О команде Сталина - годы опасной жизни в советской политике

Быстрая индустриализация на основе государственного экономического плана была краеугольным камнем новой программы, непременным условием движения большевиков к социализму. Экономическое планирование сейчас может показаться чем-то обычным, но в 1920-х годах оно было новаторским: человек покоряет экономику тогда звучало столь же эмоционально, как спустя сорок лет звучали слова человек покоряет космос. Как будет выглядеть такой экономический план, обсуждалось с начала 1920-х годов, но в середине десятилетия дискуссия была приостановлена на несколько лет, когда теоретики и экономисты партии заспорили о том, чем это можно будет оплатить. Потребовались бы крупные инвестиции, и было непохоже, что Запад предоставит займы и кредиты. Альтернативный вариант сбора денег внутри страны казался бесперспективным: настоящих капиталистов не осталось, а «выдавливание» денег из крестьянства с помощью налогообложения или условий торговли считалось политически рискованным[103]. Различные варианты первого пятилетнего плана горячо обсуждались в 1926–1927 годах. Минималистский план был предложен Госпланом (где было сильно влияние беспартийных экономистов), а максималистский — Высшим советом народного хозяйства СССР во главе с членом команды Куйбышевым. Сам Сталин почти не участвовал в дискуссиях по планированию индустриализации, но с 1924 года высший экономический орган (ВСНХ) неизменно возглавлял один из крупных деятелей, союзник Сталина или член команды — в середине 1920-х годов Дзержинский, затем, после смерти Дзержинского, Куйбышев, а потом Орджоникидзе. В связи с этим можно предположить, что Сталин разделял общее мнение о том, что это ключевой пост. Осенью 1927 года Куйбышев считал, что советская экономика вступает в новую фазу развития, беспрецедентную в отечественной истории или в истории других стран. Налицо была готовность приступить к централизованному государственному экономическому планированию[104].

Когда первый пятилетний план был вынесен на утверждение XV съезда партии в декабре 1927 года (того же съезда, который ознаменовал поражение левой оппозиции), максималистская линия промышленного министерства была на подъеме, а Куйбышев говорил о значительно более амбициозных планах индустриализации, чем предполагалось до тех пор. Среди его самых восторженных сторонников был Ворошилов, глава вооруженных сил, который хотел, чтобы Красную армию поддерживала сильная оборонная промышленность[105]. Угроза войны казалась достаточно реальной для того, чтобы дать указание плановикам подготовить запасной чрезвычайный первый пятилетний план на случай вооруженного нападения, учитывая «вероятность иностранного вмешательства»[106]. Для Сталина быстрая индустриализация была не чем иным, как вопросом выживания в неизбежной битве с капиталистическим Западом. На протяжении всей русской истории, как ее понимал Сталин, Россия подвергалась нападениям и унижениям со стороны иностранных держав, и капиталисты жаждали повторить это, как только представится возможность. Они потерпят неудачу, только если Советский Союз осуществит свой амбициозный план индустриализации. «Снижение темпа означало бы отставание… Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»[107].

Сталинская команда не нашла чисто экономического решения проблемы, где взять деньги для индустриализации. Они почти проигнорировали эту возможность, за исключением экспорта зерна независимо от запросов внутреннего потребления. Инвестиционного капитала не хватало, зато дешевая рабочая сила была в избытке — благодаря потоку крестьян, бегущих от коллективизации на работу в городах и на объекты промышленного строительства, а также рабочей силе осужденных на принудительные работы в тяжелых климатических условиях, где добровольно работать никто бы не стал. Планирование все еще было в зачаточном состоянии и заключалось в основном в определении приоритетных проектов, постановке производственных задач и наказании тех, кто не смог их выполнить. Этот подход под лозунгом «прорыв или провал» был основан в большей мере на принуждении и в меньшей — на энтузиазме со стороны активистов и молодежи. Для молодых энтузиастов это был волнующий опыт, оставивший воспоминания о дружбе, приключениях и борьбе с трудностями. Команда ощущала такое же волнение, наряду с бременем ответственности и периодическими приступами паники. Сталин оказался на высоте, он поставил четкую цель и был непоколебим, как генерал на поле боя.

На повестке дня была культурная революция, предшественница более широко известной культурной революции в Китае 1960-х годов. Советская культурная революция также предполагала борьбу радикально настроенной молодежи против классовых врагов, правых уклонистов и бюрократов. В деревне главными жертвами были кулаки и священники, а в городах — беспартийные интеллигенты и специалисты. Была поднята тревога о ненадежности и возможном предательстве «буржуазных специалистов», как называли тогда «белых воротничков». Шахтинское дело, суд по которому состоялся весной 1928 года в Москве и которое широко освещалось в прессе, подлило масла в огонь. Антисоветский заговор горных инженеров в Шахтинском районе Донбасса раскрыло (или изобрело) украинское ОГПУ, но разработка истории о предательских контактах с иностранной разведкой при попустительстве правых бюрократов была осуществлена в Москве под пристальным наблюдением Сталина. В общегосударственном масштабе это был первый спектакль в новом жанре политического театра, где антисоветских «вредителей» обвиняли в саботаже и другой подрывной деятельности по указке иностранной разведки[108]. Некоторых из сталинской команды это немного смущало: после нескольких месяцев массированного освещения в прессе Молотов в письме к Сталину предположил, что людям, вероятно, это надоело[109]. Но Сталин любил такие процессы, в них он мог проявить творческий аспект своей личности (в конце концов, он был когда-то поэтом). Верил ли он в буквальную правду обвинений или просто понимал их как символически верные и политически полезные, неясно, но он определенно проявил большой интерес к сочинению сценария[110].

Может показаться странной идея репрессировать инженеров и одновременно начинать индустриализацию. Также можно утверждать, что нападение на другого классового врага — кулачество, было неадекватным ответом на реальную угрозу в виде падения поставок зерна. Трудно понять, как аресты инженеров могут увеличить промышленное производство. Но антиинтеллектуализм всегда пользовался популярностью в России, и враждебность к «буржуазным» инженерам была широко распространена среди фабричных рабочих, которые считали их представителями управленцев старого образца. Эти взгляды были распространены в большевистской партии, в рядовой состав которой входили многие рабочие, особенно классово сознательные. Когда в апреле 1928 года в ЦК обсуждали последствия «шахтинского дела», все были полны энтузиазма и настроены против «буржуазных» специалистов; для участия в обсуждении записалось шестьдесят ораторов. Сталин объяснил политический расклад: это было как во время Гражданской войны, когда существовали целые группы «военных специалистов, генералов и офицеров, сынков буржуазии и помещиков», которые всегда были готовы помочь вооруженным интервентам свергнуть советскую власть. Тогда капиталисты начали военную и политическую интервенцию, а теперь экономическую. «Они [западные капиталисты] хотят, чтобы мы отказались от нашей революционной политики, и тогда они станут нашими „друзьями"… Как вы думаете, товарищи, может быть, пойти на эту уступку?» — Общий возглас: «Нет!»[111]

103

Alexander Erlich, The Soviet Industrialization Debate, 1924–1928 (Cambridge, MA: Harvard University Press, i960).

104

E.H.Carr and R.W. Davies, Foundations of a Pla