Страница 73 из 102
Слухов о том, что Сталина убил Берия или члены команды, не было. Указывали на обычных в той обстановке подозреваемых — евреев и врачей. «Как жаль, что он так тяжело заболел! Не приложили ли руку к его здоровью евреи?» — типичная реакция, о которой сообщалось в донесении МГБ. Или: «В тяжелой болезни Сталина виновны те же врачи-убийцы. Это, видимо, они и т. Сталину давали отравляющие лекарства замедленного действия».
Бюро Президиума ЦК под председательством Маленкова 2 марта собиралось дважды, в полдень и в 8 часов вечера, в обычном месте — сталинском кабинете в Кремле. Здоровье Сталина было единственным пунктом повестки дня. 3 марта они снова встретились дважды, на этот раз для обсуждения текста сообщений для прессы и созыва пленума ЦК. Молотов и Микоян, а также Ворошилов и Каганович (но не Андреев) были окончательно возвращены в команду и присутствовали на каждой встрече. В ночь с 4 на 5 марта группа перешла к действительно важным вещам: кто будет формировать новое правительство (без Сталина) и как оно будет сформировано[754]. Молотов вспоминал, что предложения были представлены Берией и Маленковым — все они были очень хорошо проработаны и процедурно правильны.
Через несколько часов их — точнее, Маленкова, Берию и Хрущева — вызвали обратно на дачу: Сталин наконец умирал. Они смотрели, как он умирает: Хрущев с горечью, Берия, вероятно, нет. В тот момент, когда все закончилось, Берия вызвал машину — его голос прозвучал в тишине, «не скрывая торжества», вспоминала Светлана, — и бросился обратно в Москву[755]. Сталин был мертв. Команда, его наследники, пережили его и теперь были готовы, особенно Берия, претендовать на его наследство.
ГЛАВА 9
Без Сталина
СТАЛИН еще был жив, а команда уже организовала работу нового правительства. Председателем Совета министров назначили Маленкова, «пока товарищ Сталин отсутствует», — так Берия деликатно предложил это назначение. Первыми заместителями Маленкова стали Молотов, Булганин и Каганович. Молотов был на своей прежней должности министра иностранных дел, Микоян также остался на прежней должности министра внутренней и внешней торговли. Оба ведомства, отвечавшие за безопасность объединили в одно Министерство внутренних дел (МВД) и министром был назначен Берия. Булганин стал министром обороны, а его заместителями были два военачальника Второй мировой войны — маршалы Василевский и Жуков. Ворошилову дали должность, которую прежде занимал Калинин, — председателя Верховного Совета, во многом эта должность была декоративной. Хрущев стал секретарем ЦК партии (через несколько месяцев его назначили первым секретарем). Президиум партии (ранее Политбюро) был сокращен до пятнадцати человек, включая членов команды Берию, Булганина, Кагановича, Хрущева, Маленкова, Микояна, Молотова и Ворошилова, а Бюро Президиума упразднено. Но большее значение в прессе придавалось именно новому правительству, а не новому Президиуму. Его обозначили как «коллективное руководство», и неофициальная иерархия, о которой можно судить по газетным сообщениям, выглядела следующим образом: Маленков, Берия, Молотов. Очевидно, новое руководство намеревалось порвать со сталинскими традициями и сделать правительство, а не партию, главным органом власти[756].
Члены команды — Маленков, Берия, Молотов, Ворошилов, Хрущев, Булганин, Каганович и Микоян — несколько дней спустя несли гроб с телом Сталина на похоронах. Как вспоминал Шепилов: «Молотов был [как всегда] невыразителен… Ворошилов, подавлен и растерян… Маленков, бледный и усталый, но сдержанный. Лицо Берии, спрятанное за толстым пенсне, судорожно дергалось. Хрущев стоял рядом со мной, его глаза были красными и воспаленными, по щекам текли слезы»[757]. (Шепилов отметил, однако, что на первом заседании Президиума после смерти Сталина, где преобладал сдержанный тон, Хрущев и Берия казались скорее взволнованными, а не убитыми горем.) Маленков, Берия и Молотов произнесли речи, но, предвещая грядущие события, «только Молотов проявил какие-то эмоции по поводу потери своего старого вождя». Берия в своей короткой речи затронул неожиданно тему свобод, гарантированных всем советским гражданам Конституцией. Маленков также внес несталинскую ноту, когда заговорил о мире и международном сотрудничестве[758].
