Страница 8 из 19
– Ну, туда, к знахарю. Я же знал, что ты туда ездишь часто. Вот меня любопытство и разодрало, чего там такого интересного. Я с новых лесосек ехал, и решил, дай заскочу. Ну просто, посмотрю хоть одним глазком. Я машину на просеке бросил, а дальше пешком, напрямки через лес пошел. Я даже до опушки еще дойти не успел, сзади голос, насмешливый такой. Что мол, мил человек, потерял, или заблудился? Оборачиваюсь, а там мужик стоит, да странный такой. Знаешь, если бы я в сказки верил, то принял бы его за лесного бога, в которого наши предки верили, такой он был… – Он на мгновение задумался, пытаясь подобрать правильное слово. Потом, закончил. – …Необычный. Красивый и страшный одновременно. – Он смутился своей несколько цветистой речи, и пробурчал. – Ну, я думаю, ты понимаешь, что я хотел сказать. – Но тут он опять, по-видимому, от воспоминаний вдохновился. Улыбнулся, как маленький ребенок, который воочию увидел свою мечту, и продолжил. – Я как его увидел, дар речи потерял от неожиданности, словно меня, как в детстве, бабуля поймала за кражей конфет из буфета, которые она для праздника припрятала. Даже, не поверишь, стыдно стало. Стою, как дурак, глазами хлопаю, слова не могу из себя выдавить. А он так улыбнулся, а в глазах словно веселые чертенята заплясали. Я как этих самых чертенят-то увидел, так у меня сразу от сердца и отлегло. Так и познакомились. А потом, мы еще несколько раз с ним в лесу сталкивались, правда, только издали. Он меня увидит, и рукой махнет, как старому другу. И, можешь смеяться сколько угодно, но от этого его простого взмаха, даже как-то настроение улучшалось, и уверенности какая-то появлялась, что все будет хорошо.
Я с удивлением сидела и слушала импровизированную исповедь своего мастера, и не заметила, как мой кофе стал холодным, а руки начали мерзнуть. Поднявшись решительно с крыльца, я проговорила:
– Вот что, Андрей, пойдем-ка ко мне в домик, там мне все доскажешь, да и вопросы свои задашь. Я же по глазам вижу, спросить что-то хочешь, но не решаешься. Иначе здесь, мы с тобой оба в сосульки скоро превратимся.
Я встала и зашагала решительно к своему домику. Андрей, помедлив минуту, будто решая для себя какой-то трудный вопрос, в конце концов потрусил за мной. В домике я разворошила угли в печке, кинув горсть сухих щепок на них, чтобы пробудить задремавший огонь. Щепки сразу потемнели и начали слегка дымиться. Я дунула пару раз, и веселые язычки пламени заплясали на сухом дереве. Кинув в печь несколько поленьев помельче, поставила чайник на плиту, и усевшись на табуретку, приготовилась слушать дальше. Андрюшка, примостившись, с видом бедного родственника, на краешке другой табуретки (с мебелью в домике у меня было не очень богато), откашлявшись, продолжил свой рассказ.
– Ну вот, я и говорю…А тут он на лыжах пришел, и безо всякого страха, прямо к столовой. Мужики на делянах были, а Василич на крыльцо вышел, воду выплеснул. Как Одина увидал, так чуть тазик и не выронил из рук. А я в гараже был, Люське корма задавал. Один с Василичем заговорил, а я уже позже подошел. Он со мной за руку поздоровался. Вот я у него и спросил, что, мол случилось. А он говорит, что все нормально. А в глубине глаз беспокойство плещется. Ну, я уж переспрашивать и не стал. Чего человеку в душу лезть. Захочет, сам скажет, а не захочет, значит, не моего ума дело. Но, знаешь, мне как-то тревожно стало, маетно. А понять, что, да отчего, не могу никак.
Тут уж, после его рассказа и мне маетно стало. Я посмотрела на Андрея:
– Ты, вот что, Андрюш, оседлай-ка мне Люську.
Андрюха с табуретки вскочил, и вон кинулся. А в самых дверях остановился вдруг, и спросил, с какой-то затаенной надеждой.
– Мать… А Один, он кто?
От его вопроса я слегка растерялась, не зная, как ответить на такой простой вопрос. Андрей все стоял в дверях в ожидании чуда. Что я могла ему сказать? Что Один человек? Что он – часть меня самой? Что теперь, он вся моя жизнь? И пока я думала, Андрюшка, глядя на мою маету, спросил, чем поверг меня в еще большее изумление.
– Мать, ты его любишь, да?
От его прямого вопроса у меня аж дыхание перехватило, и я захлопала губами, как рыба, выброшенная на берег. Мой мастер грустно усмехнулся, и тихо, виноватым голосом проговорил:
– Не в свое дело лезу?
