Страница 18 из 102
Одновременно происходил новый раскол в руководстве, на этот раз с правой оппозицией. Неудивительно, что те, кто был наиболее тесно связан с умеренной политикой 1920-х годов, в частности, Рыков, Бухарин и Томский, были недовольны, когда Сталин перешел к радикальной политике. Они имели вес в руководстве, и их хорошо знали в стране: Рыков стоял во главе правительства, Томский возглавлял профсоюзы, Бухарин — Коминтерн (а также редакцию «Правды»); кроме того, все трое были этническими русскими, что было полезно с точки зрения общественного мнения. (Калинин, номинальный глава советского правительства, также склонялся к точке зрения умеренных, но потом перешел на позиции Сталина, а не правых.) Поскольку в Политбюро тогда еще была относительная свобода дискуссий, они, несомненно, предполагали остаться, оказывать смягчающее воздействие и ждать, пока все не уляжется, но в то же время были готовы принять и публично одобрить решения, которые шли вразрез с их мнением. Конечно, они не думали об организации оппозиционной фракции, помня о том, что случилось с последней такой фракцией, и не делали ни малейших шагов в этом направлении. Но Сталина не устраивало наличие в команде инакомыслящих, какими бы лояльными они ни были. Микоян сообщает о любопытном разговоре в начале 1928 года, когда однажды вечером, возвращаясь с дачи вместе с Кировым и Орджоникидзе, Сталин небрежно заметил, что есть несколько умеренных, которые, несомненно, потеряют свои посты в ближайшие несколько лет, а их места займут такие перспективные, жесткие люди, как его собеседники. Все были шокированы, говорит Микоян, поскольку тогда еще ощущали себя одной командой[126]. Но были и другие тревожные признаки, в частности, очень резкие нападки Молотова на Рыкова при обсуждении первого пятилетнего плана в марте 1928 года, которые Томский позднее вспоминал как начало кампании против правых.[127]
В то время как Рыков всегда был союзником Сталина, но не членом сталинской команды, Бухарин и Томский в середине 1920-х годов были действительно лично и политически близки со Сталиным. Так, во время своего отпуска в 1925–1926 годах Сталин писал Молотову и Бухарину вместе — как исполняющим обязанности капитана команды в его отсутствие. Рыков и Томский были примерно одного возраста со Сталиным, Бухарин на десять лет моложе. Рыков и Бухарин были интеллектуалами, образованными людьми, их связи с Лениным восходили еще к 1910-м годам. Томский был рабочим, бывшим печатником, который работал с женой Ленина Крупской в Санкт-Петербурге еще в 1890-х годах и оставался дружен с ней и после смерти Ленина[128]. Ленин в своем «Завещании» назвал Бухарина «любимцем партии», и это находит подтверждение: почти все в команде называли его на «ты». Люди часто называли его уменьшительными, производными от его фамилии — Бухарчик, Бухашка; эти прозвища были и ласковыми, и снисходительными — из-за неустойчивости его характера и склонности плакать на публике коллеги не воспринимали его всерьез, хотя он считался влиятельным оратором, теоретиком и полемистом[129]. На XV съезде партии его авторитет, измеренный в аплодисментах, сила которых была зафиксирована в опубликованных протоколах, был высок: он стал третьим (вместе с Ворошиловым) после Сталина и Калинина, популярного в партии «дедушки»[130].
Бухарин стал близким другом Сталина в середине 1920-х годов; он называл его Коба, псевдонимом Сталина из дореволюционного кавказского подполья — так к нему могли обращаться только близкие. У Бухарина и его тогдашней жены, Эсфири Гур-вич, была дочь Светлана, ненамного старше Светланы, дочери Сталина, и его семья была приглашена пожить на даче Сталина в Зубалове; в 1927 году по предложению Сталина Бухарин (без Эсфири, которая была эмансипированной женщиной и занималась собственной карьерой) переехал в квартиру в Кремле, и они стали соседями. Их жены, ставшие студентками московских вузов, тоже были дружны. Томский и его жена были соседями Сталина по Кремлю, и он часто их навещал. Томские звали Сталина Кобой, как вспоминал их сын, и у Томского была его фотография с дружеским автографом: «Моему дружку — Мишке Томскому»[131].