За гробом шли двое детей Сталина, лицо Василия «опухло от слез», Светлана держалась «достойно и сдержанно». Светлана часами сидела у гроба Сталина, в окружении жены Степана Микояна Эли, с одной стороны, и дочери Михаила Шверника Люси — с другой. Дети членов команды тогда все еще были идеалистами, для которых потеря Сталина казалась «вселенской трагедией», даже для таких, как Серго Микоян (женатый на Алле Кузнецовой), которые от Сталина пострадали. Старший брат Серго Степан из уважения к Сталину присутствовал на всех трех днях прощания и сказал об этом отцу, очевидно, ожидая одобрения. «Ну и зря!» — коротко ответил его отец. Для тридцатилетнего Степана «это был первый ясный сигнал о том, что к Сталину может быть критическое отношение и мой отец именно так настроен»[759].
В день похорон Молотову исполнилось шестьдесят три года, а через два дня Берия сделал ему подарок на день рождения. С видом фокусника, вытаскивающего кролика из шляпы, он представил свой подарок — Полину, по его приказу прилетевшую в этот день из казахской ссылки. Молотовы были оба ошеломлены. Молотов вспоминал, что когда он шагнул вперед, чтобы обнять ее, Берия подошел первым и обнял ее с театральным возгласом: «Героиня!» Полина даже не знала, что Сталин умер, и ее первый вопрос был о нем. Позже Молотов назвал это свидетельством ее непоколебимой преданности Сталину и его делу, но, конечно же, это была для нее еще и ключевая часть политической информации. В течение десяти дней Полина по инициативе Берии была полностью оправдана и ее членство в Коммунистической партии восстановлено. Молотовы возобновили свою совместную жизнь и были так же преданы друг другу, как и до того, как Сталин разлучил их[760].
Позднее поэт Евгений Евтушенко писал о смерти Сталина так: «Люди были приучены к тому, что Сталин думает о них о всех, и растерялись, оставшись без него. Вся Россия плакала, и я тоже. Это были искренние слезы горя и, может быть, слезы страха за будущее»[761]. В Москве собрались огромные толпы, которые пытались дойти до Колонного зала, где лежал Сталин, это вызывало заторы и давку, в которой сотни людей были растоптаны насмерть. Поначалу новые лидеры, казалось, напряженно ожидали катастрофы, призывая советских людей противостоять «панике и беспорядку», но на самом деле худшим из того, что случилось, была московская трагедия, которая явилась не политической демонстрацией, а неудачей в организации движения толпы[762]. Уверенность команды выросла, а настроение изменилось. Американский журналист Харрисон Солсбери отметил, что «самое удивительное, что произошло после смерти Сталина, — это быстрота, с которой появились симптомы оттепели»[763]. Через несколько месяцев, если не недель, команда начала демонстрировать своего рода эйфорию, они вели себя на публике не с прежней жесткостью, требуемой в сталинские дни, но, по словам Крэнкшоу, «как дети, которые вырвались из школы». «Новые хозяева России [разворачивались] в правильном направлении и расцветали как кактусы», — писал он[764].
754
Политбюро ЦК В КП (б) и Совет Министров СССР, 1945~53> сост. Хлевнюк и др. (Москва: РОССПЭН, 2002), с. 436–437.
755
по. Аллилуева, Двадцать писем, с. 8–9; N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. 322.
756
Политбюро ЦК ВКП(б^ и Совет Министров СССР, с. 100–104 (протокол заседания 5 марта 1953); Правда, у марта 1953, с. 1; Shepilov, Kremlin's Scholar, р. 17; Каганович, Памятные записки, с. 518–519; N. Khrushchev, Khrushchev Remem-bers,p. 374–375.
757
Shepilov, Kremlin's Scholar, p. 30–32, 17.
758
Правда, 10 марта, с. 1–2.; Edward Crankshaw, Khrushchev's Russia (Harmondsworth: Penguin, 1959), p. 23; Watson, Molotov, p. 245; Лаврентий Берия, с. 167–168.
759
С. Микоян, Воспоминания, с. 197.
760
Чуев, Сто сорок бесед, с. 473–474, РГАНИ, 3/32/17, л. 12 (Постановление Президиума, 21 марта 1953); РГАНИ, 3/32/17, лл. 131–135 (Берия, записка к Президиуму, 12 мая 1953).
761
Yevgeny Yevtushenko, A Precocious Autobiography (London: Collins & Harvill, 1963), p. 89–92.
762
Crankshaw, Khrushchev’s Russia, p. 23.
763
Knight, Beria, p. 186.
764
Crankshaw, Khrushchev’s Russia, p. 23, 38.