Сосед по парте

Лермонтов. Слава богу, «Песню про купца…, то есть про царя» и семейные ценности уже закончили. Русичка ушла в отпуск, и у нас новый учитель. На завтра «Осень», «Молитва», «Когда волнуется желтеющая нива» и любимое стихотворение. «Ниву» прочитать на одном дыхании невозможно. Это же одно предложение в четыре строфы. Я как будто спускался по крутому склона в овраг, набирая воздух перед каждым «когда», как перед уступом. «Когда…, Когда… Когда…и, наконец, «Тогда». Остановился и выдохнул. Потом я приготовил коробок, чтобы попробовать, хотя бы одну строфу написать обожженной спичкой, как Лермонтов в каземате, но тут в комнату вошла мама. Она обняла меня сзади и прижала мою голову к своей холодной щеке.

— Как ты, Кит?

Я постарался вывернуться.

— Ма-ам! Не надо! Все нормально!

— Ты голодный?

— Мы суп поели.

— Молодцы. Сейчас ужинать будем.

С чего это она? Не обнимаемся мы обычно! Такие отношения у меня только с бабушкой Маней были! Вот все в маме было в тот день какое-то другое Как будто ее подменили! Она суетилась, говорила искусственным голосом, как наши девчонки, когда они выставлялась перед кем-то. Все делала будто на показ! И я думал, скорее бы этот Андрей Николаевич убрался восвояси! Не нравился мне этот театр!

Ночные разговоры

Среди ночи я проснулся. В доме напротив горело только несколько окон, и я понял что очень поздно. Луна была почти полная, и в полутьме можно было различить стопку постельного белья на разложенном кресле. Я вышел в коридор. В кухне горел свет. Через стеклянную дверь, затененную сверху настенным календарем, была видна мамина спина, прикрытая пуховым платком. Что-то скрипнуло, звякнуло, и я замер. Потом раздался мамин голос. Обычный, только усталый.

— Он сказал, что я обманулась: вечно девственная гурия — худшее, что можно было пожелать в его возрасте.

Незваный гость наш при этих словах шумно выдохнул и стукнул по столу. Что-то упало и покатилось.

— Лешка, не трогай! Обрежешься!

Видно было, как мама отклоняет в сторону чужую руку, протянутую над столешницей.

— Скотина! Какая же он скотина! — громко выругался мамин одноклассник.

— Тише, разбудишь Никиту! — испугалась мама.

Я проскользнул в свою комнату и нырнул в постель. Кто такие «гурии» я разумеется, знал. Это прекрасные девушки из восточных сказок. И непонятно было, почему наш гость так возбудился.

Когда я проснулся, никого в комнате не было, а на собранном кресле лежала аккуратная стопка измятого белья.

Днем мы с маминым одноклассником тоже не встретились. После уроков я только ненадолго появился в доме, чтобы переодеться, перекусить и успеть к четырем часам в бассейн. Пока джемпер одной рукой стягивал, успел в гугле набрать «гурии это». На всякий случай. Когда закончил одеваться, взглянул на монитор… А там, в ВикиИсламе, та-а-кая картинка 72 девственниц! Я даже оглянулся, вдруг я не один в квартире! И надпись там соответствующая была.

Я всю дорогу до бассейна пытался вспомнить поточнее слова, сказанные мамой ночью, и сложить их в одну фразу. Теперь мне казалось, что в ней должно быть, что-то важное для меня. Но у меня не получалось. Я так увлекся этим, что, «спасая» кирпичи со дна, чуть сам не утонул.

В этот вечер наш гость пришел, когда я читал в постели книгу, которую мама принесла из библиотеки, как «списанную», 1940 года издания. Он зашел ко мне в комнату, поздоровался и присел на край дивана. Я поджал ноги и отодвинулся к стене. Мамин приятель это заметил, но ничего не сказал, а протянул руку и развернул книгу так, чтобы увидеть обложку.

— «Поселок Тру-ля-ля», — прочитал он вслух. — Я думал, ваше поколение такими книгами не увлекается. А мы Джека Лондона очень любили. «Время-не-ждет» я сравнительно недавно перечитывал. Впрочем нет, по твоим меркам давно, лет пять назад. Мы в тот год на заимке в тайге неделю прожили. Выехали на охоту, а тут завьюжило. Ветер слушали, грелись у печки и нашли в растопке книгу без обложки. Спасли.