Все более воинственный тон партии на апрельском и июльском пленумах 1928 года встревожил правых. Их беспокоило обострение конфронтации с крестьянством и то, что они считали нереалистичными цели, намеченные по индустриализации в первой пятилетке. Томский, как профсоюзный лидер, был встревожен разговорами о жертвах, требующихся от рабочего класса во имя быстрой индустриализации, и усилением власти управленцев над рабочими. В какой-то момент, в конце 1920-х годов, у Томского и Сталина произошла серьезная ссора, которая положила конец их дружбе: как гласит легенда семьи Томских, последний дружеский визит Сталина с бутылкой в руке закончился тем, что Томский вышвырнул его со словами: «Ты подлец, настоящий подлец! Убирайся со своей бутылкой ко всем чертям!»[132]
Бухарин также, по имеющимся свидетельствам, в это время поссорился со Сталиным, после чего они не разговаривали несколько недель. Хуже всего пришлось Бухарину на пленуме ЦК в июле 1928 года. В конце пленума он покинул Кремль с Григорием Сокольниковым, старым большевистским интеллектуалом из фракции Зиновьева, с которым он дружил с детства. Что именно произошло дальше, является предметом спора. Бухарин (который имел тенденцию присочинять, когда у него были проблемы) рассказал Анне Лариной, своей будущей третьей жене, что он и Сокольников случайно наткнулись на опального оппозиционера Льва Каменева на улице и вступили в разговор, который был эмоциональным со стороны Бухарина, но никоим образом не был заговорщическим. Каменев говорил, что встретил Бухарина и Сокольникова после пленума неожиданно, но что ранее в тот же день у него была встреча с Сокольниковым, где обсуждался конфликт Бухарина со Сталиным и возможность сближения правых с зиновьевцами. Это свидетельствует о том, что со стороны Сокольникова, по крайней мере, дело имело заговорщический аспект. С точки зрения Сталина, это был явно заговор-тайная встреча, целью которой было формирование блока между старой зиновьевской оппозицией и правыми. Какими бы ни были точные обстоятельства, это был акт невероятной политической глупости со стороны Бухарина, как он позже признал («Какой же я был мальчишка, какой дурак!»).
Версия Сталина представляется вполне правдоподобной, учитывая то, что рассказал об этой встрече Каменев. Бухарин позднее признавал, что Каменев в целом изложил все верно. Общаясь с Каменевым, Бухарин был взволнован и говорил о Сталине с ненавистью, ему представлялось тогда, что раскол неминуем. И себя, и Томского он считал участниками блока и говорил, что они считают линию Сталина «губительной для всей революции». Более того, Сталина он описывал как «беспринципного интригана, который все подчиняет сохранению своей власти <…>. Он теперь уступил, чтобы нас зарезать». Сталин привил в ЦК «чингисхановскую культуру». Он шпионил за ними: ГПУ следило за ними и прослушивало их телефоны. Бухарин и его союзники пришли к выводу, что Зиновьев и Каменев гораздо лучше Сталина. Каменев настаивал на том, чтобы он сказал, кто конкретно эти союзники, но Бухарин подразумевал, что это большая часть Политбюро, хотя не все были готовы выйти и признать это открыто. Разумеется, «тупица Молотов, который учит меня марксизму и которого мы называем „каменной задницей"», был безнадежным случаем. Но Рыков и Томский, вместе с Бухариным, абсолютно преданы оппозиции против Сталина; с ними был Андреев, а также зампред ОГПУ Ягода. Ленинградцы (то есть Киров) «вообще с нами, но испугались, когда зашла речь о возможной смене Сталина». Ворошилов и Калинин были сочувствующими, но «предали нас в последнюю минуту», очевидно, потому что Сталин имел какую-то власть над ними. Орджоникидзе был еще одним сочувствующим, который подвел их, несмотря на то, что «ходил ко мне и ругал Сталина».
126
А. И. Микоян, Так было, с. 289.
127
Как ломали НЭП, т. 4, с. 55.
128
Михаил Томский, Воспоминания, статьи, документы (Москва: РГГУ, 2001), с. 158.
129
Чуев, Молотов, с. 252–253.
130
XV съезд Всесоюзной Коммунистической Партии (б): стенографический отчет (Москва — Ленинград: Государственное издательство, 1928).
131
Paul R. Gregory, Politics, Murder and Love in Stalin's Kremlin:
The Story of Xikolai Bukharin and A
132
Томский, Воспоминания, с. 159.