Страница 84 из 102
К тому времени, когда все три члена антипартийной группы вернулись в Москву, Хрущев присоединился к ним в качестве еще одного бывшего члена команды, ушедшего в недобровольную отставку. После 1957 года, по общему мнению, Хрущев стал еще более напыщенным, несдержанным и склонным к односторонним действиям. Экономическое отставание и целый ряд политических неудач, самой печально известной из которых является кубинский ракетный кризис, привели к тому, что в октябре 1964 года он был снят с должности единогласным голосованием Центрального комитета. Коллеги по Президиуму воспользовались тем, что он находился в отпуске в Крыму и подготовили его смещение. Их претензии к Хрущеву в основном остались теми же, что и в 1957 году — грубость, нетерпимое отношение к коллегам, волюнтаризм, но на этот раз против него выступила не старая гвардия со своим сталинским багажом, а новая, возглавляемая его бывшим протеже, активным участником борьбы с антипартийной группой в 1957 году Л. И. Брежневым. Единственным человеком в Президиуме, поддержавшим Хрущева, был Микоян, который — как он говорил и про Берию в 1953 году — утверждал, что при всех своих недостатках Хрущев еще может принести пользу на менее высокой должности, но его предложение с возмущением отклонили. Хрущев не стал бороться и согласился уйти в отставку. В прессе сообщили, что он вышел на пенсию в связи с «преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья», но тем не менее опубликовали критику его коллег по поводу нарушения им «ленинских принципов коллективного руководства», так что было ясно, что его сместили. Хрущеву разрешили остаться в Москве и сохранить свою квартиру и дачу, а также назначили разумную пенсию[890].
То, что все бывшие члены команды оказались в непочетной отставке, не сблизило их. Напротив, антагонизм и взаимные обиды после 1964 года превзошли даже самые худшие периоды прошлого. Было слишком много обид, слишком много предательств. Маленков, Молотов и Каганович никогда не смогли простить Хрущева за то, что он сказал о них в 1957 году, и считали, что его позорное изгнание в 1964 году было вполне заслуженным. Для Молотова Хрущев был теперь правым, для Кагановича — троцкистом[891]. Даже Микоян, по природе склонный поддерживать добрые отношения со всеми, остававшийся до конца союзником Хрущева, держался на расстоянии после того, как Брежнев и КГБ упрекнули его в том, что он позвонил опальному Хрущеву, чтобы поздравить его с Новым годом[892]. Что касается антипартийной группы, члены которой никогда не были близкими друзьями или даже реальной политической фракцией, то они держались отчужденно друг от друга. Похоже, что Маленков после 1957 года не общался ни с кем из других членов группы. В 1970-х годах Каганович иногда звонил Молотову и даже говорил Чуеву, что они друзья. Но Молотов не отвечал взаимностью и держал его на расстоянии[893].
Споры об ответственности за преступления сталинского периода продолжались и после выхода на пенсию, вплоть до смерти членов команды, и даже после этого их продолжили члены семей, сторонники и защитники. Сами политики, за исключением Маленкова, либо начали писать, либо дали подробные интервью для самооправдания. В случае с Хрущевым это был магнитофон, на который после его опалы в 1964 году он надиктовал мемуары, которые были контрабандой вывезены на Запад младшими членами семьи и опубликованы на многих языках в 1970-х годах. Каганович попробовал свои силы в мемуаристике в 1990-е годы, опубликовав воспоминания под замечательным тяжеловесным названием «Памятные записки рабочего, коммуниста-большевика, профсоюзного, партийного и советско-государственного работника». Примерно в то же время посмертно были опубликованы мемуары Микояна под редакцией его сына Серго. Писатель Феликс Чуев, сталинист и русский националист, издал два толстых тома интервью с Молотовым и Кагановичем, проведенных в 1970-х и 1980-х годах.
Оглядываясь назад в прошлое, чем могли они гордиться? Было достигнуто общее согласие о том, что в борьбе с фракциями в 1920-х годах команда выбрала правильное направление, проложила путь индустриализации, которая сделала Советский Союз современным, создала условия для победы во Второй мировой войне, которая привела к тому, что Советский Союз стал великой державой[894]. Когда дело дошло до коллективизации, то тут было меньше уверенности, не только из-за голода, но и из-за плохой работы советского сельского хозяйства, которое сразу после смерти Сталина пришлось реформировать. Тем не менее был достигнут консенсус в отношении того, что основной принцип коллективизации хорош, ЧТО коллективизация была важным шагом вперед на пути к социализму, хотя были и «эксцессы», в которых виноваты как перестаравшиеся местные чиновники, так и Сталин. Молотов и Каганович, которые относительно этих «эксцессов» были тесно связаны со Сталиным, были гораздо менее склонны говорить о них, чем Хрущев и Микоян.
