Страница 4 из 102
После того как открылись архивы и были опубликованы мемуары, стало ясно, что политическая и частная жизнь Сталина были взаимосвязаны в значительно большей степени, чем это обычно бывает у политических лидеров. Он общался в основном с членами команды, в их кремлевских квартирах или на даче. Так было в первые дни существования команды, когда жена Сталина Надежда Аллилуева была жива, и у него и у многих его коллег были маленькие дети, и это продолжалось после самоубийства Надежды в 1932 году, когда команда и его свояки от двух браков составляли практически весь круг его общения, сосредоточенного вокруг дачи. После смерти Надежды он был одиноким человеком и стал еще более одинок, когда репрессии разрушили семью родственников его жены, в которую он был принят. Ему составляла компанию дочь Светлана, но и это закончилось, когда она выросла и вышла замуж в годы войны. Компания членов команды стала еще важнее для Сталина после войны, и участники оставили незабываемые воспоминания об ужасном насильственном ночном общении на даче (теперь, в отличие от 1930-х годов, уже без жен и детей) и о том, каким тяжелым бременем оно было.
В прежние времена наше представление о Сталине и его команде в основном исходило от Троцкого, который считал, что Сталин — «второсортное ничтожество», а команда вообще «третьесортная посредственность» и вряд ли заслуживает обсуждения. Троцкий издевался над Молотовым и не упускал возможности высмеивать и унижать большинство остальных. Поскольку Троцкий в конце 1927 года был выслан из Москвы, а через два года из Советского Союза, то он знал членов команды только на раннем этапе их карьеры, если вообще их знал. Очевидно, он ошибался в отношении Сталина, который, кем бы он ни являлся, не был ничтожеством или просто продуктом партийной машины. Что касается команды, Троцкий был прав в одном: они не были интеллектуалами-космополитами, такими как он сам или Ленин. Но они совершенно не были невзрачными, безликими людьми, как их изображал Троцкий и другие вслед за ним.
Ближайший соратник Сталина, Молотов, по прозвищу «каменная задница», имел, казалось бы, бесконечную работоспособность; никто никогда не назвал бы его харизматичным, но наблюдая за тем, с каким упорством он в течение тридцати лет выдерживал не только работу, но и оскорбления и почти всегда упрямо отказывался принести извинения, начинаешь им в некотором роде восхищаться. Орджоникидзе, напротив, был харизматичным, вспыльчивым и очень любил своих коллег; отвечая за тяжелую промышленность в пиковые годы индустриализации, он проделал феноменальную работу, борясь изо всех сил за «свои» заводы и «своих» людей. Берию, еще одного грузина в команде, труднее всего оценить, потому что после его падения в 1953 году все ополчились на него, в итоге он приобрел имидж полностью разложившегося сексуального маньяка, а также главного палача; недоумеваешь, когда читаешь воспоминания его сына, который пишет о его красивой и высокообразованной жене, занимавшейся научной работой, и о том, что сам Берия предпочитал компанию интеллектуалов. С Кировым проблема обратная: его ранняя смерть превратила его в мученика, по определению хорошего парня, которого все помнили как своего лучшего друга. Пухлый Маленков, кажется, аппаратчик в чистом виде: кто бы мог подумать, что после падения с вершины власти он погрузится в биологию (специальность сына) и напишет в соавторстве научную работу об антигравитационном воздействии? Андреев, бывший рабочий, ездил проводить чистки в провинциях, слушая Бетховена на своем переносном граммофоне. Каганович, грубиян с комплексом неполноценности по отношению к интеллектуалам, отличался личной отвагой; его бывший протеже Хрущев маскировал острый ум и решительность под обманчивой внешностью «простого мужика».
