже тьма… Хочешь, помогу?
Орасио не ответил, и старик принял его молчание за согласие. Взяв у Идалины головную шпильку, он занялся поисками гнезд, скрытых в щелях и пазах. Он действовал уверенно и мастерски, как будто занимался этим всю жизнь. Чтобы лучше видеть, Мануэл да Боуса попросил Идалину зажечь лампу. Извлекая клопов из их убежищ, он иногда сжигал их над пламенем лампы и торжествующе смеялся. Клопы были повсюду. Много щелей уже было засыпано порошком. Из дома доносился на улицу запах керосина.
Снова заплакал Жоанико. Орасио взглянул на ребенка, затем на жену, которая держала в руках половую тряпку, на Мануэла да Боуса, поглощенного уничтожением клопов, и проворчал: «Разве это дом? Клопиный сарай! Барахло, а не дом!» И внезапно представил себе: вот Жоанико, уже подросший мальчик, расхаживает по двору их нового беленького домика, крытого черепицей… Затем перед ним встала картина, которую он наблюдал в Лиссабоне и Эсториле: за оградой особняка, на обсаженных пальмами лужайках играют дети… Он с восхищением вспоминал о них, когда вернулся из Лиссабона в Мантейгас, и с грустью, когда узнал, что ему не достался домик в Пене-дос-Алтос. Теперь же его охватило негодование. Неужели Жоанико должен все свое детство провести в этой лачуге?
Соседки — Тракитанас, Жозефа и Прокопия, — увидев разложенные возле дома Орасио матрац и одеяла, с любопытством подошли к открытой двери:
— Бог в помощь! — воскликнула, заглянув внутрь, Тракитанас, старуха со смуглым морщинистым лицом. — Но зачем вы это делаете? Сегодня вычистите, а завтра опять их всюду будет полно…
Действительно, летом от клопов не было житья, и бедняки смирились с этим, зная, что только зима принесет избавление. Теперь их донимали другие заботы. Война кончилась, а хлеба по-прежнему не хватало, хотя газеты когда-то уверяли, что после войны все будет в изобилии. Если к зиме положение не изменится, миллионы людей в Европе, переживших войну, могут погибнуть от голода и холода.
В один прекрасный день стало известно, что американцы сделали в Португалии крупные заказы на одеяла для тех, кто остался без крова в разрушенных селах и городах. Таким образом, текстильщикам Ковильяна не угрожала безработица.
— Повезло нам! — радовался как-то вечером Педро в кафе «Жоан Лейтан». — У нас не будет четырехдневной недели…
Мантейгас славился своими камвольными и грубошерстными тканями — его фабрикам и была передана значительная часть этого заказа. Азеведо де Соуза, который уже несколько лет собирался прибрать к рукам одну старую фабрику в Мантейгасе, теперь решился наконец вложить средства в реконструкцию этого предприятия.
Фабриканты Ковильяна были довольны — вопреки многочисленным предсказаниям в шерстяной промышленности спада не наблюдалось. Так как Англия и другие соперничающие с ней страны еще не оправились от ран, нанесенных войной, и не могли пока выступить на мировом рынке со своими текстильными товарами, ткацкие станки Ковильяна продолжали работать с такой же интенсивностью, как во время войны.
Наступила осень, листья каштанов пожелтели, а затем постепенно стали опадать.
Ребенок Жозефы, который был в яслях, подрос, и его вернули матери. Увидев сына Жозефы, Идалина позавидовала. Он был толстенький, краснощекий, а ее Жоанико никак не поправлялся, и у него постоянно болел живот…
Газеты продолжали писать о тяжелом экономическом положении в Европе, где насчитывалось сто сорок миллионов голодающих. Тысячи детей умирали от недоедания, тысячи бездомных бродили по дорогам, нападали на людей, убивали из-за куска хлеба. Нищета, более страшная, чем когда бы то ни было, неумолимо владычествовала над континентом.
Рабочим Ковильяна приходилось туго; они вынуждены были отказываться от самого необходимого. Но, несмотря ни на что, продолжали надеяться, что все изменится к лучшему.
В начале декабря выпал первый снег. Утром по дороге на фабрику Орасио невольно подумал о мужчинах, женщинах и детях, которых война лишила крыши над головой. Он представил себе, как они, дрожа от холода, укрываются в засыпанных снегом развалинах. Затем подумал о Маррете, доживающем свои дни в богадельне, о Жулии, заложившей последние одеяла, о старике, которого однажды вечером товарищи нашли мертвым на дороге в Алдейя-до-Карвальо…
Снег все шел и шел. С крыш свисали белые сосульки, улицы сверкали белизной — все было белым, за исключением дверей лачуг, они напоминали вход в пещеру. Телеграфные и телефонные провода стали похожи на толстые пастушеские посохи: теперь на них уже не садились ни воробьи, ни снегири. Снег хлопьями висел на деревьях и придавал им какой-то фантастический облик…