Страница 76 из 102
Команда была согласна в этом вопросе, даже Молотов и Каганович, но Берия хотел пойти еще дальше, он предложил убрать слово «принудительное» и потребовать от немцев вообще отказаться от политики построения социализма. По его словам, социализм в Восточной Германии поддерживался только советскими войсками, а Советскому Союзу нужна была не обязательно социалистическая Германия, но обязательно мирная. В Президиуме Берия так презрительно говорил о лидерах ГДР, что Шепилов был вынужден возразить, что именно это правительство будет строить социализм в новой Германии. «Какой социализм? — крикнул ему Берия. — Какой социализм? Надо прекратить безответственную болтовню о социализме в Германии!» Он говорил, как позже вспоминал Шепилов, «с такой презрительной миной, с такой неприязнью, будто само слово „социализм" и журналисты, которые его применяют, для него непереносимы». Такое пренебрежительное отношение к социализму было, конечно, возмутительно для Молотова и приводило в замешательство большую часть команды. Особенно решительно поддерживал Молотова Хрущев, он считал лидера ГДР Вальтера Ульбрихта «искренним коммунистом, который вел жестокую борьбу за осуществление старой большевистской мечты о том, чтобы в сердце Европы было немецкое пролетарское государство», и опасался западных немцев как возможных наследников гитлеровского рейха. Молотов был настолько взволнован, что сделал нехарактерный для него личный жест — предложил Хрущеву перейти на «ты», хотя раньше Хрущев, как младший по возрасту и по должности, использовал в общении с ним уважительное официальное «вы»[785].
Члены команды не только чувствовали, что Берия над ними насмехается, они еще и боялись его. Как человек, отвечающий за госбезопасность, он, как считалось, хранил компромат на каждого из них. Инициативу взял на себя Хрущев, возможно, наименее запуганный Сталиным член команды[786]. Задача была очень непростой, так как если бы Берия узнал, что против него что-то замышляют, у него хватило бы ресурсов, чтобы изменить сюжет и арестовать заговорщиков. Первым человеком, с которым Хрущев заговорил о необходимости отстранить Берию, был Молотов, который сразу же понял его и выразил полное одобрение лаконичным вопросом: «Просто отстранить?» — подразумевая, что, возможно, были бы уместны более жесткие меры. Маленков был более сомнительной фигурой, так как он и Берия были старыми союзниками. Оказалось, однако, что Маленкову надоело высокомерие Берии, его усилия по поддержанию коллегиального единства в Президиуме потерпели крах из-за отказа Берии сотрудничать. Он присоединился к заговору, как и Каганович, который привел с собой Ворошилова. Хрущев беспокоился насчет Микояна, у которого были хорошие отношения с Берией, поэтому не сообщил ему заранее о своих планах арестовать Берию, предположив лишь, что, может быть, предложение вывести его из МВД и назначить ответственным за добычу нефти, на что Микоян согласился.
Пока заговор зрел, Берия находился в Германии, где в начале июня 1953 года наблюдал за подавлением восстания в Берлине. Когда его вызвали из Германии, он явно не подозревал, что происходит. Позднее Хрущев любил рассказывать историю о том, как накануне вечером он обманывал Берию, «балагурил и шутил», бесстыдно хвалил его за то, как он руководил после смерти Сталина. Польщенный, Берия сказал ему, что это только начало, и изложил планы обеспечить членам команды роскошную жизнь, с особняками и дачами, которые будут их собственностью и которые они смогут оставить своим наследникам. Здесь он сделал две грубые ошибки, странные для человека, известного своей хитростью: первая заключалась в том, что он доверился Хрущеву и был обманут его «простыми крестьянскими» манерами, а вторая — в идее сыграть на алчности Хрущева. Уже из дискуссий по ГДР Берия должен был бы понять, что Хрущев действительно верил в социализм, был возмущен предположением, что советский руководитель может захотеть приобрести наследственную частную собственность. Тем не менее, будучи лучшим актером, чем Берия, он долго и горячо тряс его руку, про себя думая (как он потом будет об этом рассказывать): «Ладно, сволочь, последний раз я пожимаю твою руку».
Все еще ничего не подозревавший Берия, как положено, появился на следующий день, 26 января, на заседании Президиума. Сначала он подумал, что это какая-то шутка, когда другие члены команды стали нападать на него; действительно, его реакция предполагает, что он не только считал, что Хрущев и Маленков были его друзьями, но и что они действительно раньше были друзьями, насколько вообще дружба возможна в политике[787]. После того как с Берией расправились и его стало возможно обвинить во всем, что было плохо в Советском Союзе, всем было удобно делать вид, что они ненавидели его все время, но в это сложно поверить. Самым честным из них был поли-тик-практик Молотов, который никогда не претендовал на какую-то великую любовь к Берии и, возможно, в июне 1953 года вполне мог подумать, что Берия слишком опасен, чтобы оставлять его в живых, и, более того, что он враг социализма. Тем не менее в своих беседах 1970-х годов с Чуевым он не утверждал, что не любил его[788].
