Страница 11 из 102
Армянин Анастас Микоян был самым младшим из трех друзей (два других были Орджоникидзе и Сергей Киров), приехавших с Кавказа в 1926 году, чтобы присоединиться к сталинской команде в центре. Как и Сталин, Микоян был исключен из семинарии, только он был на семнадцать лет моложе. Микоян известен как единственный выживший из 26 легендарных бакинских комиссаров, по-видимому, казненных британцами во время Гражданской войны. Представительный и общительный молодой человек, он подружился с Куйбышевым в Туркестане в Гражданскую войну, а несколько лет спустя сблизился с Ворошиловым и Орджоникидзе, когда они оба присматривали за его молодой женой Ашхен и их новорожденным ребенком во время его вынужденного отсутствия по партийным делам. Со Сталиным Микоян был в дружеских отношениях (и на «ты») с 1923 года. Юный Микоян представлял собой блестящего революционера, одетого, как это было принято в те годы, в полувоенном стиле: высокие сапоги, полевая куртка с поясом и фуражка. После пребывания на Волге в начале 1920-х годов, проявив себя как сторонник фракции Ленина, он вернулся на юг, работал партийным секретарем в Ростове-на-Дону, а затем в 1926 году был вызван в Москву, чтобы возглавить Наркомат торговли. Микоян не хотел этого назначения, несмотря на то что был кандидатом в члены Политбюро, потому что ему нравился юг и он хотел заниматься партийной работой, а торговлю считал буржуазным занятием. Но он настолько преуспел в ней, что оставался главным партийным специалистом по внутренней и внешней торговле в течение сорока лет; с течением времени стало казаться естественным, что он, как хитрый армянин, должен уметь торговать. Микоян оказался великим специалистом по выживанию в советской политике, хотя у него много раз были проблемы со Сталиным. Он был известен в команде своим сопротивлением убийствам и ссылкам людей — не то чтобы он выступал против этого в принципе, но на практике старался, насколько возможно, такого избегать. Обладая сильным чувством семейной привязанности, он также неоднократно нарушал правила команды и продолжал оказывать помощь семьям жертв[60].
Последний из «кавказского» трио, Сергей Киров, на самом деле был русским, он родился в Вятской губернии на Урале и получил образование в Казани, но большую часть своей взрослой жизни провел на юге. Еще студентом был вовлечен в революционную деятельность, сидел в тюрьме (в 1909 году одним из его товарищей по заключению в Томске был Куйбышев), но в предреволюционные годы он, похоже, сделал некоторый перерыв в революционной деятельности, когда жил на Северном Кавказе. Там Киров работал журналистом и женился на Марии Маркус, которая разделяла его интерес к театру и литературе. Революция вернула его в борьбу; они с Орджоникидзе, почти ровесники, стали друзьями, когда вместе работали на Кавказском фронте во время Гражданской войны, а затем в Кавказском бюро ЦК, которое Орджоникидзе возглавил, а Киров был его заместителем. Дружба Кирова с Микояном также восходила к этому периоду. Он был союзником Орджоникидзе и Сталина в борьбе за будущий статус Грузии в начале 1920-х годов (хотя жесткая ленинская критика его не коснулась). С 1921 по 1926 год он возглавлял партийный комитет Азербайджана, продолжая тесно сотрудничать с находившимся в Грузии Орджоникидзе, а затем отправился на север — очень неохотно, так как любил Баку — возглавить Ленинградский партийный комитет после свержения Зиновьева. Из-за обстоятельств смерти Кирова, убитого в 1934 году, была тенденция канонизировать его как либерала в сталинской команде. Никаких реальных доказательств этому нет, но он не был и в числе самых кровожадных. По общему мнению, Киров был привлекательным человеком. Будучи бездетным, он любил детей и был популярен среди своих сверстников. Сталин и его жена очень привязались к нему. Они были в близких дружеских отношениях друг с другом, по крайней мере с 1922 года. Киров называл Сталина его кавказским псевдонимом Коба[61].
Сталин, которого эти люди видели и воспринимали как своего лидера, совсем не был тем ничтожеством, каким его считал Троцкий. Спустя десятилетия, разговаривая с Феликсом Чуевым, Молотов вспоминал: «Много было, конечно, хороших людей, но вершиной выделялся один Сталин. <…> У Сталина был очень крепкий характер, определенность, ясность, то, чего большинству не хватало. Были очень хорошие люди, большие работники, но ясности им не хватало», «лучше его никого не было. А мы были молокососы»[62]. Прежде всего он был человеком, в котором нуждалась революция после смерти Ленина: партии очень повезло, и нужно было эту удачу не упустить. «Многие революции погибли. В Германии, в Венгрии… Во Франции — Парижская коммуна. А мы удержали»[63]. «Это был железный, твердый, спокойный, — говорил Каганович, — внутренне выдержанный, мобилизованный всегда человек. Он никогда не выпустит слова изо рта, не обдумав его… Я всегда его видел думающим. Он разговаривает с тобой, но в это время думает. И целеустремленный»[64].
