Вороний Яр 2

– Что ж так горько-то? – сказал поморщившись.

– Не мёд это, снадобье целебное, потому и горько. Сладкое на свадьбе будешь пить, когда заживёт, – она заглянула в кружку, – Мало отпил, ну-ка давай ещё, тебе сейчас без этого никак.

Родион послушно сделал ещё несколько глотков, пролив немного на шею и грудь, оторвался, переводя дыхание. Анфиса промокнула пролитое рушником.

– Вот и умница. Теперь ушицы похлебаем. Попробуй, славная какая! – говорила она, скармливая Родиону ложку за ложкой, – Много тебе сейчас нельзя, да только жиденькое. У тебя уж вторую неделю крошки во рту не бывало. Потерпи немного, всему своё время. Давай-ка ещё ложечку. Вот молодец!

Родион медленно, дрожащими губами отхлёбывал из подносимых ко рту ложек уху. Осилив несколько, вскоре насытился, вздохнул, устало откинул голову.

– Всё, хватит пока, Анфисушка, не могу больше. Спасибо тебе.

– Ничего, ничего. И так не плохо, для первого раза. Вон как уработался.

Она, ласково улыбнулась, перевернула рушник, чистым концом протёрла ему вспотевшее лицо. Родион смотрел на неё благодарным, несколько недоумённым взглядом. Немного помолчали, глядя друг на друга.

– Где я? – спросил, наконец, Родион, – Как я здесь оказался?

– В надёжном месте. В келье ты, у лесного монаха. В лесу тебя подобрали добрые люди, сюда привезли.

– Разве не ты меня подобрала? Я же видел твоё лицо. Или это в бреду уже было?

– Лицо моё, – улыбнулась Анфиса, – А видел ты не меня, а сестрицу мою. Мы с нею как две капли.

– Вона что! – удивился Родион, – А ты здесь как же?

– Да так вот. По необходимости крайней. Благодари Господа, что Настя с Колей, мужем её, тебя нашли. Они знали, что делать. Кто другой бы тебя нашёл, да в больницу свёз – не гулять бы тебе боле по белу свету. Уж десять дней, как мы с батюшкой у безносой тебя отбиваем. Она тебя туда тащит, а мы с ним за ноги держим.

Родион помолчал некоторое время, не зная, что сказать, лишь заворожённо и извинительно как-то глядя на собеседницу.

– Я доставил тебе много хлопот, Анфиса. Прости. Я не знаю, как тебя благодарить. Что я могу для тебя сделать? – он слегка встрепенулся, как будто что-то вспомнив, – У меня денег много! Правда… я не знаю, где они сейчас.

Анфиса тихо рассмеялась, погладила его по накрытому покрывалом плечу.

– Не волнуйся так, вредно тебе сейчас. А деньги твои под головой у тебя. Только ты себе их оставь. А сделать для меня ты кое-что сможешь. Если, конечно, захочешь и решишься. Только об этом не сейчас.

– Почему же? Я готов… скоро буду, наверное. Что я должен сделать?

Она ничего не ответила. Тихо вздохнув, встала, поставила на стол чашку с недоеденной Родионом ухой, повернулась к образам, тихо прошептала что-то, перекрестившись, поклонилась.

– Мне пора, Родя. Сейчас придёт отец Фотий, рану тебе присушит. Весь день он с тобой будет. Слушай его, не перечь ни в чём. Это пока всё, что от тебя требуется. Я приду вечером, когда солнышко спать уляжется, и буду с тобой до утра. Так надо, нельзя иначе.

Родион высвободил руку из-под покрывала, провёл ею по лицу, немного обиженно и просяще глянул на женщину.

– Зачем столько тайн, Анфиса? Это же напрягает. А мне сейчас нельзя, сама же сказала.

Она улыбнулась, снова села рядом с Родионом, положила тёплую свою ладонь ему на запястье.

– Ты слышал что-нибудь про тысячу и одну ночь?

– Как же, сказка такая есть, арабская, кажется. Я, правда, не читал, но в общих чертах знаю.

– Вот и хорошо, что в общих чертах. И мы с тобой в эту сказку поиграем. Хочешь?

Родион кивнул головой.

– Значит, тому и быть. Ты ведь ещё не завтра козликом заскачешь. Правда, тысяча ночей – это много. Нам, поди, поменьше понадобиться. Но будет интересно, обещаю. А сейчас, не казни, султан, свою Шахерезаду. Пора мне, – она провела ладонью по его поросшей щетиной щеке, улыбаясь, покачала головой, – Борода то! Скоро батюшку догонишь. Спроси у него, может, есть чем побрить.

