Двойник

– Карлу я рассказала всё. Между нами нет тайн. Но не думаю, что мой муж стал бы рассуждать о столь тонких материях в присутствии посторонних. Правда, он мог говорить об этом с Ульвеном. Один на один. В последние годы у них сложились весьма доверительные отношения.

– Остается предположить, – задумчиво произнес барон Максимилиан Александр, – что где-то в дальних мирах научились делать не только точные копии биологических объектов с высокоразвитой психикой, но и восстанавливать воспоминания конкретной личности.

– Это фантастика, – убежденно возразила Маилла. – И такое уж точно должно быть запрещено. Ведь в подобном случае невозможно отличить двойника от оригинала.

– Но мы же все трое ясно ощущаем, что перед нами именно клон, – заметила я.

– А как доказать? – спросила Маилла.

– Подумаем. Привлечем биологов, медиков, космопсихологов. Надеюсь, общими усилиями мы отыщем решение, – обещала я.

На душе у меня было скверно, как никогда.

Я боялась признаться, что во всем виновата я сама. Мне вдруг стало ясно, откуда двойник мог почерпнуть все подробности, о которых он так легко нам поведал, словно бы издеваясь над охватившим нас душевным смятением.

О пагубности графомании

Версию о неведомых умельцах, ухитрившихся снабдить биокопию всеми воспоминаниями настоящего Ульвена, я предпочла бы отринуть как совершенно невероятную. Нужно, впрочем, проконсультироваться со специалистами, работающими с искусственным интеллектом. Может быть, технологии такой пересадки сознания давно уже созданы. Только вряд ли они практикуются на реальных живых организмах, ибо тут возникает проблема удвоения личности, а это чревато конфликтом с законами Межгалактического альянса. Существуют миры, в которых разум имеет форму рассредоточенного силового поля или, как у аисян, разветвленной ризомы. Но гуманоиды – строго индивидуальны, – и люди, и уйлоанцы. Ни дублировать, ни клонировать нас нельзя. Пример с транскамерами не годится: на входе и выходе – та же самая личность, не две одинаковые.

Однако для воссоздания памяти имелось и куда более простое решение. И уж мне-то известно, из каких источников изготовители клона могли взять конфиденциальную информацию, моделируя его личность путем гипноза, внушения и тренировки.

Использовались не только общедоступные документальные съемки и книги, в которых ясно высвечивался образ Ульвена как ученого, преподавателя, лектора, ректора и, наконец, императора-иерофанта, каким он предстал на Лиенне. И не только воспоминания тех многих тысяч знакомых, друзей, коллег и поклонников, которые с ним постоянно общались или кратко соприкасались. С окружающими он держался обычно вежливо и благожелательно, но несколько отстраненно, и уж конечно не стал бы откровенничать о семейных делах. Пока я не вошла в его узкий дружеский круг, я сама считала его высокомерным занудой, а когда он стал ректором, то порой стеснялась запросто подойти к нему на каком-нибудь официальном приеме – настолько вальяжно и царственно выглядел мой учитель.

Илассиа и Карл рассказывали, что на Лиенне за ними в первое время велась неусыпная слежка, пока Ульвен не поставил властям ультиматум: либо все средства слежения немедленно отключаются, а схема их расположения во дворце передается ему, либо он прерывает визит и возвращается на Тиатару. Пока скрытые камеры наблюдения действовали, лиеннцы могли услышать немало бесед, в том числе и сугубо интимных. И нет никаких оснований верить, будто попытки шпионить за семьей Императора не продолжались в другом режиме, хотя бы не сплошь, а урывками, и Карл не мог в одиночку отследить все приборы, работавшие на запись в посещаемых ими городах, учреждениях и многочисленных аудиториях. Несомненно, там велись и официальные, и негласные, и любительские съемки, фиксировавшие каждое слово и каждый жест высочайших особ.

Двойник превосходно усвоил, как выглядят все его близкие. Он сразу узнал меня, и не перепутал бы Маиллу с другими женщинами из семьи Киофар.

Но, помимо видеозаписей, существовали мои собственные дневники, которым я в конце концов придала некий литературный вид и рискнула опубликовать там, где, как мне думалось, никто из здешних знакомых никогда их не будет искать.