Наконец, я пришла в себя, покачала головой и ответила:
– Не говори так. Мы тут все, как одна семья. И ты вправе задавать такой вопрос. Да, Андрюша, я его люблю. И не просто люблю. Он часть меня, если ты понимаешь, о чем я говорю.
Мне было не очень просто сказать это вслух. А еще я опасалась, что Андрей не поймет, или точнее, неправильно поймет то, что я чувствую. Но он, серьезно кивнул головой, и с улыбкой проговорил:
– Я рад за тебя. Такой человек, как Один достоин тебя! Ты же знаешь, мы тебя с мужиками кому попало не отдадим! – Он мне лихо подмигнул, и кинулся седлать Люську. А я так и осталась сидеть на табуретке в своей домушке, и хлопать от изумления ресницами, глядя ему вслед.
Люська шла бодро по накатанной тракторными колесами дороге, довольная донельзя, что, наконец-то, мы опять с ней в пути. За время, что меня не было на базе, за лошадкой, конечно, присматривали, кормили, поили вовремя, но верхом на ней никто не ездил. Василич летал по базе коршуном, и всем грозился страшными карами, начиная от самого Василича, и заканчивая самим Господом Богом, если кто посмеет «материну» Люську оседлать. Так что, старенькая кобылка застоялась в ожидании меня, и сейчас резво похрустывала копытами по плотному накатанному снегу. После ясной ночи небо опять заволокло какой-то дымкой, и я опасалась, что может опять подняться буран. Солнце нехотя выкатилось из-за горизонта, но сероватая вуаль облаков не давала ему покрасоваться перед миром во всем своем блеске и величии.
Мы свернули на просеку, и лошадка пошла помедленнее. Снегу было не так чтобы очень много, но рысью по сугробам не очень-то поскачешь. На белом, чуть придавленном вчерашним бураном, снежном покрове то тут, то там, виднелись следы мелких зверей. Растопыренный заячий след, перекрывала тонкая ниточка лапок лисы. Ох, не сладко придется ушастому! По стволу громадной ели проскакали юрким серпантином белки, и замерли наверху, где-то в густых хвойных лапах. Лес жил своей жизнью, не обращая внимания на людей, словно нашего племени никогда и на земле-то не существовало. Я усмехнулась своим мыслям. А ведь зверью, да и Природе-Матушке, куда как спокойнее будет без нас. Вот, однажды кончится у нее терпение, и только пальчиком своим пошевелит, и сбросит все нахальное, наглое, гомонящее людское племя с земли. И винить тогда будет некого. Сами напросились, что называется.
Не знаю, с какого такого перепуга меня потянуло на философию. Проблем и тревог было выше крыши, как говорится, а я, Бог знает о чем думаю! Уже подъезжая к знакомой горке, с которой уже можно было увидеть заимку Прона, я заметила, заметенный местами, лыжный след. Это, наверное, Олег вчера ходил этим путем ко мне на базу. При мысли о нем, вся душа у меня затрепетала птицей, словно, я могла сейчас расправить руки и взлететь, поднявшись в низкое зимнее небо с радостным криком предчувствия встречи. И в то же самое время, как что-то кольнуло в сердце, возвращая мои мысли из полета. Какая-то тревога зрела и копилась на самом донышке души, предвещая… Что? Беду? Нет, беды я не чувствовала. Он жив и здоров. Тогда откуда взялась эта щемящая тоска, как перед долгой разлукой? Ответ я могла получить, только добравшись до избушки Прона. И я поторопила немного старую кобылку. Люська недовольно фыркнула, затрясла головой, словно призывая меня подумать о ее пожилом возрасте. Но при этом, подчиняясь сильной руке, все равно, пошла чуть бодрее.
Взобравшись на горку, лошадка пошла веселее, словно, возвращалась домой. Я уже хорошо видела слабую радужную дымку, окутывающую дом Прона, и два столба печного дымка, стоящих ровнехонько над крышами. В начале зимы, по первому снегу, мои мужики приволокли на санях небольшую ладную баньку, срубленную на совесть из звонких сосновых бревен, ошкуренную, протыканную, как полагается, сухим болотным мхом, успевшую выстояться за теплые осенние месяцы. И теперь я с удовольствием наблюдала, как из трубы этой самой баньки тоже поднимается высоко над крышей дымок. Спустившись вниз, Люська слегка притормозила и зафыркала, затрясла головой. Я увидела, как вспарывая снежную целину, словно атомный ледокол вспарывает льды Северного океана, в нашу сторону летит бурая гора. От сердца отлегло. Асхат!! Лошадка, слегка отвыкшая от медвежьих игрищ, слегка заартачилась. Я похлопала Люську по рыжевато-коричневой шее, и с насмешкой проговорила: