Княжич

— Может и так, — ответил князь. — Аркаша Молчанов всегда был тихушником. Он вполне может подсылать к тебе дочь из корыстных соображений. Однако я не вижу в этом ничего дурного. Мы живём в капиталистическом государстве. Люди заключают сделки, помогают друг другу заработать, и всё. Так что если какие-то там подозрения мешают пылкой подростковой любви — просто забудь, и подчинись природе. Не забывай, что для нашей семьи закон не писан. Никто, даже Царь-Император, не сможет у нас ничего отнять, пока мы того не захотим. Мы имеем силу, чтобы жить так, как хочется. Вот и пользуйся.

— Никогда не думал об этом с такой стороны.

— Знаешь, я давно говорю тебе, что сила нашей семьи — страх. Будь я обычным князьком, не способным внушать ужас, наше дворянское сословие давно бы попыталось свести нас со свету. Я ведь никогда не рассказывал тебе о матери?

— Нет, — княжич заинтересовался. — Я о ней знаю только то, что вычитал в интернете.

— Посмотри на другие семьи, — князь закурил. — Матери иных студентов института сплошь графини, баронессы, предприниматели высших сословий, от титулов которых простой смертный скукожился бы. А наша Кристина? Нет, она конечно та ещё кукушка, которая просто оставила тебя на пороге моего дома, её есть за что судить, однако был в ней неповторимый шарм, который покорил меня в молодости. Рок-звезда, исключительно талантливая, красивейшая зажигалка, способная превратить любое событие в праздник. Она как никто любила жизнь.

— Видимо, из-за этой любви к жизни она решила меня выбросить?

— Из-за любви к тебе, — твёрдо произнёс князь. — Она никогда не была похожа на упомянутых графинь и баронесс, никогда не могла придерживаться правил, ей было плевать на мнение распальцованных дворян. Однако она, в отличие от опять же упомянутых, понимала, что её пороки способны превратить жизнь ребёнка в ад.

— Пороки?

— Кристина умерла от передоза в пятнадцатом туре. Ей было известно, что не стоит таскать с собой пацана, который мог всё это увидеть. Потому она доверила твою жизнь более ответственному, более сильному человеку — мне. Я не вписываюсь в дворянство так же, как Кристина не вписывалась в материнство. Не будь у меня силы, нас бы давно заклевали, потому что мы не соответствуем общепринятым правилам. Ведь княжеский сын должен происходить от знатного отца, и от знатной матери с чистейшей репутацией. Только благодаря силе ты можешь заниматься своими исследованиями, а не шастать по балам и благотворительным встречам, как намуштрованные сыновья из других семей. Тебе не нужно подлизывать задницы сильным мира сего, потому что ты — сильнейший из них.

Видимо, решил Волховский, родители на судьбу детей влияют сильнее, чем кажется. В прошлой жизни, окутанному родительской заботой в полноценной семье, Волховскому не удалось добиться ровным счётом ничего. Тогда он впал в состояние полного безразличия ко всему. Игры? Есть. Работа? Есть. Ну и зачем что-то ещё нужно? Родители убили в нём стремление развиваться, и убили всякую склонность к риску, мол: «дал бог зайку, даст и лужайку». А здесь же склонность рисковать напротив — поощряли, и даже учили бороться с последствиями.

— Ваше сиятельство, — на порог шагнул слуга. — К нам прибыли гости. Они у ворот. Попов и Молчанова.

— Хорошо, — князь отвлёкся от разговора. — Впусти их. И, будь добр, принеси тренировочные мечи.

Попов и Молчанова явились в тренировочной одежде, которую выдали в Институте для занятий по фехтованию. Князь вывел их на площадку около полигона, и бросил им деревянные тренировочные мечи. Попов, по обыденности своей, среагировал с опозданием, и рукоятка угодила ему по носу. Он хотел выругаться, но сдержался, сделав вид, что даже боли не почувствовал.

«Какого хрена она тут делает?» — подумал Попов, и вопросительно взглянул на Волховского, но тот лишь невинно пожал плечами.

Ведь уроки фехтования должны были быть для Молчановой строжайшей тайной. Иначе, как её потом впечатлять?

Молчанова же со змеиной ловкостью схватила меч за рукоятку, и картинным взмахом приложила острие к земле.

— Неплохо, девочка, — одобрил князь. — Насколько мне известно, дара Кенши у тебя нет?

— Это не сильно мешает, ваше сиятельство, — ответила Молчанова.

— Хороший императив. — Кивнул князь. — На войне я знал людей, которые давали одарённым фору за счёт мастерства владения мечом. Ну, давайте. Займите дуэльную дистанцию, и покажите, на что способны.

— Ваше сиятельство, простите? — удивился Попов. — Я? С ней? Она же девочка.

— Если хочешь тренироваться, делай то, что я говорю, — надавил князь. — К барьеру!

И они разошлись, а потом повернулись друг к другу. Попов двадцать раз пожалел о том, что попытался нагнать на себя мужской спеси. Молчанова прикончила троих не моргнув и глазом, когда он вообще не смог ничего сделать. Однако внезапно он вспомнил что такое гордость, и ни в коем случае не захотел уступать девушке, которую, по его разумению, должен был защищать. Попов уверенно схватился за рукоятку, и встал в неловкую стойку.

Молчанова же чувствовала себя спокойно, и держала меч у ноги.

— А есть вообще какие-то правила? — осторожно спросил Попов.

— Бой! — крикнул князь.

— Труп! — отозвалась Молчанова, и стремительно кинулась в атаку.

— Какого хрена⁈ — Попов первый взмах, всё же, отбил, и ему ладони отсушило.

Князь наблюдал преимущественно за Молчановой. Она размахивала мечом одной рукой, очевидно отдавая предпочтение яростному стилю дестреза, а не взвешенному японскому фехтованию. Несчастный Попов не знал куда деться, но вполне успешно отражал атаки, и Волховский-старший решил, что всё не так плохо, как казалось сначала. Однако Молчанова не унималась — она пыталась рассечь Попова, разрубить его, заколоть.

В её глазах князь видел страшный хищнический блеск. Блеск, который князю хотелось увидеть во взгляде сына. Молчанова стремилась в бой. Она хотела убить, хотела развлечься, что чувствовалось в каждом неумелом движении. Было в ней что-то от кадетов Имперской Службы Безопаности, с которыми Волховский-старший провёл половину жизни. Совершенно оголтелая ярость, неумолимая свирепость, и желание броситься в мясорубку без раздумий.

Волховский удивился. Впервые он увидел в Молчановой жизнь, а не безразличие.