Джессика

— «Сукин сын»? — понял Малколм.

— Очевидно.

— Но он же должен был сидеть еще… девять лет?

— Откуда мне знать, как он это устроил, — устало пожал плечами Брант. — Может, освободился досрочно. Может, адвокат добился пересмотра дела. Может, даже сбежал. Но скорее всего — просто организовал своих дружков прямо из тюрьмы. Насильников было четверо, так что, возможно, самого «сукина сына» среди них и не было. И если бы они застали меня дома — как, скорее всего, и планировали, потому и явились ночью, не зная, что я в это время работаю — то, вполне вероятно, просто убили бы, даже не вникая, что я не тот, кто им нужен. Но мне до сих пор кажется, что если бы я пришел домой пораньше, если бы не задержался из-за метели, то я успел бы им объяснить… Дверь, кстати, открыла им сама Люсиль, думая, что это я забыл ключи, так что, если бы я был дома… Хотя, конечно, это все чепуха. Все с самого начала было распланировано так, чтобы не оставить мне шансов. Чтобы я сам, своими собственными действиями загонял себя все дальше в ад и винил потом в этом только себя.

Малколм понял, что автором этого плана Брант считает вовсе не неведомого уголовника.

— От Люсиль я бросился к Грэйс и увидел, что ее нет в кроватке, — продолжал рассказывать Брант. — Тогда я стал звонить — как сейчас помню, 9-1-1 мне удалось набрать только с третьего раза — и кричать в трубку, что моя жена убита, а дочь похищена… Но оказалось, что все это неправда. Люсиль была еще жива, хотя и без сознания. А Грэйс я нашел сам, спящей в ванной. Они заперли ее там, чтобы не мешалась, но не причинили никакого вреда. Как видно, хотели продемонстрировать, что они не отморозки-душегубы, а мстители за поруганную честь. Жена виновника под это мщение подпадала, но невинный младенец — нет.

— А ведь полиция должна была найти твои отпечатки пальцев по всей квартире и объявить Николаса Бранта в розыск, — сообразил Малколм.

— Ну, конечно, они взяли и мои отпечатки тоже, и мне пришлось признаться в этом обмене. Собственно, я это сделал даже охотно, потому что надеялся, что они выйдут на настоящего Пеппино, а через него — на «сукина сына». Но Фред к тому времени был уже мертв. Я так и не знаю подробностей его смерти… А меня за подмену пожурили и только. Состава преступления в моих действиях не нашли, поскольку я не использовал чужое имя для корыстного обмана. Если бы я брал хотя бы ссуду в банке, прикрываясь чужой кредитной историей, ко мне уже были бы претензии, но финансовыми вопросами в нашей семье ведала Люсиль… Мне даже позволили взять это имя официально, хотя, конечно, теперь уже какой смысл…

— Так преступников так и не поймали?.

— Нет. Не помогли даже показания Люсиль, когда она пришла в себя. Четыре мужика в балаклавах, сделавшие все это молча, без единого слова… Но и новых попыток мести не было. Возможно, они таки поняли ошибку и нашли настоящего Пеппино — то есть выяснили, его уже нет в живых. Но мне кажется, что «сукин сын» просто счел себя в расчете. Может, он и не планировал убивать Фреда — ведь и тот, как я понимаю, никого не убил. «Ты трахнул мою женщину, мы трахнули твою — все справедливо. Живи теперь с этим и мучайся». Мучайся, да.

Когда врач сказал мне, что положение Люсиль серьезное, но надежда есть, я, дурак, радовался.

Лучше бы она умерла прямо тогда, не дождавшись «скорой» и не придя в сознание… В госпитале ей зашили раны, перелили кровь и сделали все, что положено делать в таких случаях, но прошло слишком много времени при таких повреждениях — органов брюшной полости, половых органов и прямой кишки. При таких ранениях содержимое кишечника попадает в кровь и разносится по всему организму, вызывая множественные осложнения. Сначала тяжелый синдром системного воспалительного ответа, так они это называют. Несколько недель Люсиль провела в интенсивной терапии, половину времени на искусственной вентиляции легких, ей сделали еще операции, но все это не смогло остановить процесс. Пошел сепсис, абсцессы печени, образование кишечных свищей. Инфекцию глушили антибиотиками, но, естественно, спустя какое-то время ее организм практически перестал на них реагировать Врачи пробовали разные экспериментальные методы, я только и делал, что подписывал бумаги о согласии, понимая, что она для них — все равно что подопытная крыса, но не мог отказаться от надежды. Но все это давало в лучшем случае лишь краткое улучшение, а потом опять, все хуже и хуже, все новые проблемы во все новых местах… Бактериальный эндокардит, острая почечная недостаточность, хроническая почечная недостаточность, прогрессирующая полиорганная недостаточность — видишь, каких я терминов набрался, даром что кончал экономический, а не медицинский, как остальные… Гемодиализ, искусственная вентиляции легких, парентеральное питание, все новые операции, неделя за неделей, месяц за месяцем… честно, я не представлял себе, что человека можно так мучить столько времени, и он все еще будет жив. Я уже смотрел на врачей, как на садистов, которым лишь бы проверить очередную идею, готов был кричать «просто дайте ей наконец умереть!», но… время от времени возникали и периоды позитивной динамики, улучшения, надежды, даже почти уверенности в успехе — а главное, Люсиль очень хотела жить. Не хотела бросать меня и, конечно, Грэйс. Понимала, что я, в конце концов, взрослый, я справлюсь, а вот наша девочка… Ну а потом опять — развитие все новых тяжелых осложнений, почти безнадежная ситуация, потом снова позитивная динамика, потом… Все это тянулось почти 19 месяцев. Девятнадцать гребаных месяцев, ты можешь себе это представить?! Люсиль умерла в этом году, четырнадцатого июля. Знаешь, что это за дата?

— Нет.

— Годовщина нашего с ней первого свидания. Ну то есть первого секса, если называть вещи своими именами. Мы отмечали эту дату так же, как и годовщину свадьбы. То есть годовщину свадьбы, даже первую, мы отпраздновать так и не успели, только планировали, что будем отмечать обе эти даты… Можно, конечно, считать это совпадением. Или плодом теперь уже ее самовнушения. Но я не думаю, что она хотела бы омрачить мне именно этот день. Кто-то другой, возможно, но не она, — Брант сделал выразительную паузу и продолжил: — У меня осталась Грэйс. Точнее, Грэйс и… ах да, я забыл рассказать тебе об еще одном члене нашей семьи. Мэгги, любимая кошка Люсиль. Люсиль завела ее еще до нашего знакомства и души в ней не чаяла. Действительно очень милая кошечка, белая, пушистая, ласковая и игривая, как котенок, несмотря на свой уже не самый юный по кошачьим меркам возраст. Она даже меня очаровала, хотя прежде я относился к кошкам вполне равнодушно и не понимал людей, которые тоннами постят «фотки котиков» в интернете. И Грэйс, конечно, тоже ее обожала. Люсиль никогда не боялась позволять дочке играть с Мэгги, не боялась, что та поцарапает ребенка… И даже несмотря на то, что наше финансовое положение теперь совершенно катастрофическое — мы должны какие-то астрономические суммы по медицинским счетам, несмотря на страховку Люсиль, которая не покрывала столь длительное лечение, но дело даже не в этом, а в том, что зарплата Люсиль была главным источником дохода в нашей семье, а теперь осталось только детское пособие и мои случайные заработки — так вот даже несмотря на все это я не собирался избавляться от Мэгги. Хотя это была бы экономия. Но это бы значило предать память Люсиль и нанести удар Грэйс, которой я так и не решился сказать, что мама уже никогда не вернется из больницы… Но в день похорон Люсиль Мэгги пропала. Сама. Грэйс, конечно, была безутешна, я ходил расклеивал объявления на столбах, «пропала кошка», понимая, что это бесполезно — Мэгги всегда была домашней кошечкой, и уж если какая-то нелегкая заставила ее убежать на улицу, то там она наверняка попала в беду. Скорее всего — под машину. Что на фоне смерти жены выглядело не самой большой трагедией, но ощущения безнадеги, того, что в моей жизни хорошего не будет уже ничего, очень эффективно добавляло. Но на тот момент я даже не догадывался, насколько это верное ощущение… В общем, кошка так и не нашлась, Грэйс в конце концов перестала плакать, хотя, конечно, все спрашивала меня про маму, а я все не знал, как ей сказать, ей же только три года… А в сентябре девочка вдруг стала вести себя странно — хныкать, отказываться от еды и от прогулок. Я сперва думал, что это просто капризы, спровоцированные всеми нашими несчастьями — я сам был слишком подавлен, чтобы рассуждать здраво и замечать что-то, кроме собственной депрессии — но когда увидел, как она шатаясь идет по комнате и падает, словно снова разучилась ходить, схватил ее в охапку и повез к врачу. Тот спросил, не играла ли она этим летом с какими-нибудь животными. Грэйс сказала, что играла с киской Мэгги, пока та не пропала. А не было ли такого, чтобы киска ее кусала, царапала или хотя бы лизала? К моему удивлению, Грэйс сказала, что да, Мэгги укусила ее за палец — чего раньше никогда не случалось — и тогда Грэйс ее ударила, а киска убежала, и с тех пор ее нет. И что она, Грэйс, просит у киски прощения за то, что ударила, и пусть та вернется… Ну ты уже понял, что все это значит?