Советские достижения были результатом борьбы, а в борьбе, как полагали члены команды, обязательно бывают жертвы. Вопрос, поднятый десталинизацией 1956 года, который продолжал вызывать споры в течение десятилетий, заключался в том, какие из жертв были до такой степени ничем не оправданными, что потребовалась их реабилитация? В своем секретном докладе Хрущев поместил в эту категорию членов Политбюро и ЦК, а также высших военных руководителей — жертв репрессий 1937–1938 годов, а также жертв послевоенного «ленинградского дела». Во второй половине 1950-х годов комиссия по реабилитации расширила эту категорию, включив в нее большинство коммунистических деятелей и других представителей элиты, которые были арестованы как «враги народа» во время больших чисток[895].
Но как насчет различных оппозиций? О демонизированном Троцком не могло быть и речи, не было также сильного давления с требованием реабилитировать других участников бывшей левой оппозиции, но правые — это было другое дело[896]. Микоян и даже Молотов вспоминали Бухарина с некоторой личной теплотой, как, вероятно, и Ворошилов, хотя у него личная симпатия смешивалась с чувством вины. С другой стороны, Хрущев толком не знал Бухарина и начал свою политическую карьеру с борьбы против правых. Вопрос о реабилитации Бухарина и Рыкова был поднят на заседании Президиума в 1957 году, и Микоян поддержал его. Хрущев, соглашаясь с тем, что показательные процессы были «фикцией, все было инсценировкой», полагал, что пока достаточно вопросов, связанных со Сталиным, а с Бухариным лучше подождать[897]. Позже, после отставки, он пожалел об этом. После его ухода новое руководство Брежнева — Косыгина оказалось под иным давлением, в том числе со стороны экономических реформаторов, которые выступали за возвращение к частичной рыночной системе по образцу советского НЭПа 1920-х годов, но они также проявляли нерешительность. Лишь в ноябре 1987 года при Горбачеве Бухарин был официально реабилитирован вместе с другими жертвами московских показательных процессов, включая Зиновьева и Каменева, которых реабилитировали год спустя (но не Ягоду или Троцкого)[898].
Оценка задним числом деятельности Сталина и больших чисток была серьезной проблемой для всех членов команды и яблоком раздора между ними. Члены команды по-разному подходили к этому вопросу, и каждый подход противоречил остальным. С одной стороны, их жизненные достижения были также заслугами Сталина; если сбросить со счетов все заслуги Сталина, то им самим не на что было претендовать, кроме (в случае Хрущева и Микояна) признания их роли в осуждении Сталина в 1956 году. С другой стороны, поскольку вопрос об ответственности за большие чистки был неизбежен, в интересах каждого члена команды было свалить как можно больше на Сталина, который якобы действовал либо по собственной инициативе, либо по наущению Берии. Целью каждого из них, кроме стойкого Молотова, было создать впечатление, что другие члены команды были более виновны, чем он сам. Тем не менее по еще более болезненному вопросу об ответственности за неспособность предотвратить гибель собственных товарищей даже Молотов мог иногда колебаться. Когда Ольга Аросева, дочь друга, которого он не спас, посетила Молотова в середине 1950-х годов, он все еще решительно сопротивлялся любым обвинениям. Но когда она увидела его снова несколько лет спустя, после того как он оказался в опале, то нашла его совсем другим, кающимся и сожалеющим: «Оля, может, и руки подать мне не захочет… „Обвиняешь ты меня?“»[899].
890
Сушков, Президиум ЦК КПСС, с. 239–40; Taubman, Khrushchev, р. 3–17.
891
Чуев, Молотов, с. 421–422, 433; Каганович, Памятные записки, с. 519–521.
892
С. Хрущев, Никита Хрущев: пенсионер, с. 123–124.
893
Так говорил Каганович, с. 33, 38.
894
Чуев, Молотов, с. 340–344 Каганович, Памятные записки, С- 479-480
895
N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, 3 (Хрущев, когда диктовал поправки к речи на XX съезде партии в 1956 году, включил в эту категорию поражение, которое Сталин нанес троцкистам в 1920-х годах), РГАНИ, 52/1/169, лл. 32–33.
896
А. И. Микоян, Так было, с. 288; N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р.352_353; Президиум ЦК, с. 760.
897
Moshe Lewin, Political Undercurrents in Soviet Economic Debates:
From Bukharin to the Modem Reformers (Princeton: Princeton University Press, 1974).
898
Cohen, The Victims Return, p. 13; Roy Medvedev and Guilietto Chiesa, Time of Change (London: I.B.Tauris, 1991); Nanci Adler, The Gulag Survivor (New Brunswick: Transaction, 2002), P-157-
899
Аросева, Без грима, с. 260.