Страница 3 из 6
Судя по солнцу и по времени лёта, винтокрылая машина уносила нас куда-то в район Сувалок, а пейзажами я любовался в те моменты, когда вертолет слегка кренился на вираже.
Боевики дремали, но бдели, приглядывая за пленниками… Да чего уж там – нас взяли в заложники. «В нагрузку» с Машеровым.
«Эх, Петр Миронович, Петр Миронович…»
В моей прошлой жизни тыща девятьсот восьмидесятый стал последним для персека – осенью он погиб в автокатастрофе. А всё из-за легкомыслия! Старый партизан стеснялся выезжать «при полном параде». Без замыкающего авто, без лидирующего… Вот, если бы впереди мчался «ЗиЛ-117», то удар «газона», везшего картошку, принял бы он, а не «Чайка».
Ныне Машеров вознесся в Генеральные секретари, а привычки остались прежними. Генсеку полагались четыре лимузина в кортеже и десять охранников! Одолели бы их пшеки? Да ни в жисть!
Тут я ощутил мучительное чувство падения, как во сне – «Ми-8» шел на посадку. Замерев в воздухе, «вертушка» коснулась земли, и грузно осела.
– Выходим!
Боевики пинками подняли «больших ученых» и выгнали наружу. Пригибаясь под разлетом лопастей, я отбежал грузной трусцой, и завертел головой, осматриваясь.
Нас высадили на холмистом островке, заросшем вереском. Кое-где траву прорывали серые ноздреватые глыбы – не то скалы, не то валуны. Ближе к берегу озера дыбились руины тевтонского замка из красного кирпича. Остатки крепостной стены возвышались в полтора человеческих роста, а единственная башня с верхом, изгрызенным временем, достигала метров пяти.
Перехватив смятенный взгляд Киврина, я подмигнул. Володя неуверенно шевельнул губами, словно опасаясь улыбки. А Витька свои губы сжал, чтобы не тряслись.
«Всё будет хорошо, – подумал я с вызовом, – и даже лучше!»
«Ми-8» зарокотал, плавно ввинчиваясь в небо, и улетел, некультурно развернувшись хвостовой балкой.
– Шибче! – буркнул давно небритый, губастый Збигнев, направляя нас к развалинам громадного донжона. С покатого склона холма я высмотрел большое озеро, плескавшееся вокруг – и тонкий перешеек-загогулину, песчаную косу с растрепанными соснами в рядок. Коса «швартовала» остров у лесистого «причала» – берег тянулся, да выгибался метрах в ста за озерной гладью.
М-да… Вроде, и есть, куда бежать, но весь перешеек – в секторе обстрела. Снять беглецов – нечего делать…
– Ходчь! – пихнул в спину Збышек.
Я прибавил шагу, косясь на яркие палатки, выставленные в низине. А боевики не сильно-то и шифруются. Никаких тебе схронов – туристы стали лагерем, и культурно отдыхают…
Откуда-то из подземелья вынырнули еще четверо «отдыхающих» в одинаковых комбезах, но в разных головных уборах. Один щеголял в старенькой конфедератке, лысый череп другого покрывала обычная шляпа с обвисшими полями. Третий носил фуражку без кокарды, а четвертый и вовсе нахлобучил кепку-шестиклинку, да еще и роскошный чуб выпустил, походя на удалого тракториста.
Поляка в фуражке я узнал сразу – Томаш Платек собственной персоной, – но виду не подал. Когда-то Томек гонялся за мной во славу «Опус Деи», а позже присягнул в верности, но чьих он теперь?
Четверка деловито и сноровисто обыскала похищенных, скидывая в картонный ящик всё подряд – пачки сигарет и спичечные коробки, документы, мелочь… Туда же полетел и «Стечкин» в кобуре.
– Томусь! – крикнул старшак, закидывая автомат за спину.
Из того, что он добавил на польском, я не понял ни слова, а Платек бросил к фуражке два пальца, и махнул рукой в приказном жесте: шагом марш, без разговоров.
По выщербленным каменным ступеням мы спустились в подвал, окунаясь в холод и сырость. Желтый свет фонарика заскакал по сводам коридора, мазнул по толстым прутьям, зарешетившим камеры – настоящие узилища, каменные мешки с кольцами, вделанными в кладку, да с проржавевшими цепями.
Вряд ли сей обезьянник сохранился со времен великого магистра Зигфрида фон Фейхтвангена, но свирепым романтизмом повеяло – так и мерещатся прикованные скелеты…
– Ты и ты! – гулко велел Томаш, загоняя в темницу Машерова с Чесноковым.
