Вороний Яр

На том и порешили, пошли спать.

Глава 4

– Просыпайся, сурок! Рассвело давно. Пора за дело браться.

Родион продрал глаза. По-прежнему болела голова и сильно хотелось пить. Перед ним на стуле сидел Тимофей с пачкой одежды на коленях. Родион спустил на пол ноги, сел на кровати, придерживая одной рукой тяжёлую голову.

– Вот те роба, а своё пока на трубах развесь. С тебя за день семь потов сойдёт, придёшь вечером, в сухое влезешь. Тут исподнее тёплое, – Тимофей стал выкладывать на стол одежду из пачки, – Свитерок, ватные штаны, телогрейка. Одевайся, да пойдём, до Матрёны дойдём. Завтракать то будешь?

– Какой там к чёрту, – жалобно прохрипел Родион, – Чердак разламывается, жабры горят. Зачерпни воды ковшик, Тимоха, будь добр, подай.

– Зачем вода, Родька, – засмеялся Тимофей, – От неё морда пухнет. Сейчас до Мотьки дойдём, кое-чем побаще разживёмся. Крепенького нам с тобой с утра нельзя, начальник не одобряет совсем. Но подлечиться у Мотьки всегда есть чем. Ты знаешь, какой у неё рассол? О-о! Ты не знаешь, какой у неё рассол! Давай, собирайся скоро, я на улице подожду, жарко у тебя.

При мысли о рассоле Родион забыл про воду, быстро переоделся, своё развесил на горячих трубах, вышел. Проходя по коридору, осторожно потрогал соседние двери – закрыты. “Сейчас сразу и спросить бы надо про утренний визит”, – подумал. Во дворе в нетерпении топтался Тимоха.

– Пошли живее, у самого душа горит.

Поскрипывая свежим снегом, пошли они через задний двор к зданию вокзала.

– Послушай, Тимофей, а что за женщина ко мне рано утром заходила? Симпатичная, стройная, лет около тридцати. Посидела, вышла за дверь и, как сквозь землю провалилась. Она чё, по соседству со мной живёт?

– Женщина? – Тимофей расхохотался, – Известное дело, Мотька, кому ж тут ещё быть. Она, бестия, до мужиков голодная. А живёт она по соседству с тобой, через двор. Комната у ней за кухней.

– Да какая Мотька! Я ж говорю: стройная.

– Я, когда сюда добре заложу, – Тимофей показал пальцем на горло, – у меня все стройные и симпатичные, другие куда-то деваются. Вот и с тобой та же история. Дело молодое.

Родион косо посмотрел на Тимоху, засунул руки в карманы, насупился. “Темнит, чертяка. Ну и хрен с ним, всё равно узнаю”.

– Ты, Родька, в голову не бери, – весело продолжал Тимофей, хлопнув Родиона по плечу, – Места у нас здесь такие. Воздух, что мёд, без вина хмелеешь. А ты сколь вчера откушал? А? Вот то-то и оно. Я раз, по загулу, веришь, нет, козу нашу Маньку чуть за бабу не принял. Ха-ха-ха! Ничего, рассольчику сейчас примешь, за раз всё пройдёт, как с белых яблонь пух. А на счёт женщин призабудь пока. Здесь у нас, как в той песне: “ три пролёта по сто вёрст до ближайшей бабы”. А шибко соскучишься, коль, так к Мотьке подкати, – Тимоха понизил голос, – Она ещё в соку и податливая. А?

Скабрезно заржав, он ткнул Родиона двумя пальцами чуть ниже пупа и открыл перед ним дверь.

– Ну, заходь давай, не мешкай.

Прошли в буфет. Небольшая, затемнённая, но тёплая и уютная комната с бревенчатыми стенами и двумя тяжёлыми деревянными столами была наполнена запахом чего-то жареного и вкусного. Но Родиона мутило и думать о еде не хотелось. Роняя с валенок снег, Тимофей подошёл к буфетной стойке, за ним еле волоча ноги, Родион.

– Мотька! Старая ведьма, где ты там? Рассолу неси скорей!

– Может, сперва по спине ухватом, бес махнорылый? – весело отозвалось откуда-то изнутри, из кухни.

– Не-е, это лучше на потом. Ну не томи, голубушка, помираем совсем.

Вышла Матрёна с двумя большими кружками в руках. Одну, не глядя на Тимоху, поставила перед ним на стойку. Другую, ласково улыбаясь, протянула Родиону.

– На-ка, соколик, отведай. А то что-то тебя сегодня не узнать.

