Страница 20 из 22
Двое стояли друг напротив друга, залитые желтым огнем.
– «И землю, и море, и небо заселит собой человек. И будет рваться к власти, равной Богу, не зная никаких границ...»
– Иоганн Иерусалимский, учитель. Начало XII века. Предтеча Нострадамуса. Когда-то вы называли его жутким мракобесом.
Гармоника стихла, вновь заиграла – веселую, разудалую мелодию. Пары пустились в пляс, туфли заскользили по булыжнику. Двое оказались заключены в малый круг, словно кто-то оградил их невидимой, непреодолимой границей.
Волмонтович подал знак китаянке, советуя отойти в сторонку. На девушку в ярком халате уже косились. Какой-то пьяный щеголь шагнул ближе, заглянул под мохнатую шапку. Хороша ли мадемуазель? Пин-эр не сдвинулась с места. Щеголь напоролся на ответный взгляд Фрекен Фурии, протрезвел, охнул...
Отскочил, едва не сбив с ног ближайших танцоров.
– Мракобесом – да. И никогда – лжецом. «Человек помчится, как лошадь слепая. Но кончится все для него в одночасье: ударами шпор он загонит коня в лес непролазный, за которым в конце пути только пропасть...» Полвека назад мы объединились, чтобы сбросить иго самодовольных попов, посмевших вещать от имени Господа. Мы победили лживую Церковь. Ты и твои друзья возводят новую – худшую. Полузнайки с университетскими дипломами узурпируют звание пророков. Наука – ваш новый Ватикан. Хуже – Молох!..
– И значит, ученых нужно убивать.
Разговор был бесполезен. Главное сказано давным-давно, повторяться нет смысла. Но собеседники не решались подвести черту. «Не расставайся ни с кем, не сказав ему чего-нибудь поучительного или приятного!» – писал когда-то Филон, еще не ставший Эминентом, человеком-вне-времени.
– Я без причин не убиваю, Андерс. Обычная физика: ты людей подталкиваешь, я удерживаю. Кто хрупок – ломается... Ты пожалел мальчишку Галуа. Знаешь, к чему вели его работы?
– Галуа убили в самом начале его пути, учитель. Будь прокляты убийцы детей. Но работы «мальчишки» станут фундаментом для создания принципиально новой физики. Не «обычной» – иной.
Волмонтович поправил темные окуляры. Скользнул глазами по толпе; примериваясь, взмахнул тростью. Скверное место для встречи. Каждый из этих гуляк не опасен, и вместе они – не сила. Но слишком уж много их! – не уследишь, не заметишь...
Китаянка молча указала в сторону ближайшего переулка. Беру, мол, на себя. А ты здесь сторожи, не ленись. Князь в раздражении дернул плечом, теша шляхетский гонор, но спорить не стал.
– Физика – далекая перспектива, мой милый мальчик. Зато уже сейчас его выводы позволяют принципиально иначе кодировать знания. Ин-фор-ма-ция – слыхал? Счетная машина с функциями мозга. Искусственный разум, дорогой Андерс! Достойное завершение вашей Новой Утопии. Или не завершение – начало? Големов вам, значит, мало?
Филон сердился. Терял показное спокойствие, взамен набирая честно прожитые годы. Эрстед вздрогнул – перед ним, залитый равнодушным газовым огнем, бесновался древний старец, случайно избежавший взмаха беспощадной Косы. Трясется беззубая челюсть, машут руки-плети; горб за плечами, нелепая треуголка под мышкой...
Старик? Мертвец?!
Что ж, Филон понял. Оборвал монолог, выпрямился, становясь прежним; сверкнул молодыми глазами. Рука указала на бутыль, скучавшую в компании бокалов.
– К сожалению, кло-де-вужо. Дрянное винцо. Извини! Зато год подходящий – 1789-й. Налей бокал. Один – пить мы не будем.
Не споря, Эрстед шагнул к столику. Пыль с бутыли радостно прильнула к руке. Филон ждал – напряженный, прямой, как натянутая струна.
– Руку с бокалом – вверх!
Железный голос на миг перекрыл развеселый гам. Кто-то взглянул с удивлением, кто-то отшатнулся. Пауза мелькнула и сгинула – «Синий Циферблат» вновь зашумел, закружился...
– Андерс Сандэ Эрстед! В последний раз я называю тебя по имени. Отныне ты для меня – не ученик, не друг и даже не соперник. Ты – враг, которому я объявляю войну. У тебя нет больше прав, кроме одного – права умереть. Но я не хочу нападать без предупреждения. Сейчас ты бросишь бокал. Время, пока он будет падать, – целиком твое. Это мой последний дар – ученику от учителя...
Волмонтович подступил ближе. Пин-эр замерла, готова лететь на зов.
– Бросай!
Андерс Сандэ Эрстед разжал пальцы.
Сколько падать бокалу? Секунду? Меньше? Не успеть ничего – ни подумать, ни оглянуться, ни подать знак друзьям. Вот кло-де-вужо, урожай года Бастилии, разлилось по мостовой – багровая струя, блеск ледяных осколков стекла.
Последний дар...
Эрстед все-таки сумел – развернулся боком к близким окнам, в одном из которых дрогнул предатель-ставень. Филон успел много больше. Шляпа-треуголка взлетела хищной птицей, мазнула по воздуху, словно огромная неряшливая кисть по холсту... Упала – прямо в винную лужу.
Желтая ночь. Шумное кафе. Разбитый бокал.
Филон исчез.
– И все? То пан есть блазень!
Князь, ожидавший иного, страшного, усмехнулся с презрением, скривил губы, готовясь пошутить. Эрстед мотнул головой, хотел возразить: «Нет, дружище, Филон – не шут. И не надейся...»
Хлоп!
Выстрел никого не испугал. Смешной хлопок среди веселого кутежа. Должно быть, гуляка от великих щедрот откупорил «Мадам Клико». Пробка – в небо, пена из черного горла. Одна бутылка, другая, третья: хлоп!.. хлоп...
– Назад! Назад...
Эрстед устоял – несмотря на пулю, перебившую кость левой руки. Но голос отказал, дрогнул. Пин-эр вихрем мчалась к двери в начале переулка. Старинный дом – окон много, вход один...
– Бах! Бах!..
Трость Волмонтовича ответила бутылке.
Ружейный дом Франкоттов по праву гордился своим детищем. Так отец-аристократ порой больше любит бойкого сына-бастарда, рожденного по любви, чем законного наследника, чахлого брюзгу, зачатого на холодном ложе. Дульнозарядная капсюльная трость-трехстволка с рукоятью в виде головы жеребца не числилась в каталогах Жозефа Франкотта. Второй такой не было во всем цивилизованном мире. Ее сделали по личному заказу Андерса Эрстеда – датчанин хотел порадовать князя в день его второго рождения.
Конкуренцию «жеребчику» могла составить лишь трость Генри Клефта, где в компании с пистолетом укрывались контейнеры с порохом и пулями, подзорная труба, чернильница, стальные перья и листы бумаги, свернутые трубочкой.