Страница 89 из 113
— Хото? — прищурился Людоед.
— Он еще в стенолазы подался потом. Лукас с ним в Сивере познакомился, а я малость попозже.
— В стенолазы… — протянул наемник. — Не ожидал! А так высоты боялся, до усрачки просто. Помню мальчишку, помню. Хороший парень, добрый! Смешной такой — не пил никогда, душа, мол, не берет! И в Сивере? Он же жару ненавидел!
— Дирк-то назад идет! И унаки-то с ним! — прервал увлекательную беседу наемников Отец Руис, который стоял до этого поодаль — чтобы разошедшийся Людоед слюной не забрызгал. — И сука та с ними-то прется, хай ему грець!
Лукас настороженно посмотрел на священника — интересно, какие тайны за спиной бородача? Ругается, опять же, непонятно. И что за сука-то, которая с Дирком идет? На первый взгляд, среди унаков только мужчины. Хотя, конечно, лица и фигуры укрыты одеждой, не разобрать особо.
Наконец процессия подошла вплотную. Дирк тут же обругал наемников, которые, вместо того, чтобы разбираться с оленями и нартами, стоят, раскрыв ебальники, и чешут языками, жидко обгадившись. А надо работать! И, подавая пример, кинулся распутывать постромки.
Часть унаков, которых оказалось ровным счетом, четырнадцать человек, пришли на помощь наемникам. Остался стояьб один. Невысокий, мелкий в плечах.
Не та ли сука, которую Руис поминал?
Загадочный унак подошел к священнику, откинул капюшон — нет, не баба — мужик! Хотя, рановато для мужика. Парень. Годами, как бы Луиса не младше.
Зубами стянул варежку. Выждал, пока священник обнажит свою ладонь.
— Керкер из Чайво, молодой шаман?
— Батька Руис из Нугры?
Пожав друг другу руки, шаман со священником сплюнули друг другу под ноги и отвернулись.
Тут же подскочил Кролище. Закатил легкую, но звонкую — аж зубами клацнул — затрещину Керкеру — товарищи-унаки аж захихикали. Вторая прилетела Руису — видать, из уважения, послабше. Но все равно вышло неплохо — священник подскочил от удивления.
— Так, батьки! Мы в походе! Палонгов воевать идем. Или забыли, нахуй⁉ А вы тут чо затеяли, а⁈ Закончим, хоть на моржовьих херах до смерти деритесь! А пока — зась! Потом решите, чей бог сильнее, добро?
Оторопевшие от напора Керкер и Руис коротко дернули головами, изображая поклоны.
— Вот и хорошо, вот и славно! А то, ишь, выдумали! Да если Кутх поможет, я сам готов жиром деревяхи-то мазать! И свечи сулить, пудовые! А вы… Тьфу!
Керкер, потоптавшись, ушел к своим — пара оленей запутались намертво, и, похоже, надо было всерьез ломать головы, как разобраться без ножей.
Руис, проводив Керкера недобрым взглядом, изобразил пальцами крест на груди.
— Отец Руис, — спросил у него Керф, — чей-то ты пальцами сложенными обмахиваешься, когда именем Господа Пантократора клянёшься? Заместо того, чтоб просто палец показать?
— Хе… Это ты, сыне, хорошо-то спросил! — с готовностью ответил Руис, явно довольный отличным поводом на время забыть о присутствии поблизости шамана. — Я ж послушание-то проходил здесь, на Севере: в монастыре Посланника Нихона, который за Любечем, лигах в сорока выше-то. Там и посвящён-то был.
— Серьезно⁈ — удивился Лукас, — Они же еритики, насколько знаю!
— Не празднословь! С Единой-то Церковью мы уже век как не ссоримся, сам Полемарх Аквиций-то наше ученье признал и от гонений избавил… Ну и вот. Отчего, спрашиваешь, верующие в Господа Пантократора один-то перст показывают?
— Ну, типа, вверх кажут — на небеса: дескать, бог там…
— Дурак ты, сыне! Это значит — «Бог един». И мы так же одним пальцем благословенное знамение творим: в знак нашей крепости в вере. Север — он суров: в херовые времена нас только вера и подпирала, а то б полегли, как камыш на ветру-то! Бури по три седмицы, волны-то выше утесов, от морозу зубы трескаются, иной раз окромя тухлой селедки-то да морской травы и прокормиться нечем было… В общем, гляди сюда, да запоминай! Касаешься пальцем лба — это значит, «Славлю Господа-то мыслью своей». Касаешься живота — «Славлю Господа чревом-то своим»…
— Брюхом? Пердежом, что ли? — захмыкал Кролище.
— Пердёж злосмрадный, сыне, у тебя изо рта изрыгается! Заместо слов. Умолкни, окаянный, покуда я тебя не пришиб-то во славу Господа! Чревом славлю — это воздержанием, благим постом. Касаешься правого плеча — «Славлю Господа деяниями своими», потому как правой рукой человек в основном благой труд и творит… кроме тебя, ты-то лишь дрочить ей горазд! Ну, и левого плеча слева — «Славлю Господа сердцем своим», потому как сердце слева. Уразумел?
— Ага. Вот так, типа?
— Так, так… Нет, выше трогай! «Чревом славлю», а не мудями своими немытыми, ими ты токмо ублюдков плодить горазд, трактирным девкам на горе! Ох, послал Господь друзей, что врагов не надо…
Объединенный отряд, хоть унаки и без оленей пришли, двинулся быстрее. Меньше задержек, меньше суеты… Все же, когда природный оленевод, оно половчее, чем природный наемник-ухорез!
Дорога вывела на ледяной холм, со всех сторон окруженный клыками льда. Лукас, оказавшийся примерно в середине, посмотрел вперед, оглянулся.
Растянулись на добрые полтыщи ярдов, а то и поболе! Этакая тускло блестящая змеюка. А Изморозь в самом ее брюхе. Стало малость не по себе. Студент растер замерзшее лицо, прошипел сквозь зубы пару строчек из старинной песни:
Песня была про неплохого человека, который стал хорошим королем, а затем — полнейшим дерьмом, бездарно угробившим всех друзей. Жизненно, но все равно печально.
— Бакланы! — заорал кто-то из наемников.
Лукас уставился в небо. Ну да, с полдюжины птиц кружились над отрядом. И хрен с ними, объедков ждут! Или просто скучно, вот и летают… Говорят, на совсем южном Юге — не в Сивере, еще дальше, бакланов приручают к рыболовству во благо хозяина. Надевают кольцо на шею, чтобы не проглотил ничего крупнее малька. Вот и притаскивает бедная птица добычу на берег, чтоб порезали меленько… Южане, чтоб их! Унаки каланов для того же держат, но возятся с ними, как с малыми детьми.
Но что унаки, что наемники-старожилы всполошились. Загудели луки, на которые начали натягивать тетивы… Трещало промерзшее дерево, ругались люди. Щелкнуло резким хрустом. Непонятно, но злобно и ругательно зарычал какой-то унак. Похоже, лук не выдержал, переломился.
Прошуршали первые стрелы. Все мимо. Хлопнул следующий залп. Начала падать только одна птица. Еще две, забив крыльями, неуклюже барахтались в небе. Остальные резко набрали высоту и убрались за тучи.