— Мы — это кто? — спросил я исключительно из вежливости.

— Четыре технаря из НИИ.

— А-а-а-… протянул я.

— А ты думал бородатые трапперы, — он засмеялся. — Но одного из этих парней когда-то порвал медведь, а у тех двоих, что его спасли, — после отморожения не хватало пальцев на ногах. Так что и они знали цену жизни и дружбы.

— А Вы… — начал я.

— …был четвертым.

Он задумался, а я испугался, что он начнет рассказывать какую-нибудь душещипательную историю. Но он помолчал недолго, а потом встал и вышел.

Когда я проснулся среди ночи, кресло было разложено и поверх белья накрыто пледом. Из-за плотно закрытой двери в кухню, как и в прошлую ночь, доносились голоса. Я сделал, что хотел, спустил воду, но, судя по всему, они не обратили на это никакого внимания. И я задержался в коридоре.

— Если я и жалел о чем-то, — произнес с паузой между словами мужской голос, то только о том, что оставил тебя и Пашку — двух неприспособленных к жизни идиотов — без присмотра.

— Ну, да, — тихо засмеялась мама, — самый мудрый из адыгов! Тебе ли не поучать других.

— Вспомнила! И с чего физик дразнил меня этим «адыгом»?!

— Ну как же! Смуглый, грива в кудрях, глаза, как угли! Черкес! Дитя гор! Он любил тебя, дурака! Говорят, когда узнал, что ты в университет не стал поступать, чуть не плакал. Старик к тебе привязался, а ты…

— А я… Я виноват во всех земных грехах… — сказал наш гость, как будто прочитал строчку из стихотворения.

Они замолчали, и я затаился. Решил, что уйду, когда они опять заговорят и меня не услышат. Но тут началось самое интересное.

— Кит спрашивает об отце?

— Спрашивал, потом перестал.

— Но ведь придется что-то ответить.

Я даже дышать перестал. Года два назад мама сказала: «Ты просто поверь мне, что это был хороший человек. Но есть люди, которым семья не нужна. Он уехал, и я не знаю куда». Неужели сейчас ответит?!

Молчание было очень долгим, а потом наш гость сказал:

— Но мне ты можешь ответить, почему я не узнал о ребенке тринадцать лет назад?

— Это бы что-нибудь изменило? — ответила мама с вызовом.

— Представь, могло.

Мама не то засмеялась, не то закашлялась.

— Леша, дай закурить.

— У меня в куртке… — не договорил фразу мужской голос, и через стекло стало видно, как наш гость поднимается со стула.

Я метнулся в комнату и накрылся с головой. Но долго не выдержал, стал под одеялом задыхаться. Сердце колотилось так, как будто я только что пробежал стометровку.

«А что, если он мой папаша?»

Мама редко курила. Если только с Мартой после библиотечный посиделок по случаю чьего-то дня рождения. А дома — никогда. Значит, очень волновалась. Потом я стал думать о «прочерке». А что, если он мой папаша? Стал вспоминать, как мама мне сказала: «У МЕНЯ нет человека ближе» или «У НАС…?» И еще: «Хороший человек, но семья ему не нужна».

Понятно уже, что она считает хорошим и этого своего «соседа по парте». Мне, кстати, он что-то там о тайге рассказывал, но о своей семье — ни слова. Ни разу не сказал, «а вот моя или мой». Но со мной разговаривал, как будто мы родственники! Я долго вертелся в постели, думал, что так и не усну, но закрыл на минуту глаза, а когда открыл, то услыхал будильник.

В школе Ванда все время тормошила меня и махала перед лицом ладонью: «Очнись!» А я и вправду как будто жил в параллельном мире. Как в «Шестом чувстве». Не то я привидение среди живых людей, не то я — живой, а вокруг меня призраки.

Последним уроком была химия. Мы невзлюбили химозу сразу же после первого урока. Ванда заявила, что она настоящая Долорес Амбридж. Я думаю, этим Ванда в очередной раз хотела напомнить Родьке, что она действительно прочитала «Дары смерти», и он остался ей должен два шоколадных батончика. Кстати, я предложил им для проверки не очень сложный тест на знание всех семи книг о Гарри Поттере, и они с Родькой набрали одинаковое количество баллов — шесть из десяти. После этого Шишкарев сказал: «Фиг вам я буду читать эту хрень!» Так что, боюсь, Ванда своих батончиков не дождется.