Страница 19 из 20
Но и варвар в родных горах становился упорнее и опасней. «Куда ж ещё-то?» – рассмеялся Эрей в голове тоскующего инь-чианина.
Мажий мрак всколыхнулся в живой крови, замутнённой обрядом братания. Тёмный холод прорезал жилы, впитал самоцветную Силу Мельт, отрезвил и выставил щит. Не любил побратим Светлой волшбы, заслонялся, как мог, от чужого хотения, даже теми малыми каплями, что когда-то достались Викарду.
– Мнишь, ты умнее мага Камней? – прорычал варвар на ухо Истерро.
И, прежде чем Бабник сумел возразить и продолжить мажью атаку, ткнул ему в точку на шее, в ту самую, что показывал Тверк. Истерро замер, бревно бревном, едва не свалился с целькона. А главное, заткнулся, Глас Рудознатца, перестал неволить грешную душу, и без того в лоскуты посечённую сомнениями и тревогой за брата.
– Так-то лучше! – придержал его инь-чианин. – Помолчи пока, друже, не режь меня голосом. И боле не смей принуждать! Поклянись перед Небом, что свято для Светлых… Ах да, ты же слова молвить не можешь! Вот и славно, вот и мне полегчало.
Но обида ещё дозревала в груди, что ж, в самом деле, как можно с другом? Будто мало печали Викарду! Будто мёртвое в нём сердце, как у мага Камней! Сам не смолчал, хотя зарекался, попрекнул, напомнил, о чём не след:
– Ничему ты не учишься, хоть и монах. Ты де Борга спасать побежал, и чем оно обернулось?
Светлый брат сидел на спине целькона, будто каменный истукан, прихваченный под облака ради забавы воинской. Но на руку Викарда, что держала Истерро, вдруг упало что-то горячее, влажное. И обида великана растаяла, будто летний снег в ю-чиньских горах.
– Прости, – шепнул он на ухо монаху. – Но ты первый мне по больному вдарил. Братко всё рассчитал, он привык к мажьим играм, к поляне в черно-белую клетку. Мы ему нужней на свободе. И не бросим в беде, пойми, чудак, про то уговору не было!
Они пролетели ещё немного, закружили над первыми пиками Мельт. Викард снова склонился к Истерро:
– Бабник, щас тебя разневолю, только не злись и не дергайся. Славно, что Тверк зацепил грифона! А то бы и нам веселиться, воевать с подлюгой крылатой. Вот, оттаивай и держись! Мне сейчас обе руки сгодятся, Дэйвом править одно мучение!
Истерро закашлялся, согнулся от боли, инь-чианин даже струхнул, что сейчас малахольный монах попачкает гриву целенской твари, и этого Дэйв не стерпит. Но пронесло, миловал Князь!
Викард ухватил целькона за гриву, заставляя подсветить загустевшие сумерки плевком рыжего пламени. Углядев поляну в предгорьях, снова дёрнул узду, чуть не выдрав из холки, и заставил коня спикировать вниз.
Дэйв мягко коснулся земли копытами, извернулся, норовя укусить обидчика, и получил промеж глаз кулаком от глумливого инь-чианина.
Пояс Ясаны затянулся потуже, и на Мельты свалилась ночь.
В шатре государя собрались полковники.
Масляные лампы освещали стол, заваленный военными картами, рождали на стенах шатра чудовищные, страшные тени. И Раду порой казалось, что не люди, а нежить собралась на совет, так ломала игра светотени привычные лица воинов. Что вышли они из ночи, упавшей на Олету могильной плитой, и на рассвете растают, уступая место новым героям.
Полковники Ферро роптали. Не на государя, упаси Единый! Полковники злились на сельтских союзников. Не для того они шли в Олету, чтобы тащиться в хвосте у селтов.
Основу сельтского войска испокон веков составляла конница.
Таранным ударом хоругви взламывали строй ольтских полков, преграждавших путь Императору, рассекали оборону врага и спешили вниз по течению Алера к далёким Пустотным горам. Идущие следом копья Сельты с мечами, пиками и клевцами – молотами с заострёнными клювами – без жалости добивали противника, а малочисленная пехота деловито довершала разгром.
Лёгкая конница с малыми луками, на манер юциньских кочевников, бездумно выжигала деревни и крепости, и без того разорённые прошедшим трясением тверди.
Ферры молча шли за их спинами, без трофеев, без славы, без чести.
