Страница 36 из 102
«Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее». Этот новый лозунг середины 1930-х годов объявлял, что страдания и трудности периода первой пятилетки остались в прошлом [306]. Символом будущей хорошей жизни стал московский метрополитен, первые линии которого были построены под руководством Кагановича и Хрущева и торжественно открыты в 1935 году. Это было редкое исключение — обычно все имеющиеся ресурсы члены команды использовали для тяжелой промышленности и обороны. Сталин и несколько членов его семьи вместе с Кагановичем и Молотовым однажды ночью за несколько недель до официального открытия спонтанно поехали покататься на метро[307]. Новогодние елки, ранее запрещенные как буржуазный пережиток, благодаря инициативе Павла Постышева вернулись[308]. Растущая парфюмерная промышленность Полины Жемчужиной предлагала женщинам новые марки: «Красная Москва», «Красная Звезда» и «Новая Заря»[309]. Мужчины тоже принарядились. Вернувшись из поездки по Америке, Микоян снял форму времен Гражданской войны и начал носить костюмы в западном стиле. Сталин, по общему признанию, был неисправим, до конца жизни он предпочитал носить свой военный китель и сапоги. Тем не менее и он присоединился к остальным, когда все позировали для фотографии, появившейся на первой странице московской газеты в июле 1935 года, там члены команды были в шикарных новых белых летних куртках[310]. Лучше всего было то, что после многих лет нехватки продовольствия, благодаря Микояну и его поездке в Америку, сосиски, мороженое и даже шампанское стали доступны советским потребителям. Заново открылся бывший продуктовый магазин купца Елисеева на улице Горького в Москве, в нем был волшебный ассортимент деликатесов, по общему признанию дорогих, в том числе тридцать восемь сортов колбас, пятьдесят видов хлеба и свежие карп, лещ и щука, плавающие в аквариумах[311].
Этот новый культурный сдвиг, который такие критики, как находившийся в эмиграции Троцкий, называли обуржуазиванием и «советским термидором»[312], нравился и элите, и простым гражданам. Но надежда на то, что жизнь действительно станет лучше с наступлением изобилия и прекращением террора, оказалась миражом. В то время как советские средства массовой информации готовились к кампании «радостной жизни» и отмене карточек на хлеб, действовавших в городах с конца 1920-х годов, произошла катастрофа. Дата отмены нормирования была і января 1935 года[313]. Всего месяцем ранее, і декабря 1934 года, в штабе ленинградской партийной организации террористом-одиночкой был убит Киров. Мотивом, вероятно, была личная обида, но после этого убийства надежда на скорое прекращение террора исчезла.
Убийство Кирова, как и убийство Кеннеди в Соединенных Штатах тридцать лет спустя, породило бесконечные теории заговора, несмотря на тот факт, что настоящим убийцей был одиночка, которого сразу задержали. Хотя многие хотели бы верить в то, что за этим стоял Сталин, никаких убедительных доказательств его причастности найдено не было, притом что найти исчерпывающее доказательство его невмешательства также, естественно, невозможно. Слухи о причастности Сталина возникли сразу же, как это всегда бывает, когда неожиданно умирает выдающийся человек. Команда, судя по более поздним свидетельствам, в то время не верила слухам, хотя в дальнейшем некоторые из ее членов изменили свое мнение. Дочь Сталина Светлана, хотя впоследствии была враждебно настроена по отношению к отцу, никогда не относилась к этим слухам всерьез: и она, и Молотов понимали, что Сталин был привязан к Кирову, который ему ничем не угрожал, и его смерть, последовавшая всего через несколько лет после смерти Надежды Аллилуевой, была для Сталина тяжелым ударом. Услышав эту новость, Сталин кинулся в Ленинград вместе с Молотовым и Ворошиловым, оставив Кагановича присматривать за хозяйством в Москве, и лично участвовал в допросе убийцы — Леонида Николаева[314].
Какой бы ни была первоначальная роль Сталина, нет сомнений в том, что он быстро воспользовался возможностью свести счеты со своими противниками. По словам Молотова, Николаев признался, что был последователем Зиновьева и был зол на свое исключение из партии, но Молотов считал его просто «озлобленным человеком», а не «настоящим зиновьевцем»[315]. (На самом деле любой ленинградский член партии в середине 1920-х годов был в некотором смысле зиновьевцем, поскольку Зиновьев руководил ленинградской партийной организацией.) Но Сталин принял пас и двинулся вперед, приказав местному НКВД искать сообщников убийцы среди зиновьевцев[316]. Поначалу в НКВД были не в восторге от этого поручения, но за десять дней тем не менее получили надопросах показания, подтверждавшие существование террористического «московского центра» во главе с Зиновьевым и Каменевым. Зиновьев и множество оппозиционеров, которые не имели никакого отношения к убийце, но были признаны виновными в том, что отравляли воздух самим своим существованием, были арестованы за терроризм. По тому же принципу более десяти тысяч бывших дворян и других «классовых врагов» были арестованы или поспешно высланы из Ленинграда. Молодой Николай Ежов из ЦК, уже заслуживший доверие Сталина, поехал с ним в Ленинград и организовал от имени Сталина атаку на оппозицию; в течение месяца он составил список из примерно 2500 бывших зиновьевцев в Ленинграде, 238 из которых были немедленно арестованы[317]. На закрытом судебном заседании Николаев признал себя виновным и в конце декабря был казнен[318]. В Москве были арестованы Зиновьев, Каменев и другие, связанные с ними лица, и следователи сделали все возможное, чтобы найти доказательства их непосредственной причастности, но оба лидера признали только то, что их оппозиционная деятельность могла создать атмосферу, побуждающую других действовать. На суде в середине января 1935 года Зиновьев был приговорен к десяти годам лишения свободы, а Каменев — к шести[319].