Начиная с первой части моих космических похождений («Тетрадь с Энцелада»), и кончая последней («Наследник»), я последовательно описывала всё, что происходило со мной с детских лет до зрелого возраста. Разумеется, много места там уделялось Ульвену, особенно после того, как мы с ним познакомились лично («Тиатара», глава «Опекун», и далее – «Вечер с принцем» и прочее). Рассказ про запись в немецкой Библии, подаренной нам с Карлом в честь обручения, фигурировал в книге «Двойное кольцо». А в ее финале – диалог с учителем про слияние душ в момент перехода в бессмертие. Рассуждения про уйлоанскую ономастику на примере семьи Маиллы я ввернула в «Око космоса». Ну, и так далее. Если внимательно прочитать всю мою шестичастную эпопею, то можно узнать очень много подробностей обо всех знакомых мне членах семьи Киофар.

Понимая, что обнародовать эту сагу в мирах, с которыми контактирует Тиатара, нельзя по этическим соображениям, я рискнула выдать ее за обычный роман-космооперу. Название выбрала самое непритязательное, нарочито не уникальное, хотя абсолютно точное и откровенное: «Хранительница». Фантастических произведений с такими названиями – как туманностей во Вселенной. Не верите? Ткните в поиск и посмотрите. Затеряться в этом потоке легко.

Воспользовавшись своим нынешним привилегированным статусом, я не просто отправила файлы «Хранительницы» на мою родную планету, но и выложила на старинный русский литературный ресурс, где она, как я была совершенно уверена, затеряется в массе примерно таких же самодеятельных опусов о приключениях в дальних мирах, о магических академиях (чем наш Колледж космолингвистики хуже?), о принцессах и императорах (я нарочно использовала эти земные термины, а не подлинные уйлоанские). В общем, как мне казалось, я ловко законспирировалась. И, естественно, на обложке стоял псевдоним, а не мое настоящее имя. С псевдонимом я тоже нахулиганила, притворившись почтенной дамой-музыковедом, автором многих научных трудов, но не чуждой поэзии и беллетристике, в том числе фантастической. Дама не возражала, охотно поучаствовав в мистификации.

Зачем я всё это сотворила?..

Во-первых, жаль было многолетних трудов, затраченных на писание и редактирование моих хроник. Во-вторых, поскольку я изначально выбрала русский язык, чтобы не разучиться грамотно на нем выражаться, у меня в этой части Вселенной не нашлось бы читателей. На Тиатаре русский не популярен даже среди космолингвистов, а в других мирах его не знает никто.

В моей семье всю «Хранительницу» прочитал лишь папа, а брат Виктор проигнорировал – он вообще не поклонник дамских романов и космической беллетристики. Папе в целом понравилось, хотя кое-что он раскритиковал. Многовато, сказал он, словесного сора; стиль то слишком свойский и разговорный, то наоборот, официальный: «Юленька, раньше это называлось канцеляритом». Ну, не знаю. Я покинула Землю в семь лет, и как сейчас говорят и пишут по-русски, понятия не имею – нам здесь доступны лишь кое-какие научные книги, а в них набор выражений стандартный, и в лексике много латинизмов и англицизмов.

В-третьих, каждый имеет право на тайную слабость. Увлечение. Хобби. У барона Максимилиана Александра и Карла – музыка. Моя мама любила готовить, и на каждой планете, где им с папой доводилось жить, придумывала необычайно вкусные блюда из местных ингредиентов. Ну, а я – графоман. Профессор, директор, Хранительница Тиатары – всё это, разумеется, тоже я, но, помимо солидной особы, облеченной столь высокими должностями, есть Юла, любопытная девочка, предпочитающая играть не в игрушки и не в виртуальные игры, а в образы и слова.

Мне нравится сам процесс сотворения текста. И нужно, чтобы в моих сочинениях были не только умные рассуждения, как в монографиях и диссертациях, а живые герои. Наверное, я могла бы выдумывать их, но зачем, если все мои близкие и друзья достойны стать персонажами любого романа?.. Каждый – незаурядная личность. У меня профессиональная память космолингвиста и опытного синхрониста. Диалоги я запоминаю дословно. Остается добавить лишь антураж. Описания обстановки и внешности, комментарии по поводу эмоциональных реакций на сказанное, мои собственные размышления… Эти тексты – часть моей жизни. От которой иначе останется только внешняя оболочка, а все чувства и мысли улетучатся вместе со мной.