Рад понимал недовольство полковников, не гневался, терпеливо беседовал. Пусть бьётся Сельта, теряет витязей. Многих достойных схоронили ферры, отстаивая её рубежи, теперь очередь рожконосцев. Чем меньше останется в Сельте бойцов, тем дольше проживёт в покое Империя. Ближе к Пустотным горам он отправит Даго-и-Норов на подвиги, а сам возьмётся за младшего брата. Вот где будет и слава, и честь, и задача, достойная воинов!
Император верил, что тёмный маг отыщет проход к тайной крепости, укрывшей мерзавца Линара, и сумеет выкурить того из убежища.
«Не смей убивать! – шептал он Эрею, когда оставался один. – Слышишь, советник, не смей, помни, что я приказал. Он мой родич, мой брат. Я сам это сделаю!»
– Государь, – проворчал богатырь Паст Заверша, ольчинский пехотный глава, – но ведь селты ныне – что твои варвары, жгут почём зря деревни. Кмети ропщут, проклятьями сыплют. Дозволь хоть зерно брать в обоз, просо с пшеницей из закромов!
– Да кому тут зерно молотить? – усомнился Грегори О’Сторм, но по лицу было видно, что полковник солидарен с Завершей.
Паст Заверша упёрся, как умеет лишь пехота крестьянская:
– Тут люд хозяйственный, не то что в Сельте. Рогоносцы брезгуют землю пахать, а ольты кормятся с любого клочка. И репа зреет, и буряки – что ботва, что корни одно загляденье. И пшеничные поля в стогах, солома сохнет, а зерно схоронено. Опять же, я с беженцами слово молвил. Из Межгорья притопали рыбари, спасения от Мельт гневливых искать. Спомогли с урожаем за долю малую, детушек прокормить. А перья павлиньи жгут и крушат! Не по-людски, государь. Ведь твои здесь земли, не сельтские.
Император поморщился и кивнул: и впрямь пора напомнить героям, что Олета входит в состав Империи!
Вызванный в шатёр старый Варт склонил повинную голову:
– Не знаю, что с рыцарями творится. У самого аж руки зудят, хочется землю кровью залить. И тянет к Пустотным горам, до чесотки, до жилок красных в глазах. Утром просыпаюсь, гляжусь в ручей и отражения в нём пугаюсь. Наши мечи и клевцы будто сами на головы вражьи падают. Мы ведь недругов не добиваем! На этом стоит сельтское рыцарство. А теперь замарались по локти и остановиться не можем!
– У вас те же проблемы, полковник? – обратился Рад к Томасу Вас-Тьену.
– Никак нет, государь! – вытянулся граф, преданно сверкая глазами, само послушание и смирение. Но потом прищурился на Даго-и-Нора: – Прикажете – будем жечь-убивать. Подвинем сельтское воинство и скинем ольтов в юциньское море. Или продолжим скучать с обозами, собирать урожай на голодную зиму. Только грех это, уж простите, – не дозволить ратникам жить со звоном!
Барон де Грег, собравший под баннер остатки саррчан и торрцев после гибели Ратьена де Борга, тоже не одобрял действий Сельты:
– Все мы видели, что сделалось с Альтавиной. Урожай загублен, затоптан. Уничтожать запасы провизии – затея, недостойная рыцарей. Дозвольте нам пресекать поджоги и карать за самоуправство.
– Местное крестьянство падает в ноги и молит о заступничестве Императора! – поддержал барона Энтен Жалви. – Да простит меня государь, но несколько раз мы отгоняли одуревших лучников Сельты. Сиволапые доставали льняные тряпки, рисовали клюквенным соком корону и привязывали к длинным жердям, подавая знак, что они свои. Но селты едино готовили луки.
Император нахмурился.
– Нет-нет, государь, – поспешил внести ясность Жалви, – до драки не доходило, одного вмешательства моих конников хватало, чтоб образумить селтов. Они даже благодарили марёвцев, точно мы их от морока освобождали.
– Морок! – зашептал обессиленный Варт. – По-иному не скажешь, полковник. Нутро пламенем горит, а пальцы крючит, притягивает к рукояти. Сельте нельзя идти дальше, умом-то я понимаю, а отдать приказ не могу. Тянет к Пустотам проклятым, словно аркан вокруг шеи обвился.
Рад обеспокоенно огладил бороду. Сельтское рыцарство с давних времён славилось благородством! И хвалилось длинным списком традиций, вызывающих оторопь и удивление. А теперь бесподобные витязи – длинноволосые латники, с плюмажами из павлиньих перьев, со знаменитыми боевыми рожками – обращались в толпу убийц! На глазах Императора гибла эпоха честных поединков один на один, служения прекрасным дамам и протяжных баллад о любви и верности.