Лязгнула, скрежетнула с завизгом низенькая дверца, сваренная из арматуры. Запиралась она на засов, да только изнутри открыть – проблема. Разве что орангутан дотянется, у него лапы длинные.
– Ты, ты и ты! – зиндан по соседству заняли Вайткус, Киврин и Корнеев.
А меня поместили в «одиночку».
– Ты! – рокотнул Платек, сжимая мое плечо, и быстро прошептал: – Загляну позже!
Я молча, сгибаясь в три погибели, пролез в мрачный застенок. Сколоченный из досок топчан – вот и вся меблировка. Вонючая дыра в каменном полу – вот и все удобства.
Окружающую тьму слегка разбавляли отсветы фонарей, а тишину – слабые эхо невнятных голосов.
«А вот тебе и ретрит, – вяло подумалось мне, – сиди и медитируй вволю…»
Примостившись на ложе, я выдохнул, унимая взвинченность. Раздерганные, заполошные мысли потекли спокойней.
Я ни на кого не надеялся, ни на Платека, ни на друзей. Понятно, что нас будут искать, но сидеть и ждать подмоги – дело гиблое. Не ясно даже, кому мы занадобились. Польская оппозиция – тот еще гадюшник. Сборная из церковного отребья, продажных профсоюзных бонз, неопилсудчиков… И все лезут наверх, по головам, поближе к кормушке, чтобы всеми конечностями хапать слетающие доллары и фунты.
Мои губы перетянуло кривой усмешкой. Володька с Витьком до сих пор в шоке, а вот меня давно уж отпустило. Опыт был.
Покидало меня изрядно, и сам убивал, и меня убивали… Но промахивались пока.
Я согнал напряг, усаживаясь в «позу кучера». Не след измучивать себя лишними переживаниями. Уж коли влип, то будь настороже – и в полной боевой.
Больше часа по коридору шатался Збигнев, нацепивший кобуру с трофейным «Стечкиным». Он без перерыва смолил дешевое курево, и в моменты затяжек калившийся кончик сигареты подсвечивал круглое, плоское лицо.
Мои глаза привыкли к темноте, и улавливали малейшие отблески уходившего дня. Похоже, что коридор продолжался дальше, загибаясь буквой «Г» – оттуда тянуло сквозняком, а в воздухе реяли закатные краски. Запасный выход?
Бубнившие голоса доносились оттуда же. Порой наплывали запахи съестного, слегка возбуждая желудочно-кишечный тракт, но шлейф горелого и кислого перебивал всякий аппетит.
Я замер. Глухая скороговорка – и окурок ударился о каменные плиты, роняя оранжевые искры. Мимо камер засновала иная тень.
Шаркнул ботинок. Сдержанное дыхание послышалось совсем рядом, даже мурашки пошли по спине.
– Миха… – опал шепот.
Упруго встав, я шагнул к решетке.
– Привет, Томаш.
– Привет. Я тут… В общем, я не с группой Малютки Гжеся. У меня свое задание. Гжегож ждет важного гада – и я тоже…
– Понимаю, – мой кивок был невидим. – Гжегож… Здоровый такой, толстый?
– Он. Я, когда в Польшу вернулся… Тут только с виду всё спокойно. «Зомовцы» разогнали «Свободные профсоюзы Побережья», похватали многих из «Комитета социальной обороны», так уцелевшие спелись! Кто в подполье сейчас, а кто в боевых мобильных группах. Нападают на ваших, а сами стреляют в своих, чтоб визжать потом о «зверствах советских оккупантов»!
– А кого ждут?
– Яна Рулевского, он сейчас заместо Леха Валенсы… Тс-с! – Платек затих, вслушиваясь, и быстро договорил: – Всё, надо идти. Да, забыл сказать – второй прут с краю вынимается…
Оттолкнувшись от решетки, Томаш будто растворился в черноте. Гортанный окрик… Сердитый говор…
И по коридору затопал Яцек. Пакостливо ухмыляясь, он светил в глаза «зэкам».
– Слышь, ты? – гулко разнесся голос Вайткуса. – Ты еттот фонарь в дупу себе засунь!
Дрыщ явственно хихикнул. Свет погас, зато ствол «калаша» прошелся по решетке, выбивая дребезжащий звон.
– Не шпи, швыни!
Желтый луч фонарика тускло мигнул, мотнувшись по ступеням, и Яцек поднялся наверх. Я выждал минут пять.
Спасибо дрыщу, хоть осветил темницу. В углу валялась куча тряпья и дырявое одеяло с разводами плесени. Соорудить инсталляцию «Спящий узник» было минутным делом.