Скрипнула дверь и в проёме, на фоне светлеющего неба, возникла рослая сутуловатая фигура отца Фотия. Остановившись на пороге, не в силах сказать ни слова, он удивлённо глядел на Родиона, в его просветлённые рассудком глаза.

– Чудны дела твои, Господи, – наконец прошептал он, крестясь на образа. Затем обернулся к Анфисе: – Светает, дочка, проспал я немного, прости.

– Да полно, батюшка, нешто пересидела. Принимайте молодца. Гляньте-ка, услышала нас Заступница, прогнала прочь старуху, – она радостно смотрела на Родиона, – Ну а я пойду, пожалуй. Выздоравливай, Шахрияр!

Она слегка махнула Родиону на прощание ладошкой, скрылась за дверью. Отец Фотий, пожелав ей вслед доброго сна, сел на её место, всё ещё удивлённо разглядывая больного, словно не веря глазам.

– Как звать-то тебя, – спросил наконец.

– Родионом, отче. А вы, верно, отец Фотий?

– Верно, истинно верно. Ну, значит, будем жить, сынок. Давай-ка, перевяжемся.

Он взял со стола один из расставленных на нём флаконов и сложенную из бинта салфетку. Затем, усевшись рядом с Родионом, откинул покрывало, снял с живота старую повязку и, смочив салфетку жидкостью из флакона, занялся раной. Родион, стиснув зубы, терпеливо молчал, иногда тихо постанывая.

– Вот и рана почти совсем очистилась, чудеса господни, да и только. А я ведь вчера уже отходную по тебе отслужил, прости, Господи. Совсем ты, с виду, околел, ни сердца не слыхать было, ни выдоха. Только Анфисушка не отступилась, вот и награда ей за усердие да терпение. Еи ты, сынок, жизнью обязан, её благодари. Ну-ну, потерпи ещё чуток, уже перевязываю.

– Спросить хотел вас, святой отец, – смущаясь, спросил Родион, – Бритвы у вас не найдётся, хоть какой-нибудь?

Монах с удивлённой улыбкой глянул на него.

– А сам как думаешь? – спросил, погладив окладистую бороду. Затем рассмеялся негромко: – Ничего, придумаем что-нибудь. У меня на пасеке нож есть, я им соты из рамок вырезаю. Почитай, та же бритва, заправить только надо будет о валенок.

И, вновь склонившись над раной, добавил, пряча в бороду хитрую улыбку:

– Стреляный, однако ж, воробей, не успел очи отворить, а уже перья чистить собирается. Знать нужда особая имеется. Ну-ну, шустрый пострел.

Закончив, он подошёл к печке, забросил в топку старую повязку, затем вернулся к Родиону, помолчал немного.

– Я, когда утром, впотьмах ещё, из баньки-то вышел, – сказал полушёпотом, – глядь: а над кельей столб света, слабого такого, но ясного. Словно с небес сквозь крышу внутрь струится. Хотел зайти, да побоялся таинство нарушить, пошёл досыпать. С рассветом, думаю, разрешится всё. Стало быть, благодать божья на тебя, милок, сошла. Вымолила Анфисушка, светлая её душа. Так-то…

Весь день, лишь ненадолго прерываясь, лил дождь. В келье сделалось сумрачно и прохладно. Под тихий однозвучный шум падающих на крышу капель, смешанный с шёпотом молящегося монаха, Родион до самого вечера проспал. Изредка просыпаясь, он пытался вспомнить обо всём, что с ним произошло, восстанавливал в памяти цепь событий и фактов, и, весьма удовлетворённый работой своей головы, вскоре вновь проваливался в состояние, промежуточное между сном и, каким-то нездоровым ещё, забытьем. Однако, ближе к вечеру, словно взбодрённый

неким внутренним сигналом, окончательно проснулся, позвал отца Фотия и, помня о предстоящей вскоре встрече, попросил помочь ему привести себя в порядок. В келье было уютно: слышалось потрескивание дров и припахивало дымком – учитывая совсем не богатырское ещё здоровье больного, монах подтопил свою маленькую печку, наполнив подостывшую избушку запахом готовящейся еды, заваренных трав и каким-то добрым теплом.

– Кончается лето, – сказал отец Фотий, глядя в окошко на затянутое мглой небо. Затем повернулся к Родиону: – Скоро сменюсь. Анфиса приходит сразу после захода солнца, но сегодня заката не будет, вон какая хмарь. Так что может и раньше прийти. Ждёшь?

Он глянул на Родиона хитроватым, вопрошающим взглядом. Тот, немного смутившись, молча кивнул головой.