Поняв, что происходит, Берия выглядел удивленным, но не оказал сопротивления, когда его арестовали маршал Жуков (возвращенный после смерти Сталина из провинции и назначенный на пост заместителя министра обороны) и организованная Хрущевым группа военных, которая ждала снаружи зала заседаний. Затем Берию отправили в военную тюрьму, откуда он писал полные надежды обращения к Маленкову, Хрущеву, Молотову и Ворошилову, напоминая им об общих сражениях и прошлом товариществе. «Мы всегда были большими друзьями», — писал он Хрущеву и Маленкову, обращаясь к ним на «ты»[789]. В течение нескольких месяцев его допрашивали (без пыток, отмененных в МВД по его поручению несколькими месяцами ранее), он отвечал довольно откровенно, но не признавал никакой существенной вины[790]. Многие другие, как соратники, так и жертвы, также дали показания, и первоначальный сценарий, как и в случае с Жемчужиной в 1949 году, стал меняться и сосредотачиваться на его сексуальной жизни, с обвинениями в многочисленных изнасилованиях, похищении молодых женщин на улице и т. п. Хотя впоследствии эта тема вошла в советский фольклор, история Берии как сексуального хищника кажется хотя и не полностью безосновательной, но сильно преувеличенной. Его собственный рассказ на допросе об отношениях с женщинами, с которыми у него были сексуальные приключения, включал эпизод с молодой женщиной, которую подобрал для него на улице его подчиненный. Его рассказ подтверждается главным образом показаниями одной певицы, которая утверждала, что стала его любовницей после того, как он заметил ее во время представления. Она описала соблазнение (вероятно, при пугающих обстоятельствах), но не изнасилование[791].
В декабре закрытый военный суд, заседания которого бывшие коллеги Берии слушали по специально установленной связи с Кремлем, вынес свое решение: виновен в государственной измене, антисоветском заговоре, терроризме и шпионаже в пользу иностранной державы (работал на контрразведку мусульманской партии «Мусават» в Баку во время Гражданской войны, а следовательно, и на англичан). Это решение было явно в духе старых сталинских процессов, а вовсе не приговором, продиктованным весомыми доказательствами. Смертный приговор был приведен в исполнение немедленно[792]. Очевидно, большая часть команды пришла к выводу, что казнь Берии была «необходима» — очень удобная категория марксистского мышления, — хотя Микоян, который сказал Хрущеву, что Берия может «еще быть полезен», вероятно, не был убежден[793]. Мы можем, однако, догадаться, что команду в какой-то степени тревожило возвращение к сталинским методам, по судьбе жены и сына Берии, которые были арестованы, что было стандартной процедурой в таких случаях, но впоследствии освобождены. Серго Берия говорил, что именно ученые-атомщики из уважения к его отцу «добивались моего освобождения из тюрьмы, <…> стремились помочь… я не мог принять от этих людей материальную помощь, потому что <…> считал это неприемлемым, но моральная поддержка, а я ее ощущал постоянно, была для меня крайне важна». Но политики, должно быть, тоже поспособствовали: за Серго и его мать, очевидно, заступился Молотов, которого поддержал Микоян; Хрущев, как говорят, был «тронут» их обращениями, и его жена была рада, что Нине Берия и ее сыну позволили жить[794].
785
Шепилов, Непримкнувший, с. 255.
786
Аксютин, Хрущевская «оттепель», с. 40–41; А. И. Микоян,
Так было, с. 584; Чуев, Сто сорок бесед, с. 334~335> Zubok, Inside the Kremlin's Cold War, p.197; Taubman, Khrushchev, p. 250.
787
N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. 321–341; Шепилов, Неприскнувший, с. 259–267 (пересказывает рассказ Хрущева); Rees, Iron Lazar, р. 250; Чуев, Тах говорил Каганович, с. 65–66; А. И. Микоян, Так было, с. 587; С. Хрущев, Никита Хрущев: рождение сверхдержавы, с. 77.
788
А. И. Микоян, Так было, с. 587; Чуев, Сто сорок бесед, с. 334“335»
789
Политбюро и дело Берия., с. 19–22.
790
Там же, с. 58–63, 75–78, 90–95,1Ю-116,151–155,169-183,194–197,211-217 и 230–235.
791
А. В. Сухомлинов, Кто въг, Лаврентий Берия? (Москва: Детектив-Пресс, 2003), с. 222–245; Политбюро и дело Берия, с. 98-104,101–104; Нина Алексеева, Лаврентий Берия в моей жизни (Москва, 1996) (подтверждений ее рассказу нет).
792
37- Правда, 17 декабря 1953.
793
А. И. Микоян, Так было, с. 587–588.
794
S. Beria, Beria, Му Father, р. 184, 273; Васильева, Кремлевские жены, с. 185 (интервью с Радой Хрущевой).