Во время своих поездок в Москву Киров часто останавливался у Сталина, он провел в Сочи со Сталиным и Светланой часть своего последнего лета[320]. После смерти Надежды Аллилуевой, по словам сентиментальной невестки Сталина, Киров больше всех его утешал: «сумел подойти к И[осифу] сердечно, просто и дать ему недостающее тепло и уют». После смерти Кирова, разговаривая со своим зятем Павлом Аллилуевым, Сталин сказал: «Осиротел я совсем»[321]. В свой день рождения, который отмечался несколько недель спустя и на котором присутствовали члены команды, первый тост (от Орджоникидзе) был в память о Кирове, и позже, когда Сталин предложил тост за Надежду, «у него было лицо, полное страдания». Но после скорбного молчания каждый раз вечеринка возобновлялась и даже становилась довольно шумной[322].
Не все оплакивали Кирова. В провинции гулял маленький противный стишок со словами: «Убили Кирова — убьем и Сталина»[323]. У Сталина были причины нервничать, хотя его подозрения приобретали параноидальный характер. Он чувствовал, что вокруг были враги, что особенно опасно — скрытые. Вскоре после смерти Кирова слышали, как Сталин говорил: «Заметили, сколько их [дежурных от НКВД] там стоит? Идешь каждый раз по коридору и думаешь: кто из них? Если вот этот, то будет стрелять в спину, а если завернешь за угол, то следующий будет стрелять в лицо. Вот так идешь мимо них по коридору и думаешь»[324].
306
Сталин, Сочинения, ed. McNeal, vol. 1 (14), р. ю6 (речь от 1 декабря 1935).
307
N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, p. 64–70; Иосиф Сталин в объятиях семьи, с. 173–175.
308
Khrushchev Remembers: The Glasnost Tapes (Boston: Little, Brown,1990), p. 31–32; http://atz-box.ru/stati/aznaete-li-vy/1428-is-toriia-novogodnei-elki.html
309
Jukka Gronow, Caviar with Champagne: Common Luxury and the Ideals of the Good Life in Stalin's Russia (Oxford: Berg, 2003), p. 56–60; А. И. Микоян, Так было, с. 298–299.
310
С. Микоян, Воспоминания, с. 25; Труд, 2 июля 1935, с. 1.
311
Fitzpatrick, Everyday Stalinism, р. 90–91 (русское издание: Ш. Фицпатрик, Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в30-е годы: город (Москва: РОССПЭН, 2001)).
312
Leon Trotsky, The Revolution Betrayed (London: New Park Publications, 1967), p. 86–114.
313
Khlevniuk, Master, p.111 (русское издание: О.Хлевнюк, Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры (Москва: РОССПЭН, 2010)).
314
Аллилуева, Двадцать писем, с. ю8; Чуев, Сто сорок бесед, 310; Lenoe, Kirov Murder, р. 251–262; N. Khrushchev, Khrushchev Remembers: The Glasnost Tapes, p. 24; А. И. Микоян, Так было, с-589-596-
315
Чуев, Сто сорок бесед, с. 310.
316
Lenoe, The Kirov Murder, p. 281.
317
Khlevniuk, Master, p. 130; J. Arch Getty and Oleg V. Naumov, Yezhov (New Haven: Yale University Press, 2008), p. 139, 143.
318
Lenoe, Kirov Murder, p. 358, 370.
319
Lenoe, Kirov Murder, р. 377–379; Getty and Naumov, Yezhov, P-159
320
Аллилуева, Двадцать писем, с. ю8; Service, Stalin, p. 294.
321
Иосиф Сталин в объятиях семьи, с. 168 (дневник Марии Сванидзе, запись от 5 декабря 1934).
322
Там же, с. 169–170 (дневник Марии Сванидзе, запись от 23 декабря 1934).
323
Fitzpatrick,Stalin sPeasants,р.290–293.
324
Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи, с. 361 (цит. адмирал И. С. Исаков).