Страница 2 из 2
Девушка повернулась к нему, на её обнажённое тело ложились отсветы пламени.
— Я пришла помочь.
— Вы взвалили на меня непосильное бремя оправдываться — за всех вас. Это невозможно вынести, это беспощадная ответственность.
— Злиться — грех.
— Не юродствуй. Закутайся.
Он сгрёб с кровати одеяло и швырнул девушке. Она не дрогнула. Одеяло осталось лежать у неё в ногах, она переступила через груду босыми ногами, тихой поступью приблизилась к человеку.
— Не предавайся греху.
Благодаря какому-то волшебству на ладони у неё оказался маленький крестик. Умоляюще девушка произнесла:
— Возьми. Спасись.
Что-то очень нехорошее, чёрное готово было вырваться из человека.
— Не будет никакого Страшного суда.
— А ты всё равно возьми.
Он посмотрел прямиком в её глаза — ледяные, за взглядом которых не скрывалось ничего. Пустота. И как же он устал растолковывать пустоте про унылый, безнадёжный тупик.
— А ты всё равно возьми, — говорила девушка. — Важно лишь как сильно ты будешь желать спастись.
— Разве чего-то вообще можно желать в такие минуты?
— А любовь?
— Моя любовь со мной. Прости, но тебе в ней нет места.
Теперь он должен был сказать то, что говорил каждому наваждению, каждому мороку, проникавшему в его воспалённое сознание. И в момент, когда он готов был высказаться, память вновь подсветила загубленное, заброшенное воспоминание — поцелуй и жар женских губ. Человек чуть не сломался. Он призвал на помощь всю силу воли и сказал:
— Теперь уходи.
Девушка исчезла. Не плавно расплылась в воздухе призраком, а резко, с некоей грубостью — человек и моргнуть не успел.
Уже почти догорели в камине портрет и книги. Становилось как-то зябко, неуютно. Взглянуть бы ещё раз на гармонию…
Человек вышел к могилам.
Всё, что он хотел — попросить прощения. Перед кем и за что — и сам не знал.
«Моя любовь со мной» — и если обобщить, то что из этого следует? Он остался один, и он обладал монополией на истину. В те последние минуты своей жизни он сам был истиной. Никто и ничто не могло отнять у него сокровенных, самых дорогих мгновений. Стоя над могилами отца и матери, он неожиданно подумал об удивительной вещи: вот гармония мха, травы, росы, солнца, дождя, гор, рек, лесов. Она была до него, она останется после. Но это будет уже другая гармония, она будет богаче, крошечные штрихи дополнили её — церковь на горе, детские качели в саду. И могилы, две каменные плиты, укрытые моховым одеялом, два финальных штриха. Разве не в том благодарность природы за столь малые явления людского бытия, что она хранит предков, даруя им возможность пребывать в ней, двигаться с ней, присутствовать в земле и корнях, в полевых цветах и пчёлах, в старой яблоне, в косточке её плода и снова в яблоне?
Человек так и не понял — получилось у него или нет. В конце концов, сегодня его одолевало множество разных мыслей. И всё же он почувствовал, что теперь имеет право сдаться.
Тогда он начал прощаться. Это было молчаливое прощание, очень личное, глубинное, наполненное мягкой, светлой тревогой, искуплением и очищением.
Человек стал свободным. У него осталось пятнадцать минут, чтобы быть собой и побыть наедине с собой.
***
В камине дымилась зола. Человек подобрал с пола одеяло, заправил кровать, сел на жёсткий матрас и стал ждать. Шли блаженные минуты, и даже страх перед неминуемым не терзал, не рвал на части. Он был своим, этот страх, только ему, человеку, принадлежащий и неотделимый от него. И не только страх принадлежал ему — целый обоз переживаний, чувств, озарений он дотащил до самого конца и скинул, облегчённо выдохнув.
Всё это принадлежало ему и всё это он заберёт с собой.
Раздался стук в дверь. За ним пришли.