Как управлять поместьем: пособие для попаданки

Он торопливо наклоняется, поднимает шаль и неумело почти укутывает меня в неё. Я чувствую его руки на своих плечах, и дрожь пробегает по телу. Руки сильные, теплые, и мне ужасно хочется, чтобы он меня обнял.

Но я знаю – он не решится, и потому делаю первый шаг сама. Я провожу ладонью по его волосам, по щеке и чувствую, как он вздрагивает от моего прикосновения.

Теперь у него уже не может быть никаких сомнений в том, чего я хочу, и его дыхание становится громким и тяжелым.

– Жалеть потом станете, Анна Николаевна, – хриплым, незнакомым голосом говорит он.

Кто знает, что будет потом? И где я окажусь уже в следующую секунду? Слишком много неизвестных, чтобы думать о ком-то или о чём-то еще, кроме нас двоих. И я знаю, что, напротив, пожалею, если не сделаю этого сейчас.

Я привстаю на цыпочки, тянусь к его губам, и он, наконец, тоже перестает себя сдерживать. Он целует меня жадно, горячо, и я вся растворяюсь в новых ощущениях. Так меня еще никто и никогда не целовал. Теперь уже не было хозяйки и слуги. Теперь уже он чувствовал себя хозяином и действовал соответственно этому – уверенно, властно. Он терзает мои губы и сжимает меня в объятиях так сильно, что мне становится трудно дышать.

И когда он подхватывает меня на руки, мое сердце замирает от восторга. Остатки стыдливости уже ушли, осталось только желание – дикое, всепоглощающее. Мне хочется стать с ним единым целым – пусть и на одну только ночь.

Он несет меня в спальню – легко, словно я пушинка, и я, прильнув к его груди, слышу, как бьется его сердце. Я уже жду, что он вот-вот опустит меня на постель, и оттого то, что случается дальше, становится для меня ушатом холодной воды.

Он спускает меня с рук – просто ставит на пол и отступает на шаг.

– Ни к чему это, Анна Николаевна, не обессудьте.

И выходит из комнаты прежде, чем я успеваю что-то ответить.

А я судорожно пытаюсь понять, что произошло. Меня отвергли! И я не знаю, какое чувство сейчас сильней – разочарование или обида.

Трус! Трус! Трус! Я нахожу для него слова и похуже, но как бы я ни ругала его, легче мне не становится.

Я ложусь на кровать, стараюсь заснуть, но сна нет. Снова и снова прокручиваю в голове недавнюю сцену. Однажды я уже испытывала нечто подобное – когда меня бросил жених. Но тогда я еще была глупой девчонкой, наивно верившей в любовь. Сейчас – другое дело. Или всё-таки нет?

В глубине души я понимаю, что на самом деле этот поступок Кузнецова – свидетельство вовсе не трусости, а совсем наоборот. И что отказавшись выполнять прихоть барыньки (а ведь именно таковой он мое желание наверняка и считал), он не побоялся подставить себя под удар. И всё равно полностью я оправдать его не могу.

И стоит мне вспомнить о том, как он оставил меня в спальне одну, как меня бросает в жар от стыда. Что он сейчас думает обо мне? И как мы завтра сможем посмотреть в глаза друг другу?

42. Утро

Я просыпаюсь рано, но долго не выхожу из хозяйской части квартиры. За окном – снова дождь, и небо затянуто серыми тучами. И в комнатах тоже становится холодно, и я разжигаю огонь в камине гостиной, благо, что дрова там уже лежат. Я слышу шаги Вадима на кухне, но остаюсь у себя, хотя и понимаю, что такое поведение трудно назвать серьезным. Нам всё равно придётся поговорить, и чем дольше я оттягиваю этот разговор, тем сложнее потом будет это сделать.

Стук во входную дверь заставляет меня вздрогнуть. Знакомых в Москве у меня нет, и я не представляю, кто мог прийти к нам с утра. Решаю, что это, должно быть, горничная, которая, по заверению хозяина дома, должна приходить убираться в квартире два раза в неделю. А может быть, и сам хозяин зашел справиться, всё ли у нас в порядке.