Целеустремленный — подходящее определение для Сталина, но каковы были его цели? Его команда не была собрана на основании политических предпочтений. Это отличало ее от группы, сформировавшейся вокруг Троцкого (левых, как их стали называть), тех, кто хотел развивать централизованное планирование и продвигать индустриализацию. Это также отличало ее от так называемых правых, склонных к умеренной политике и осторожности в отношении крестьянства, куда входили такие члены Политбюро, как Бухарин, Рыков, Томский, Калинин, — часто к ним примыкал Ворошилов. В середине 1920-х годов правая политическая ориентация была вполне совместима с членством в сталинской команде, которую Троцкий воспринимал как политически нейтральный блок «партийных бюрократов»[65]. Николай Бухарин, наиболее известный представитель умеренных, был близким другом Сталина в середине 1920-х годов, некоторое время его считали вторым человеком после Сталина, наравне с Молотовым. Когда Троцкий и его сторонники нападали на Бухарина за его «мягкость» по отношению к крестьянству, Сталин бросил свою знаменитую фразу: «Крови Бухарина требуете? Не дадим вам его крови!»[66] Другими словами, Сталин сам выглядел и говорил как правый.
После поражения Троцкого в ЦК возникла напряженность. На каждом последующем съезде партии в Политбюро добавляли новых членов: Молотова, Ворошилова и Калинина в конце 1925 года; затем Куйбышева и Рудзутака в 1927 году; Андреев, Каганович, Киров и Микоян стали новыми кандидатами — и почти все новые члены были сторонниками Сталина. Ни один из них не был связан с Зиновьевым, вторым членом Политбюро, который мог считаться претендентом на лидерство. Это отражало доминирование Сталина в секретариате партии, а секретариат, в свою очередь, контролировал отбор делегатов на партийные съезды, которые избирали ЦК и, в конечном итоге, Политбюро. Зиновьев, который уже упустил один шанс подключиться к этому процессу, был по-прежнему недоволен контролем Сталина над партийной машиной, но ничего не предпринимал, за исключением своей ленинградской вотчины, где построил собственный партийный аппарат. Зиновьев был тщеславен и, несомненно, уверен, что его авторитет оратора и его положение руководителя возглавляемой Советским Союзом международной коммунистической организации, Коминтерна, а также ленинградской партийной организации, обеспечит ему место на вершине. Сталину и его группе Зиновьев очень не нравился: его называли Гришей, чтобы показать свое неуважение, а не дружеские чувства. Молотов говорил, что он был хвастуном и трусом; у его союзника Юрия Каменева[67], главы Моссовета и члена Центрального комитета времен подполья, характер был потверже, но Зиновьев считал себя главным в их союзе. С Каменевым Сталин был на «ты». И все же именно Каменев в конце 1925 года осудил Сталина за стремление стать вождем партии и лидером над всеми остальными.
60
А. И. Микоян, Дорогой борьбы (Москва: Издательство политической литературы, 1971), с. 560–561; А. И. Микоян, В начале двадцатых… (Москва: Издательство политической литературы, 1975), с. 204, 208; А. И. Микоян, Так было, с. 272-73, 352; РГАСПИ 74/1/429, л. 104; Степан Анастасович Микоян, Воспоминания военного летчика-испытателя (Москва: Техника — молодежи, 2002), с. 2.
61
О Сергее Кирове (Москва: Издательство политической литературы, 1985), с. 202; Matthew Е. Lenoe, The Kirov Murder and Soviet History (New Haven: Yale University Press, 2010), p. 33; Наш Мироныч (Ленинград: Лениздат, 1968), с. 257–258; Микоян, Дорогой борьбы, с. 534; РГАСПИ, 80/26/55, лл. 1–2, РГАСПИ, 80/26/56, л.1; Большевистское руководство (Москва: РОССПЭН, 1996), с. 314–315; Sergo Beria, Beria, Му Father (London: Duckworth, 2001), p. 15; РГАСПИ, 558/11/746; Чуев, Сто сорок бесед, с. 311.
62
Чуев, Сто сорок бесед, с. 260–261.
63
Чуев, Молотов, с. 294.
64
Чуев, Так говорил Каганович, с. 154–155.
65
XV конференция Всесоюзной коммунистической партии (б), 25 октября— з ноября 1926 г. Стенографический отчет (Москва — Ленинград: Государственное издательство, 1927), с. 75.
66
РГАСПИ, 558/11/69; Stephen F. Cohen, Bukharin and the Bolshevik Revolution (New York: Alfred A. Knopf, 1972), p. 241.
67
Имеется в виду Лев Каменев, настоящее его имя — Лев Борисович Розенфельд, а вариантом революционного псевдонима был «Юрий Каменев». —Прим. пер.