Страница 9 из 117
Джаба мог рассказать с некоторой полнотой лишь свою биографию, ему была известна во всех подробностях жизнь лишь одного человека на земле, а этого было ему слишком мало. Джаба любил дома, потому что они хранили мысли незнакомых людей, их думы, радости и печали; дома таили эти и без того скрытые мысли, еще более маскировали их и разжигали в Джабе жажду сближения со всеми этими людьми. Душа и разум Джабы были готовы к овладению всем бесконечно разнообразным богатством человеческих чувств и переживаний, все его существо бессознательно стремилось к тесному и плодотворному человеческому общению.
Пыль на улице тем временем улеглась. Рабочие выбирали обломки известки и кирпича из желобков трамвайных рельсов и кидали в кучи строительного мусора, высившиеся целыми горами среди развалин. Джаба осмотрел свои брюки, стряхнул пыль с волос.
На спуске Элбакидзе его вдруг окликнули по имени. Грохот мчавшегося троллейбуса помешал ему сообразить, с какой стороны донесся голос. Джаба остановился, посмотрел по сторонам, бросил взгляд на окна соседних домов.
«Кто это? Зовет и прячется. Пойду своей дорогой — крикнет снова».
Он шел вниз по спуску, легко, осторожно ступая и напрягая слух, чтобы, услышав зов, сразу установить направление звука, но никто больше не окликал его. Он еще раз оглянулся через плечо и ускорил шаг.
Переходя по мосту через Куру, Джаба вспомнил редакторскую записку, всполошился — не потерялась ли она, обшарил карманы, вытащил листок, развернул его.
«Дорогой Элизбар! — прочел он. — Податель этой записки — сотрудник нашего журнала, молодой, талантливый писатель Джаба Алавидзе. Ему необходим на один вечер какой-нибудь театральный костюм. Прошу тебя устроить это дело. Что это ты совсем забросил наш журнал? С уважением Георгий Накашидзе».
«Писатель! Ну уж… Да еще талантливый!»
Джаба перешел через улицу и уже собирался войти в театр через служебный вход, как вдруг опять услышал свое имя. На этот раз, обернувшись, он сразу заметил среди толпы того, кто его окликнул. Молодой человек бежал по тротуару ровно и неторопливо, как стайер в начале дистанции. Лицо у него раскраснелось от бега. Он остановился, вскинул обе руки вверх в знак приветствия — улыбка, словно луч маяка, попеременно вспыхивала и гасла на его лице.
«Гурам! — сердце у Джабы учащенно забилось. — Гурам! Ух, и давно же мы не виделись!»
Друзья обнялись, неловко, крепко поцеловались. Они хлопали друг друга по спине и смеялись, словно вовсе не умели говорить. Могучее, животное чувство радости сделало их похожими на первобытных людей. Оба хохотали, размахивали руками и не могли выговорить ни слова.
— Я тебя увидел из троллейбуса, но не смог выбраться… Чуть не от самого Земмеля бегу, люди смотрят и изумляются.
— А я-то не мог понять, кто меня зовет…
— Я нагнал тебя уже на мосту, но на этот раз не окликнул, хотел незаметно подкрасться… Ну, а когда ты свернул к театру, испугался, как бы не упустить.
— Вот и спас меня — еще минута, и я ушел бы в актеры!
Каждое, самое обыкновенное слово звучало сейчас необычно, любая, самая незначительная шутка представлялась вершиной остроумия.
Взволнованный неожиданной радостью, стоял Джаба, не сводя глаз с товарища детских лет. Когда после долгой разлуки встречаешься с человеком, которого любишь, происходит что-то необъяснимое — словно вновь возникают в эфире незримые радиоволны, соединявшие некогда близкие, дружественные души, волны затухшие, ослабленные временем и расстоянием, и город, перерожденный присутствием возвратившегося друга, кажется наэлектризованным снова.
— А знаешь, я, видимо, почувствовал, что ты здесь, — все утро думал о тебе, — сказал с изумлением Джаба.
— Утром я торчал во Внуковском аэропорту.
«Явно я что-то чувствовал», — подумал Джаба.
