Ружемант 3

Пышка нырнула к матрасу — раньше он казался ей спасительным убежищем. Вот и сейчас, невесть откуда взявшийся, старый и полосатый, он спрятал ее за собой.

Боль пришла не сразу, как только унялся оглушающий писк в ушах. Оценил ее повреждения раньше, чем она сама. Плечи, лодыжка, руки и спина: осколки не пощадили, впились под лопатку.

Ждал, что она заплачет, сегодня Пышка оказалась крепче обычного.

Лежать было некогда. Скинув матрас, она надавила спусковой крюк, и я заговорил на языке огня и боли. Еще три трупа в копилку сегодняшних жертв — смерть смачно пирует.

Пышка пытается встать, не смотрит на убитых: мертвецы пугают ее точно так же, как и в детстве.

В голове лишь строгий голос старшины: встать, сменить позицию, проверить боезапас, перезарядить.

Выполняет все с завидной точностью, кроме последнего. Шарит по карманам и улыбается: сегодня останусь без угощения.

Смотрит на мертвеца. Кричу на нее, чтобы перестала быть тряпкой. Вклиниваюсь ей в сознание, в пинки выгоняю досужий, липкий страх. Едва завидев меня, тот отступает, уходит прочь, и девчонка обшаривает подсумок трясущимися руками.

Магазин. Чистенький, свежий, едва ли не вчера сошедший с конвейера. Чую дух ружейного масла, хочу как можно скорее заполучить в свое нутро.

— Они ведь не придут, — не вопрос, утверждение. Оглядываюсь, хочу понять, с кем говорить. Не сразу догадался, что со мной.

Кашляю, еще никогда прежде люди не отвечали нам и не слышали. Не думал, что девчонка станет исключением.

— Придут, — вру, проглотив горечь обиды. Знаю, что некому приходить. Слышал прощальный крик винтовки Остроглазой. Отчаянной и злой тирадой строчил пулемет Молчуньи. Взрыв час назад унес с собой Верную. Остальных не слышал, но чуял.

Привык себе доверять.

Она тоже.

— Ты прости, что я тебя ругала, — осторожно привалилась спиной к стене, тяжко задышала. Утро принесло с собой зябкий сквозняк, тот сковал пухленькие, привыкшие к варежкам ладошки. — Там, на марше. Ты тяжелым казался. Прости.

Отвечаю, что ничего страшного. Пускай не слышит, но мне противно молчать, ей больше не с кем говорить.

Смерть явилась за ней вот уже как полчаса назад. Нетерпеливо смотрит на часы.

Пышка шмыгнула носом, утирая горькие слезы: жалость к себе рвалась с девичьим воем. Не хочет умирать. Как же, черт побери, я ее понимал…

— Ты хороший. Знаешь, когда была маленькой, мне мама говорила, что красивая. Папа звал умной. Друзья улыбчивой. Будто перестань я такой быть, сразу стану им противна. Меня только здесь научили, как правильно. Любят не за то, что красивый, умный, добрый.

Молча ждал, словно в лихорадке, ожидая конца тирады.

— А за то, что просто хороший. Ты хороший, понимаешь? Хороший. Лучший. Прости…

Ей не везло с парнями. Пугаясь телосложения и невысокого роста они бежали прочь, не желая заводить с ней отношения. Предпочитали подруг.

Нерастраченная нежность вдруг вылилась на меня потоком, словно патока и не знал, что же с ней делать…

Потянул за струнки ее души, натянул тревогу: заметил сквозь пластику прицела копошащиеся вдалеке кусты. Твердил себе, ей, всему миру: мы выживем! Мы сможем! Мы победим!

Смерть, несмотря на спешку, прыснула в кулак.

Пышка нырнула к окну, уловила движение у водосточной трубы, тремя очередями скосила крадущегося гранатометчика. Его собрат по несчастью выпрямился, пытаясь спасти свою жизнь. Это он напрасно. Свинец пуль вспорол бронежилет, словно консерву.

Девчонка умница, девчонка хороша — гордился бы старшина, улыбаясь в длинные усы. Скользнула прочь, бегом сквозь половину здания, дыхание вырывалось из нее рваными клочками пара.

Боль, вдруг вспыхнувшая в пояснице скосила ее, словно травинку. Споткнулась, протащилась по грязному полу, захрипела: кровь попала в рот. Перед глазами застыл алый туман. Смерть подняла бровь, остановилась на полушаге.

Не выдержал, закричал.

— Чего же ждешь? Иди! Забери ее! — она молчит, ничего не отвечает. Как будто когда-то было иначе. Другие говорили, что иногда она бросала им пару слов, но предпочитала игнорировать. — Ей больно, слышишь? Какая разница, когда она умрет? Минутой позже? Ты же видишь!

— Ты только что обещал ей обратное. Теперь просишь меня?

Мне сразу же стало стыдно. Пышка агонизирующе дрожала, подстреливший ее снайпер знал куда и как бить.

— Облегчи ей страдания. Прошу.

Смерть обреченно выдохнула, словно утратила вкус к работе и взмахнула косой. Обнял девчонку кожаным, тертым плечами ремнем. Услышал, как мягко и едва слышно она спрашивает: — Я хорошая?

Ты хорошая, малыш.

Спи. Я отведу тебя туда, где волки приносят конфеты…

Ната пихала в плечо. Наваждение испарилось злым мороком. Нет полноватых, мягких рук Пышки, нет улыбок, нет надежды даже на пороге смерти.

Только машина, неприятные, перекошенные лица. Взмокший водитель. По одному его виду было ясно: прорвались чудом.

Принцесса, будто поддавшись моей безмятежности, спала, привалившись к моему плечу.

Хотелось погладить малышку по волосам, заверить ребенка, что все будет хорошо.

Просыпались заложенные мужские инстинкты. Никогда не любил детей, знаю ее меньше дня, а уже готов заслонить собой в момент опасности.

— Здесь, — проговорил водила.

День клонился к закату, незаметно проскочив. Усталость шумела в голове, звала отложить все дела на потом. Ответственность была против. На правах здравого смысла потрясала перед носом здоровенным, наполовину выполненным списком. Тот как будто стал длинней.

Я набрался смелости, хмыкнул и спросил: а можно сразу выполнить тот пункт, что с эвакуацией? Как же мне все осточертело…

Ответственность напомнила, что на завтра, раньше некуда, намечена встреча с Фел, если я все еще ей верю. Захотелось заплакать от обиды.

— Серж? Ты говорил, что маленькие девочки не твой профиль. — Сейрас хлопала глазами, будто надеясь, что прячущаяся за моей спиной Кьяра исчезнет. — Это кто?

— Позвольте представить. Принцесса Царената. Последняя из рода Цаесар. Пустите нас на порог?

Эльфийка препятствовать не стала…