Мысль о Паулуччи даже не приходит мне в голову. Даже если он бросился за нами в погоню в тот же самый день, дорога заняла бы у него куда больше времени – ведь на каждой почтовой станции ему нужно было бы спрашивать про нашу карету. И он не мог знать, что мы поедем именно в Москву, а значит, сначала он должен был понять, в какую сторону мы направимся – в Вологду или в Ярославль. И потом он должен был убедиться, что мы не остались в Ярославле. Или что не поехали в Петербург. И даже если он умел читать чужие мысли, не мог же он делать это на расстоянии в не одну сотню верст. А про Москву я не писала даже Черской. Да и Первопрестольная настолько велика, что без дополнительных сведений здесь трудно найти человека.

Словом, маркиза я тут еще не жду, а потому выхожу в прихожую хоть и с некоторым волнением, но без страха. Вадим, который вышел раньше меня, распахивает дверь. А уже в следующую секунду я хватаюсь за стену.

– Доброе утро, Анна Николаевна! – приветствует меня Паулуччи. – Кажется, вы не ожидали меня увидеть?

Тетрадь! Его тетрадь лежит в гостиной на столе!

Я надеюсь, что Вадим успеет захлопнуть дверь, и у нас будет время, чтобы принять какое-то решение. И Кузнецов наваливается на дверь всем своим весом, но этого оказывается недостаточно, потому что по взмаху руки маркиза дверь ударяется в стену, а Вадим отлетает на пару метров от нее.

– Ох, ваше сиятельство, – наш гость при этом еще и улыбается, – с чего вдруг такой холодный прием? Я всегда полагал себя вашим другом.

Он переступает через порог и, кажется, намерен, идти именно в гостиную. Но я бросаюсь туда первой, хватаю тетрадь, прижимаю ее к себе. Судя по тому, что случилось в прихожей, он слишком силен, и нам с ним не справиться. Но стоит хотя бы попытаться!

Уже в гостиной Кузнецов бросается на него снова, и снова тот что-то шепчет и выставляет руку вперед – Вадим падает как подкошенный. Я вижу злость и отчаяние в его глазах – кажется, он не может даже пошевелиться.

– Теперь вы понимаете, Анна Николаевна, что силой вы ничего не добьетесь. Давайте просто попробуем договориться. Если не возражаете, я присяду – я несколько суток в дороге и едва стою на ногах.

Он опускается на диван и буравит меня тяжелым взглядом. Несмотря на его утверждение об усталости и нескольких днях пути, выглядит он превосходно – одет с иголочки, и каждая прядь волос лежит на своем месте.

– Должно быть, ваше сиятельство, вас интересует, как я смог так быстро вас найти? – усмехается он, явно наслаждаясь моей растерянностью. – Это отнюдь не секрет – на тетради, что вы изволите держать в руках, стоит магическая метка такой силы, что она служит мне маяком, где бы я ни находился. Едва вы завладели моим дневником, я сразу почувствовал это. Тогда я уже почти добрался до Даниловки – я уже видел впереди ваше поместье, но сразу повернул назад в Грязовец. Я следовал за вами по пятам до самой Москвы. На каждой развилке мне достаточно было всего лишь сосредоточиться, чтобы понять, в какую сторону вы повернули. Сложнее всего было отыскать вас именно здесь, в городе, но, как видите, я справился и с этим.

Наверно, я должна была подумать о метке. Но даже если бы я обнаружила ее, то что я могла бы с нею сделать? Паулуччи как маг гораздо сильнее меня. Наверно, даже тетушка не смогла бы ее снять. Но думать об этом теперь было уже поздно.

– Может быть, у вас есть ко мне еще какие-то вопросы? Задавайте – я готов на них ответить.

– Что вы сделали с моей подругой? – мой голос предательски дрожит. Мне стыдно это признавать, но я панически боюсь маркиза. И он, похоже, это знает.

– Вы про Эжени? – он небрежно взмахивает рукой – на этот раз это обычный жест, а не сопровождение заклинания. – Уверяю вас, что я не сделал с ней ничего страшного. Возможно, вы не поверите мне, но я вовсе не собирался брать ее с собой в Италию – она сама настояла на этом.

– Но вы использовали ее магическую силу! – это я уже не спрашиваю, а утверждаю.

– Ох, Анна Николаевна! – Паулуччи издает смешок. – Эжени была слишком слабой ведьмой, чтобы меня заинтересовать именно в этом качестве. Да, не буду скрывать, я использовал ее силу, но это так – капля в море.

– Вы убили ее? – я спрашиваю это почти шепотом.