Случилось что-то важное, что-то в корне переменилось. С этого дня все получит новый смысл. Оттого что Гурам здесь, в Тбилиси, совсем иное значение будут иметь каждое выступление Джабы в печати, каждое его слово, каждый поступок. Внезапно Джабе стало неловко, что он явился в театр за костюмом, и показалось чуть ли не постыдным, что он собирается пойти в этом костюме на бал-маскарад. Он не мог угадать, как отнесется ко всему этому Гурам.
— Окончил? — спросил он друга.
— Нет еще… Осталась дипломная работа. За этим я и приехал. Хочу снимать здесь.
— А потом?
— Там видно будет. Сейчас мне нужен хороший сценарий. Так, на две или три части. Ты случайно ничего не пишешь?
— Я? Ничего.
— Ну да, ты ведь, брат, журналист!
— Так уж и журналист?
— Все говорят. Какого-нибудь интересного материала не встречал? Надо мне просмотреть здешние журналы. Давно я не читал ни одного грузинского рассказа. Появились на горизонте какие-нибудь новые имена, молодые таланты?
— Есть кое-кто. Дам прочесть.
— Помогите мне, а то плохи мои дела. Времени у меня совсем мало. Куда ты сейчас идешь?
— В театр. Поручение из редакции…
— Долго задержишься? Если долго, то встретимся вечером.
— Вечером?
— Что, занят? Ну, тогда позвоню тебе завтра утром в редакцию.
— Ладно.
— А хочешь, я подожду…
— Нет, лучше ступай. Я, пожалуй, здесь задержусь.
— Я бы все-таки подождал, да только вот вспомнил — нужно ведь сразу явиться на киностудию.
— Я позвоню вечером.
— Как тетя Нино?
— Ничего, по-прежнему. — Джаба вспомнил, что обещал матери зайти в райисполком.
— Живете все там же, в континентальном климате?
— Да. Только теперь наш чердак прозывается иначе.
— Как?
— Аккумулятором.
— Нет, по-старому лучше. Надо мне зайти к тете Нино. Здесь так все переменилось… улицы совсем другие, ни одна не напоминает о детстве. Кажется, и наш дом собираются сносить. Потом уже и юность не смогу вспомнить. А вы не собираетесь переселяться? Квартиру вам не дают?
— Тебе только улицы напоминают о детстве? — Собственный голос показался Джабе незнакомым и непривычно печальным.
— И улицы! — поднял указательный палец Гурам. — Ну, я пошел. Смотри не пропадай по своему обыкновению.
— До свидания, — сказал Джаба. — С чего это у тебя седина в волосах?
— Не знаю… Должно быть, женщины… или книги.
— Наверно, женщины, — заключил Джаба. — От книг седеют иначе.
— Такси! Эй, такси! — вдруг закричал Гурам, сорвался с места, не оглядываясь, махнул Джабе рукой и побежал через улицу.
С упавшим сердцем направился Джаба снова к театру. Первоначальный восторг, вызванный встречей с другом, угас. Деловой тон Гурама («Мне нужен хороший сценарий:?), рассчитанная по» минутам беседа («Я должен зайти в киностудию») почему-то привели Джабу в дурное настроение. Ему показалось, что он сам ничего собой не представляет и неизвестно для чего существует на свете, а то, что он делает, не имеет никакого значения и никому не нужно. Быть может, общение с Гурамом поможет Джабе найти настоящий путь; мнение Гурама, его одобрение или неодобрение, подскажет Джабе, имеет ли какую-нибудь ценность то, что он делает, или Джаба только толчет воду в ступе. У Гурама есть чутье, он отвергает все ненужное, он может привести множество доводов, целые тома, порой в строгом логическом порядке, а порой и беспорядочно, но всегда убежденно, с энергией и огнем, и он докажет товарищу, что тот лишь бесцельно, без пользы слоняется по городу. Или же…
Заместитель директора театра надел очки, прочел записку и удовлетворенно улыбнулся. Это была улыбка примирения на лице несправедливо обиженного человека.
— Корит меня Георгий, почему я забросил ваш журнал. Но я дважды посылал ему рецензии на спектакли — и он ни одной не напечатал.
— Я напомню о них, — ничего иного не смог придумать Джаба.
— Напомните, пожалуйста. Вы ведь работаете в редакции?
— Да.
«Молодой писатель», «талантливый» — ничего этого даже не заметил. Вспомнил только о своих писаниях».
Заместитель директора потянулся к телефону.