Из кружки пахнуло чесноком, смородиновым листом и чем-то ещё, от чего у Родиона закололо под ушами, а из-под языка хлынули два фонтана слюны. Заглянул в кружку. В прозрачном, чуть розоватом рассоле плавали прожилки от помидоров, на дне дольки чеснока и горошины перца. Тимофей, звучно глотая, одолел свою кружку, стукнул ею о стойку, выдохнул, промакнул рукавом усы и бороду. Приложился и Родион. Жадно втягивая в себя прохладную, сладковато-солёную жидкость, он вдруг почувствовал, как с каждым глотком становятся легче его ноги и голова, как спина наполняется силой и твёрдостью, как перестаёт дрожать рука, сжимающая кружку. Допил и, продолжая стоять с кружкой в руке, прислушивался к оживающему своему телу. Как будто и не было вовсе вчерашних возлияний и сегодняшней головной боли, как будто неспешно, в среднем темпе, пробежал он только что, как в юности, любимую свою дистанцию на лыжах и стоял, восстанавливая дыхание и упиваясь наполняющей тело бодростью.

– Ты глянь, глянь, Мотька, – радовался Тимофей, показывая на него пальцем, – ожил хлопчик-то! Огонь в глазах, что у Разбойника, жеребчика нашего! А вот мы его сейчас замест коня в санки запряжём, прокатимся с ветерком!

Родион потряс головой: не болит ли ещё? Нет, не болела. В лёгком недоумении вернул он кружку Матрёне.

– Ну вы даёте, Матрёна Власовна! Это что ж за рассол? Это ж… чудо какое-то!

– Секреты местной кухни, – ответила польщённая Матрёна, – Я ж тебе ещё вчера сказала: ещё не то отведаешь.

– А у нас тут кругом чудеса, – вмешался Тимофей, – начиная с самого воздуха, говорил же тебе. То показаться чего может, а то вдруг без видимой причины из болезного здоровым, как бык, становишься. Ну, пойдём инструмент получать. Ознакомлю тебя с фронтом работ.

– Обед сегодня попозже будет. К пол-третьему подходите, – крикнула вослед Матрёна.

Вышли на улицу. Тимофей вытащил из сарая снегоуборочную лопату-движок, вручил Родиону.

– Начинай с заднего двора. Закончишь – на парадный перейдёшь. Я сейчас по хозяйству управлюсь, после обеда тебе подсоблю. Снежку на весь день хватит, только поспевай. Вечером Мотька баньку нам сообразит.

Весь день, не чувствуя усталости, как заведённый лопатил Родион снег. К обеду снегопад прекратился, небо очистилось, придавил морозец. К сумеркам работа была закончена. После работы, помывшись в тесноватой, но добротной, по белому, русской бане с крутым паром и валянием в снегу, сидел он в тёплом предбаннике. Чистое, выданное Матрёной бельё ласкало приятно уставшее, сохнущее тело, потрескивали в печке дрова. Напротив, через небольшой столик, вальяжно развалился на маленьком старом диванчике Тимофей. Курили.

– Ужинать пойдём в буфет, Родька? Али, может, тут посидим?

– В буфет что-то не очень хочется, подустал. Да и борща матрёнина в обед хорошо отхватил, до сих пор не проголодался. Давай здесь перекусим, если можно.

– А чё ж не можно то? Сей же час и сообразим.

Он накинул на исподнее ватник, сунул ноги в валенки, вышел. Через пять минут вернулся, держа в охапке газетный свёрток. На столе, на газете появился шматок сала, несколько солёных огурцов, полбуханки ржаного хлеба, бутыль с квасом и небольшой шкалик самогона. Достал из кармана две стопки, со стуком поставил на стол.

– Ну вот, посидим рядком, поговорим ладком. После работы, да после баньки дело совершенно необходимое.

Тимофей крупными кусками нарезал хлеб и сало, наполнил стопки. Выпили, хрустнули огурцами.

– С глазом-то что совершилось? – спросил Тимофей.

Левый глаз у Родиона ещё в детстве был повреждён, чуть косил и был немного замутнён.

– Это, пацанами ещё, боезаряды делали из карбида, в бутылках, взрывали в костре. Осколок стеклянный прилетел.

– Бывает. Сам мальцом чего только не творил. Ну, не всякое увечье беда. Из иного можно и выгоду себе сотворить.

– Это какую ж выгоду? В армию только что не взяли, вот и вся выгода.

– Погодь ещё, какие твои годы. Ты ж ещё и полжизни не отмахал. Будет ещё выгода, уж поверь.

Тимофей встал, подкинул в печку дров.

– Подкочегарим малость. Мотька ещё пойдёт, как на кухне закончит. Я вот гляжу на тебя, Родька, – сказал он, возвращаясь к столу, – больно плечами статен. Занимался чем?