Жены и дети членов команды были частью их жизни и взаимного общения и, таким образом, частью моей истории. Семейные связи Сталина были ослаблены: жена, покончившая с собой в 1932 году; старший сын от первого брака Яков, от которого он отказался; никчемный второй сын Василий; и Светлана, его любимица, которая в 1967 году сделала немыслимое для команды — перебежала на Запад. Половина членов команды были «дядями» Светланы. Василий и Светлана выросли вместе с другими «кремлевскими детьми», среди которых были пять буйных сыновей Микояна — двое из них во время войны были арестованы и сосланы на несколько лет. Жена Молотова, Полина Жемчужина, которую он глубоко любил, была также арестована за сионизм и отправлена в ссылку на восемь лет, в то время как он оставался членом Политбюро. Эта эмансипированная, сильная женщина основала советскую косметическую индустрию. У Берии и Жданова было по одному сыну, которых они очень любили и которые, благодаря поддержке родителей, стали интеллектуалами, подобно многим детям членов команды. Почти все «кремлевские дети», вырастая, следовали желанию своих родителей и оставались вне политики, большинство из них получили высшее образование; поколение Светланы (военное и раннее послевоенное) влюбилось в Америку, а некоторые, в том числе Светлана, специализировались на американистике в МГУ. За заметным исключением Светланы, «кремлевские дети» оставались рядом со своими родителями и в последующие десятилетия поддерживали память о них.
Когда рисуешь групповой портрет, особенно с учетом социального и бытового контекста, почти неизбежно очеловечиваешь своих героев, включая Сталина. Некоторые могут посчитать это в принципе неприемлемым, отвлекающим внимание от того зла, которое олицетворяли эти люди. Но уступить этому возражению означает принять решение оставить Сталина и его людей вне истории, геттоизировать их в особом секторе «абсолютного зла», не подлежащем изучению. Когда Арендт писала о нацистских преступниках, она говорила о банальности зла, тем самым подчеркивая, что зло совершается обычными людьми, а не какими-то монстрами. Пока мы смотрим на них издалека, как на каких-то особых людей, мы не можем видеть мир с их точки зрения, и поэтому очень трудно понять, почему они действовали именно таким образом. Конечно, понимание того, как они видели мир, всегда несет в себе опасность оправдания их действий. Но для историка еще важнее противоположная опасность — неспособность понять происходившее из-за недостатка понимания того, как герои оценивали свои собственные действия.
В любом случае я не могу сказать, что мой собственный опыт подтверждает представление о том, что изучение людей способствует пробуждению симпатии к ним. Начинаешь чувствовать, что они тебе не чужие — Молотов, который делает пустое, бесстрастное выражение лица в ответ на уколы и остается совершенно неподвижным, слегка постукивая пальцами по столу; Берия, с его сочетанием елейного почтения к Сталину, безграничной энергии и злого ума; взрывной Орджоникидзе и Микоян с его способностью избегать неприятностей и продолжать свое дело. Что касается Сталина, то в недавних работах специалистов, начиная с трудов советского историка Дмитрия Волкогонова, опубликованных во время перестройки, он представляется гораздо умнее и начитаннее, чем мы думали до 1990-х годов. Он мог быть как очаровательным, так и жестоким. Члены команды боялись его, но они также восхищались им и уважали его, видя его превосходство, особенно в плане смелости и хитрости. Конечно, с точки зрения постороннего, смелость означала равнодушие к убийству людей, а хитрость, которая часто граничила с садизмом, означала умение обманывать их. «Ты хитрый ублюдок» — одна из моих самых частых личных реакций при чтении документов Сталина.
Некоторые читатели могут подумать, что для описания такого великого злодея, как Сталин, не подходит ничего, кроме постоянного негодования[10]. Но я думаю, что работа историка отличается от работы прокурора или, если хотите, адвоката. Первая задача историка состоит в том, чтобы попытаться понять смысл вещей, а это не то же самое, что обвинение или защита. Это не значит, что я отрицаю существование проблем, связанных со стремлением к объективности[11]: как бы мы ни старались, у всех нас есть предубеждения и предвзятые мнения, и физически невозможно изобразить «взгляд из ниоткуда». Когда я сама читаю исторические труды, я либо доверяю авторам (смотря по тому, как они обращаются с источниками и какие предъявляют доказательства), либо не доверяю им, и в этом случае я обычно перестаю читать. Я надеюсь, что мои читатели верят мне, а если нет, всегда можно обратиться к другому автору.
10
Ha
11
Sheila Fitzpatrick, “Demoyte’s Grey Suit: Writing Memoirs, Writing History,” Australian Book Review, June-July 2014; Thomas Nagel, The View from Nowhere (New York: Oxford University Press, 1986).